— Теперь вы довольны?

— Вовсе нет.

— Вы не нашли надпись?

— Конечно, нашел, но она не объяснила мне, почему у вашего парня отрезана рука.

— Значит, — пренебрежительно ответил мне курильщик, — вы просто не знаете латыни.

Ничего другого добиться от него я не смог, так что мне поневоле пришлось удовлетвориться этим ответом, несколько оскорбительным для человека, наизусть знающего Вергилия.

Ну а так как статуя, по словам все того же чичероне, была единственной достопримечательностью Шаффхаузена, я вернулся в гостиницу, надеясь уехать оттуда сразу после завтрака; лакей воспользовался этим моментом и принес мне регистрационную книгу гостиницы, чтобы я в ней расписался. Машинально просмотрев предпоследнюю страницу, я обнаружил там имя сэра Уильямса Бландела: он проезжал через Шаффхаузен двенадцать дней назад. Не слишком рассчитывая на сообразительность лакея, я велел ему передать хозяину гостиницы просьбу подняться в комнату француза, который только что расписался в регистрационной книге и теперь хотел бы с ним поговорить. То, как сэр Уильямс покинул меня в Цюрихе, вызывало у меня некоторое беспокойство: у людей с таким застенчивым и замкнутым характером, с привычкой все таить в себе, печаль бывает тем более глубокой, что она похожа на спокойствие, а отчаяние тем более смертельным, что оно не проявляется ни в криках, ни в слезах; в итоге душевные раны кровоточат внутри, и человек почти всегда задыхается, переполненный болью. Потому я и хотел узнать, как выглядел мой спутник, что он делал, пока оставался в Шаффхаузене, и по какой дороге направился дальше.

Трактирщик вошел; это был толстяк, лицо которого, должно быть, обычно светилось радостью; однако в данную минуту он придал своим чертам выражение показной скорби, настолько не вязавшееся с его физиономией, которой в минуту веселости наградила его природа, что я приготовился услышать от него известие о каком-то несчастье.

И в самом деле, еще до того, как я открыл рот, он сказал мне:

— Ах, сударь, если бы мне вчера было известно ваше имя, я бы тут же поднялся к вам. Мне надо передать вам письмо от вашего друга.

При этих словах трактирщик издал стон, представлявший собой нечто среднее между иканием и рыданием.

— От какого друга? — спросил я.

— О сударь, — продолжал он, все более искажая черты своего лица, — это был очень достойный молодой человек, если не считать его безумия.

— Но кто же этот безумец? — перебил я трактирщика.

— Увы! Увы! — продолжал толстяк. — Теперь он здоров. Смерть — великий лекарь.

— Да скажете вы, наконец, кто умер? Говорите.

— Как! Вы не знаете? — удивился трактирщик.

— Я ничего не знаю, любезный. Говорите же!

— Вы не знаете, что даже тела его не нашли?

— Да о чьем теле идет речь, в конце концов?

— Другой мне безразличен, как вы понимаете: он здесь не жил, он остановился в "Золотом соколе", и его тело может отправляться к дьяволу; но вот тело этого бедного господина Уильямса, выглядевшего так молодо…

— Как! — воскликнул я. — Сэр Уильямс умер?

— Умер, сударь мой.

— И как же он умер, о Господи?..

— Утонул, несмотря на все мои предостережения.

— Утонул?!

— Увы, да! И вот письмо, которое он вам написал.

Я машинально протянул руку и взял письмо, но не стал читать его, настолько меня подавила эта неожиданная новость.

— Напрасно ему твердили, что это безумие, — продолжал трактирщик. — Да какое там! Чем больше его предупреждали об опасности, тем упорнее он стремился к этому.

— Но все же, — произнес я, придя в себя, — как случилась с ним такая беда? Ведь он погиб от несчастного случая, а не покончил с собой, не так ли?

— Гм-гм!.. Господь, как вы понимаете, знает истину, но что касается меня, то я боюсь, как бы у сэра Уильямса и в самом деле не было дурных намерений в отношении себя. Если сказать по правде, то мне кажется, что у него на сердце было большое горе.

— Вы не ошиблись, друг мой; но сообщите мне, наконец, некоторые подробности. Как он умер? Утонул, говорите вы? Так что, его лодка опрокинулась, или он утонул во время купания?

— Нет, сударь, ничего подобного; представьте себе… Знаете, это целая история.

— Ну, так расскажите ее мне.

— Да будет вам известно… Позвольте мне присесть.

— Садитесь, садитесь! Я в таком нетерпении, что забыл предложить вам сделать это.

— Итак, да будет вам известно, как я уже имел честь сказать вам, что примерно три недели назад двое благородных молодых англичан приехали в Шаффхаузен и остановились… уж не знаю, почему, в "Соколе", хотя "Корона", и дело тут не в моем самолюбии, ничуть не хуже "Сокола"; но мой собрат по ремеслу — интриган: вы не поверите, но он поджидает путешественников у въезда в Констанц и там…

— Вернемся к нашему делу, друг мой; итак, вы сказали, что двое молодых англичан остановились в "Золотом соколе"; и что дальше?..

— Так вот, сударь. В Шаффхаузене смотреть особенно нечего, но на расстоянии льё или полутора льё отсюда у нас есть знаменитый Рейнский водопад, о котором вы наверняка слышали: поток воды с высоты в семьдесят футов устремляется в пропасть…

— Хорошо, друг мой, мне это известно; вернемся к нашим англичанам.

— Итак, они отправились посмотреть водопад и для этого с утра наняли проводника, хотя в нем не было никакой надобности, ведь туда ведет проезжая дорога в двадцать четыре фута шириной; но хозяин "Золотого сокола" сказал им:

"Милорды, вам надо взять проводника!"

Как вы понимаете проводник платит комиссионные тому, кто находит для него работу.

— Отлично, друг мой, я знаю, как вести себя с хозяином "Золотого сокола", и доказательство этому — то, что я остановился у вас; однако должен вас предупредить, что если вы не изложите всю эту историю покороче, я буду вынужден отправиться к вашему коллеге и попросить его рассказать мне о случившемся.

— Да, сударь, да; вот только, не в обиду будет вам сказано, позвольте заметить, что он не расскажет вам все это так хорошо, как я, ведь он болтун, каких…

Я поднялся в нетерпении; трактирщик оценил это проявление моего недовольства и, жестом руки заверив меня, что он подходит к сути рассказа, продолжил:

— Итак, двое наших англичан стояли у Рейнского водопада, ниже замка Лауфен; какое-то время они смотрели на реку, которая внезапно преображается в каскад и низвергается с высоты в восемьдесят футов. Они еще и рта не раскрыли и бровью не повели от удовольствия или неудовольствия, как вдруг тот, что помоложе, говорит старшему:

"Держу пари на двадцать пять тысяч фунтов стерлингов, что я спущусь на лодке по Рейнскому водопаду".

Старший пропустил вызов мимо ушей, словно ничего не услышал, достал свой монокль, взглянул на бурлящую воду, спустился на несколько шагов, чтобы рассмотреть пропасть, куда низвергался водопад, затем вернулся к приятелю и с тем же хладнокровием спокойно сказал ему:

"Держу пари, что вы этого не сделаете".

Через два часа приятели вернулись в Шаффхаузен и велели подать им обед, будто ничего не произошло.

После обеда тот англичанин, что помоложе, попросил хозяина гостиницы подняться к нему и спросил, где можно купить лодку.

На следующий день хозяин "Сокола" провел англичанина по всем верфям, но тот не нашел ничего подходящего и заказал новую лодку. По указаниям, которые он давал по поводу ее изготовления, и нескольким словам, которые у него вырвались, лодочный мастер догадался, с какой целью заказывают у него эту лодку, и, в свою очередь, стал расспрашивать явившегося к нему странного клиента.

Сэр Артур Мортимер, так звали англичанина помоложе, не видя никаких причин скрывать свой замысел, рассказал ему о пари. Надо отдать должное Петеру, он, как мог, старался переубедить молодого человека, но сэр Артур, потеряв терпение, встал, чтобы пойти и заказать лодку на другой верфи; и тогда Петер понял, что решение принято и, поскольку ничто не может его изменить, им все равно воспользуется кто-нибудь другой; поэтому он взял чертеж, сделанный для него сэром Артуром, и пообещал изготовить лодку к следующему воскресенью.