Все они сильно разочаровали зрителей.

Однако впереди были строевые учения. Тут-то сержант и надеялся взять реванш.

По причине его многоопытности сержанту было поручено общее командование: он должен был, ни много ни мало, руководить действиями армии, состоящей из ста семидесяти человек.

Это оказалось ему не по силам.

Питу, со шпагой под мышкой и в неизменной каске на голове, наблюдал за происходящим со снисходительной улыбкой.

Когда сержант увидел, что голова колонны скрывается в лесу, а хвост выползает на арамонскую дорогу, когда он увидел, как спутываются его каре, сбиваются в кучу отделения и топчутся на месте направляющие, он вконец растерялся и был освистан своими собственными солдатами.

Тогда арамонцы все как один потребовали:

— Пусть командует Питу!

— Да, да, пусть командует Питу! — подхватили люди из других деревень, раздосадованные неумелостью своих солдат, в которой они по доброте душевной винили их наставников.

Питу снова взобрался на своего белого коня и, заняв место во главе своих гвардейцев, которых он поставил впереди всех остальных, проревел команду с такой силой, что, казалось, от звука его голоса задрожали верхушки соседних дубов.

В тот же миг, словно по мановению волшебной палочки, смешавшиеся было ряды солдат пришли в порядок; бойцы повиновались Питу с восторгом, ничуть не мешавшим слаженности их действий, и снискали всеобщее одобрение; уроки папаши Клуиса и "Безупречного национального гвардейца" не пропали даром.

Единодушно и единогласно все войско тут же, на поле брани, нарекло Питу своим главнокомандующим.

Мокрый от пота и хмельной от счастья, Питу спешился; все зрители бросились к нему с поздравлениями.

Принимая их, он не перестал искать глазами Катрин.

Внезапно он услышал ее голос.

Ему незачем было искать Катрин: она сама нашла его!

Он победил!

— Нехорошо, господин Анж! — воскликнула Катрин шутливым тоном, плохо вязавшимся с ее бледным лицом. — Нехорошо, господин Анж, вы к нам даже не подходите. Вы загордились, вы стали великим полководцем…

— Что вы, ни в коем случае, — возразил Питу. — Здравствуйте, мадемуазель! Имею честь приветствовать вас, сударыня, — поклонился он г-же Бийо и снова обратился к Катрин:

— Вы ошибаетесь, мадемуазель, я вовсе не великий полководец, я самый обыкновенный бедняк, желающий послужить отечеству.

Толпа подхватила эти слова, восхитилась ими и нарекла грандиозными.

— Анж, — тихо сказала Катрин, — мне нужно с вами поговорить.

"Ну и ну, — подумал Питу, — клюнуло".

Так же тихо он ответил:

— Я к вашим услугам, мадемуазель Катрин.

— Проводите нас до фермы.

— С радостью.

Катрин надеялась поговорить с Питу с глазу на глаз, и это ей удалось.

Госпожа Бийо встретила товарок, которые были рады составить ей компанию, и Катрин, вверив попечению одной из них своего коня, пошла на ферму пешком в сопровождении Питу, ухитрившегося ускользнуть от толпы поклонников.

В деревне по причине взаимной снисходительности никому нет дела до чужих секретов, и никто не обратил на нашу уединившуюся пару никакого внимания.

Соседи сочли вполне естественным, что Питу хочет поболтать с г-жой Бийо и ее дочкой, а может, и вообще этого не заметили.

В тот день у каждого были свои причины укрыться в лесной тьме и тиши. В лесном краю слава и счастье ищут приют под сенью вековых дубов.

— Вот он я, мадемуазель Катрин, — сказал Питу, когда они остались одни.

— Отчего вы так надолго покинули нас? — спросила Катрин. — Это дурно, господин Питу.

— Но, мадемуазель Катрин, — удивленно возразил Питу, — вы ведь знаете…

— Ничего я не знаю… Это дурно.

Питу поджал губы, ему было неприятно слушать, как Катрин лжет.

Она это поняла, тем более что Питу, чей взгляд обычно был прям и открыт, отвел глаза в сторону.

— Послушайте, господин Питу, — сказала Катрин, — я хотела еще кое о чем поговорить с вами.

— Да?

— Вчера, когда вы видели меня подле хижины…

— Подле какой хижины?

— Но вы же сами знаете.

— Знаю.

Она покраснела.

— Что вы там делали? — спросила она.

— Выходит, вы поняли, что это я! — воскликнул Питу с мягким и меланхолическим упреком.

— Не сразу.

— Как это не сразу?

— Бывает, что думаешь о своем и ничего кругом не замечаешь, а потом спохватываешься.

— Разумеется.

Она снова замолчала, молчал и Питу: у обоих накопилось в сердце слишком много такого, что не высказать словами.

— Значит, — вымолвила наконец Катрин, — это были вы.

— Да, мадемуазель.

— Что же вы там делали? Сидели в засаде?

— В засаде? Нет. С какой стати мне сидеть в засаде?

— Ну не знаю. Из любопытства…

— Мадемуазель, я не любопытен.

Она нетерпеливо топнула ножкой.

— И все-таки вы были там, а зачем — неизвестно; обычно вы туда не ходите.

— Мадемуазель, вы ведь видели: я читал.

— Ах, ничего я не видела.

— Но раз вы видели меня, вы должны были видеть и книгу.

— Верно, я вас видела, но мельком. Значит, вы читали?

— "Безупречного национального гвардейца".

— Что это такое?

— Книга, по которой я учусь тактике, чтобы затем обучать своих солдат; а для учебы, знаете, мадемуазель, необходимо уединение.

— Пожалуй, вы правы; там, на опушке леса, вас никто не тревожит.

— Никто.

Они снова замолчали. Мамаша Бийо и ее подруги поодаль болтали о своем.

— И подолгу вы там учитесь? — снова подала голос Катрин.

— Иной раз с утра до вечера, мадемуазель.

— И в тот раз тоже? — живо вскричала она.

— И в тот раз тоже.

— Странно, что я вас увидела только на обратном пути.

Она лгала так отважно, что Питу захотелось ей поверить; но ему было стыдно за нее. Впрочем, он был влюблен и робок. Она страдала многими недостатками, но никто не смог бы упрекнуть ее в излишней откровенности.

— Должно быть, я спал, — сказал Питу, — когда сильно напрягаешь ум, это случается.

— Ну вот, — сказала она, — а пока вы спали, я вошла в лес, чтобы не быть на солнце. Я шла… я шла к охотничьему домику.

— К охотничьему домику, — повторил Питу. — К какому домику?

Катрин снова покраснела. На сей раз Питу притворялся слишком старательно, чтобы она могла ему поверить.

— К охотничьему домику Шарни, — продолжала она с деланной непринужденностью. — Там растет самая лучшая живучка.

— Неужели?

— Я обожглась, когда стирала белье, и мне обязательно нужно было нарвать листьев живучки.

Несчастный Анж, словно пытаясь поверить словам Катрин, бросил взгляд на ее руки.

— Я обожгла не руки, а ноги, — живо сказала она.

— И вы нашли живучку?

— Да, прекрасную; видите, я совсем не хромаю.

"Она хромала еще меньше, — подумал Питу, — когда юркнула в лес, словно косуля в вересковые заросли".

Катрин решила, что ей удалось обмануть Питу; она уверила себя, что он ничего не видел и ничего не понял.

В порыве радости, недостойной ее благородной души, она шутливо заметила:

— Значит, господин Питу на нас дуется; господин Питу гордится своим новым званием; господин Питу выбился в офицеры и презирает бедных крестьян вроде нас.

Питу почувствовал себя уязвленным. Великая жертва, даже принесенная втайне, нуждается хоть в какой-нибудь награде, Катрин же обманывала Питу и насмехалась над ним, сравнивая его с Изидором де Шарни. Все добрые намерения Питу разом пропали; самолюбие — дремлющая змея: не дразните ее, если не уверены, что прикончите ее одним ударом.

— Мадемуазель, — возразил Питу, — мне кажется, что если кто и дулся, то не я на вас, а вы на меня.

— Отчего вы так думаете?

— Во-первых, вы прогнали меня с фермы, отказавшись дать мне работу. О, я ничего не сказал об этом господину Бийо. У меня, слава Богу, довольно сил и мужества, чтобы прокормить себя.