— Познаниях тем более замечательных, тем более любопытных, сударь, — продолжала баронесса, — что они, кажется, принадлежат не заурядному естествоиспытателю, практикующему врачу, каких много, но человеку, проникшему во все таинства науки жизни.

— Господин маркиз де Лафайет, как я вижу, выдал меня чуть ли не за колдуна, сударыня, — возразил Жильбер с улыбкой, — а раз так, у него, я уверен, достало остроумия на то, чтобы это доказать.

— В самом деле, сударь, он рассказывал нам о неизлечимых больных, которых вы нередко чудом ставили на ноги прямо на поле боя или в американских госпиталях. Генерал утверждал, что вначале вы погружали их в искусственную смерть, которая как две капли воды походила на настоящую и обманывала ее.

— Эта искусственная смерть, сударыня, — достижение науки, нынче известное лишь избранным, но в конце концов оно сделается всеобщим достоянием.

— Я полагаю, вы говорите о месмеризме? — спросила г-жа де Сталь с улыбкой.

— Да, именно о месмеризме.

— Вы брали уроки у самого учителя?

— Увы, сударыня, Месмер сам всего лишь ученик. Месмеризм, или, точнее, магнетизм, — древняя наука, известная еще египтянам и грекам. Она затерялась в океане средневековья. Шекспир угадал ее в "Макбете". Урбен Грандье открыл ее заново и поплатился за свое открытие жизнью. Но истинно великий учитель, тот, что давал уроки мне, — граф де Калиостро.

— Этот шарлатан! — воскликнула г-жа де Сталь.

— Осторожнее, сударыня, вы судите с точки зрения современников, потомки же придут к иному мнению. Этому шарлатану я обязан моими познаниями, а мир, возможно, будет обязан своей свободой.

— Пусть так, — улыбнулась г-жа де Сталь. — Я сужу понаслышке, а вы — со знанием дела; быть может, я ошибаюсь, а вы правы… Но вернемся к вам. Отчего вы провели так много времени вдали от Франции? Отчего не вернулись, чтобы занять свое место рядом с Лавуазье, Кабанисом, Кондорсе, Байи, Луи?

Услышав последнее имя, Жильбер чуть заметно-зарделся.

— Мне еще слишком многому надобно научиться, сударыня, чтобы сравняться с этими светилами.

— А теперь вы вернулись, но вернулись в тяжелую для нас пору. Отец был бы счастлив помочь вам, однако он отставлен и три дня как уехал.

Жильбер улыбнулся.

— Сударыня, — сказал он, слегка поклонившись, — шесть дней назад по приказу господина барона Неккера я был заключен в Бастилию.

Теперь зарделась г-жа де Сталь.

— По правде говоря, сударь, вы меня удивляете. Вы — в Бастилию!

— Я, сударыня, и никто иной.

— За что же?

— Это могли бы сказать лишь те, кто меня туда отправил.

— Но вы вышли оттуда?

— Да, потому что Бастилии больше не существует, сударыня.

— Как не существует? — деланно изумилась г-жа де Сталь.

— Разве вы не слышали пушечную стрельбу?

— Слышала; но пушки — это только пушки, и ничего более.

— О, позвольте мне, сударыня, усомниться в ваших словах. Невозможно, чтобы госпожа де Сталь, дочь господина де Неккера, до сих пор не знала о том, что Бастилия захвачена народом.

— Уверяю вас, сударь, — отвечала баронесса в смущении, — с тех пор как господин де Неккер уехал, я живу вдали от мира и целые дни только и делаю, что оплакиваю разлуку с отцом.

— Сударыня, сударыня! — покачал головой Жильбер. — Королевские курьеры слишком хорошо знают дорогу в Сент-Уэнский замок, и я не могу поверить, чтобы хотя бы один из них не побывал здесь за те четыре часа, что прошли после капитуляции Бастилии.

Баронесса поняла, что ей остается лишь пойти на явную ложь. Лгать ей не хотелось; она переменила тему.

— Итак, сударь, чему же я все-таки обязана вашим посещением? — спросила она.

— Я желал иметь честь побеседовать с господином де Неккером, сударыня.

— Но вы ведь знаете, что он покинул Францию?

— Сударыня, я не могу поверить, что господин де Неккер оставил Францию, что он, такой большой политик, не захотел подождать исхода событий, и потому я…

— Что же?

— Признаюсь, сударыня, я рассчитывал, что вы поможете мне разыскать его.

— Вы найдете его в Брюсселе, сударь.

Жильбер бросил на баронессу испытующий взгляд.

— Благодарю вас, сударыня, — сказал он, поклонившись. — Итак, я отправлюсь в Брюссель, ибо должен сообщить господину барону сведения чрезвычайной важности.

Госпожа де Сталь явно колебалась.

— К счастью, сударь, я почитаю вас за человека серьезного и верю вам, в устах же любого другого такие слова привели бы меня в недоумение… Что может быть важно для моего отца после отставки, после всего, что ему довелось пережить?

— Кроме прошлого, существует будущее, сударыня. И я, быть может, в какой-то степени могу влиять на него. Впрочем, теперь речь не об этом. Теперь главное для меня и для господина де Неккера — чтобы мы встретились… Итак, сударыня, вы утверждаете, что ваш отец в Брюсселе?

— Да, сударь.

— Я потрачу на дорогу двадцать часов. Знаете ли вы, что такое двадцать часов во время революции и сколько событий может свершиться за эти двадцать часов? О сударыня, как неосторожно поступил господин де Неккер, поставив между собой и событиями, между рукой и целью эти двадцать часов!

— По правде говоря, сударь, вы меня пугаете, — сказала г-жа де Сталь, — и я начинаю думать, что отец в самом деле поступил неосмотрительно.

— Что ж, сударыня, сделанного не вернешь, не так ли? Итак, мне остается покорнейше просить прощения за причиненное вам беспокойство. Прощайте, сударыня.

Однако баронесса остановила его.

— Повторяю вам, сударь, вы меня пугаете, вы обязаны объясниться, обязаны успокоить меня.

— Увы, сударыня, — отвечал Жильбер, — в эту минуту меня мучает множество собственных тревог, и мне решительно невозможно принимать участие в тревогах чужих; дело вдет о моей жизни и моей чести, а также о жизни и чести господина де Неккера, который согласился бы со мной, услышь он сейчас те слова, что я скажу ему через двадцать часов.

— Сударь, позвольте мне напомнить вам о том, что я сама совершенно упустила из виду: не следует обсуждать подобные вопросы под открытым небом, в парке, где нас могут услышать посторонние.

— Сударыня, — сказал Жильбер, — осмелюсь заметить, что здесь хозяйка вы, и место для нашей беседы выбрано вами. Как прикажете поступить? Я к вашим услугам.

— Сделайте милость, закончим этот разговор в моем кабинете.

"Ну и ну, — сказал Жильбер сам себе, — не опасайся я смутить ее, я спросил бы, не находится ли ее кабинет в Брюсселе".

Спрашивать он, однако, ничего не стал и молча пошел за баронессой, поспешно направившейся в сторону замка.

У дверей стоял тот самый лакей, что впустил Жильбера в парк. Госпожа де Сталь кивнула ему и, сама открыв двери, провела доктора в свой кабинет — уютный уголок, убранство которого, впрочем, пристало бы скорее мужчине, чем женщине; вторая дверь кабинета и два окна выходили в маленький сад, недоступный для незваных гостей и чужих глаз.

Закрыв дверь кабинета, г-жа де Сталь, повернувшись к Жильберу, взмолилась:

— Сударь, именем человечности заклинаю вас сказать мне, какая тайна, связанная с моим отцом, привела вас в Сент-Уэн.

— Сударыня, — сказал Жильбер, — если бы ваш отец мог слышать меня, если бы он знал, что я тот самый человек, кто отправил королю секретную памятную записку под названием "О состоянии идей и прогрессе", убежден, что он тотчас же появился бы в этом кабинете и спросил: "Доктор Жильбер, чем могу быть полезен? Говорите, я слушаю".

Не успел Жильбер договорить, как потайная дверь, замаскированная живописным панно работы Ванлоо, бесшумно отворилась и на пороге предстал улыбающийся барон Неккер; за его спиной была видна узенькая винтовая лестница, на которую сверху падал свет лампы.

Тут баронесса де Сталь кивнула Жильберу в знак прощания и, поцеловав отца в лоб, удалилась по потайной лестнице, закрыв за собой дверь.

Неккер подошел к Жильберу и протянул ему руку со словами: