Пока я лихорадочно обдумывал разные возможности спасения, острая боль охватила вдруг мою парализованную ногу: казалось, мои вены пронзило стальными иглами — это кровь, что было вполне естественно, пыталась восстановить нарушенную циркуляцию и, проникая в сосуды, оживляла чувствительность онемевших мускулов и нервов. По мере того как кровь отвоевывала утраченные ею позиции, удушье мое ослабевало, биение сердца немного налаживалось и становилось ритмичнее, и с каждым приступом боли силы возвращались ко мне; примерно через четверть часа мне удалось согнуть колено и двинуть стопой, но любая попытка такого рода исторгала у меня крик; тем не менее с этого момента решение мое было принято: я прождал, наверное, еще минут двадцать, чтобы обрести новые силы, отвязал веревку, соединявшую мою правую ногу с палаткой, и, когда мне показалось, что у меня достанет духу встать, поднялся.
В первую минуту в глазах у меня потемнело и я ощутил слабость, но, в конце концов, мне удалось прийти в себя; я скинул шубу и меховые чулки, надел башмаки с шипами, а затем, опираясь на горный посох, выбрался из палатки и укрепил ее новыми камнями, чтобы как можно лучше сохранить прибежище, в котором мне предстояло оставить моего бедного спутника; кроме того, все еще надеясь, что он не умер, а лишь погружен в летаргический сон, я укрыл его всеми своими меховыми одеждами, чтобы он был защищен от дождя и холода, а затем, закрепив за спиной сумку, набитую моими бумагами, и повесив термометр через плечо, отправился в путь, пытаясь сориентироваться в окружающем хаосе, хотя это было невозможно. Положившись на милость Божью, под ужасным дождем, окутанный туманом, который не позволял ничего различить даже вблизи, ощущая боль при каждом движении и теряя равновесие на каждом шагу, я, прибегнув к помощи своего альпенштока, отважился спуститься с крутой и голой вершины, хотя мне даже не было известно, в какую сторону я направляюсь и действительно ли на моем пути окажутся дома Гамплюта. И в самом деле, после десяти минут такого хода я оказался среди скал и бездн: повсюду были пропасти, которые скорее угадывались, чем были видны; тем не менее я продолжал идти, с трудом передвигаясь от одной скалы к другой, соскальзывал вниз, когда откос был слишком крут и не мог служить мне опорой; с каждым шагом я все больше углублялся в лабиринт, ни глубина которого, ни выход из которого мне не были известны; наконец, промокнув до нитки, едва держась на ногах, я оказался на уступе, образованном двумя скалами: одна из них находилась над моей головой, другая — под моими ногами, а вокруг была пустота.
И тут мужество едва не покинуло меня, как это уже случилось с моими силами. По всему телу пробежала дрожь, и кровь заледенела; однако я внимательно осмотрел этот своеобразный тупик, из которого нельзя было выбраться, прошел по краям уступа, цепляясь за трещины в скале, наклонялся над пропастью, жадным взором пытаясь отыскать какой-нибудь проход, и лишь на некотором удалении разглядел в отвесной стене темный проем, вход в пещеру, примерно в три фута шириной, уходящий неизвестно куда, возможно в пропасть; но для меня это уже не имело никакого значения: я был так подавлен, так измучен, настолько не думал о вероятной скорой смерти и, может быть, настолько желал ее, что мне было ясно — если я окажусь рядом с этим проемом, то закрою глаза и соскользну вниз; но этот проем находился в двадцати пяти или тридцати футах от меня, и, чтобы добраться до него, надо было вернуться назад, карабкаться по скалам, откуда мне с таким трудом удалось спуститься. В последнем усилии я собрал все свое мужество и пополз, потащился туда и, задыхаясь, обливаясь потом, подобрался наконец к этой расщелине; затем, даже не взглянув, куда она ведет, я сел на откос и, вместо всякой молитвы произнеся: "Господи, сжалься надо мной!", закрыл глаза и заскользил вниз. Спуск длился несколько секунд, затем у меня вдруг возникло ощущение ледяного холода, и в то же самое время мои ноги уперлись в твердую почву; я открыл глаза и увидел, что нахожусь на дне желоба, заполненного водой и зажатого между двумя близкими откосами; разглядеть больше ничего не удавалось; более того, я оказался в пещере, где завывания ветра и раскаты грома усиливались, отражаясь от ее стен. Среди всех этих неясных звуков я различил, однако, шум низвергающегося и бурлящего водопада; но, раз он стекает вниз, значит, там есть проход, а если там есть проход, я его найду и затем спущусь вниз, подобно водопаду, даже если мне надо будет биться, как он, о каждую скалу и отскакивать от нее; моей последней надеждой было это русло водопада: на руках, на ногах, на заду, на коленях, ползком, цепляясь за камни, за корни, за мох, я тащился вперед и, в конце концов, продвинулся на двести или триста шагов, затем силы меня оставили, руки мои затекли, парализованная нога отяжелела, я почувствовал, что вот-вот упаду в обморок, и, убежденный в том, что мной было сделано все, что может совершить человек, оспаривающий свою жизнь у смерти, я испустил последний крик, прощаясь с миром, и упал.
Не знаю, сколько минут я катился вниз, подобно валуну, сорвавшемуся со своего основания, ибо почти сразу потерял сознание и вместе с ним утратил ощущение времени и боли.
Придя в себя, я увидел, что лежу на берегу горной реки. Я испытывал непередаваемое ощущение дурноты, но, тем не менее, поднялся на ноги; во время моего обморока порыв ветра разогнал туман, окутывавший гору, и, взглянув вниз, я увидел, примерно в двадцати шагах от себя, границу скал, а за ними — пологий и покрытый снегом склон; при виде того, во что я и поверить не мог, сердце у меня вновь ожило, руки и ноги согрелись, а кровь пришла в движение; я добрался до края скалы и увидел, что она круто обрывается к благословенному склону, нависая над ним на высоте около двенадцати или пятнадцати футов. В любых других обстоятельствах, если бы дело происходило до того, как удар молнии лишил работоспособности одну из моих ног, я преодолел бы это расстояние в один прыжок, ибо снежный покров представлял собой широкую подстилку, способную смягчить удар при падении; но теперь я не мог решиться на такой прыжок, не рискуя разбиться; поэтому я огляделся вокруг и довольно близко увидел не столь обрывистый спуск; цепляясь за неровности скалы, я сделал последнее усилие и, наконец, коснулся снега, ставшего для меня тем же, чем становится суша для потерпевшего кораблекрушение.
В первые мгновения я только отдыхал, испытывая счастье от того, что все еще жив, хотя и был изувечен и мучился от боли; затем, отдохнув какое-то время и возблагодарив Бога, я занялся поисками плоского камня, который можно бы использовать как сани, и вскоре нашел его; затем сел на него сверху, подтолкнул его и покатился вниз по склону, используя свой альпеншток, чтобы направлять движение, завершившееся лишь в том месте, где закончился снежный покров; таким образом я преодолел три четверти льё менее, чем за десять минут. Добравшись до пустоши, я встал, некоторое время шел по оврагам, мимо скал, по голым или покрытым дерном склонам, а затем узнал, наконец, тропинку, по которой мы шли за месяц до этого, вступил на нее и к двум часам дня добрался до окраины Гамплюта.
Я вошел в первую же хижину и увидел там двух мужчин: они узнали во мне того самого молодого майора, который побывал у них, перед тем как идти в горы, чтобы проводить там эксперименты; я рассказал им о несчастном случае, произошедшем с нами, и, несмотря на то, что буря продолжала грохотать, добился, чтобы они немедленно отправились на помощь моему слуге. У меня на глазах они тронулись в путь, и, потеряв их из виду, я, со своей стороны, направился в Альт-Санкт-Иоганн, прибыв туда к трем часам совершенно ослабевшим. Взглянув на себя в зеркало, я просто испугался: у меня был блуждающий взгляд, белки глаз пожелтели, волосы, ресницы и брови обгорели, губы почернели и стали как угли, а помимо этого, ужасно болело левое бедро; я протянул к нему руку и снял штаны: именно туда ударил электрический разряд, оставив, как знак этого удара, широкий и глубокий ожог.
