Однажды, когда я по привычке сидел у подножия дерева и читал одну из своих любимых книг, меня оторвал от размышлений о воинских доблестях звук рога, раздавшийся неподалеку; я поднял голову и в то же мгновение увидел, как в нескольких шагах от меня пробежала лиса, скользнув в траве. Тотчас же послышался лай собак, взявших ее след, затем показался их вожак, а за ним и вся свора. Собаки устремились точно к тому месту, где пробежала лиса, и, поскольку можно было предвидеть, что вслед за собаками вскоре появятся охотники, я предпочел удалиться, чтобы не оказаться у них на пути, как вдруг не далее чем в пятидесяти шагах от меня послышался рог, и я увидел, что на опушке соседнего леса появились охотники, галопом мчавшиеся верхом на лошадях.
Среди охотников была женщина, державшаяся во главе их отряда и правившая лошадью с ловкостью настоящей амазонки; на ней было длинное платье, плотно облегавшее всю ее фигуру, а голову ее украшала маленькая шляпка мужского покроя, вокруг которой развевалась зеленая вуаль. Я с удивлением взирал на такую отвагу, мне, хотя я и был мужчина, далеко не свойственную, как вдруг неподалеку от того места, где я стоял, ветка зацепилась за вуаль всадницы, ее шляпка упала, и тогда я увидел розовое личико и белокурые волосы, которые были мне так хорошо знакомы; я почувствовал, что ноги у меня слабеют, и прислонился к дереву… Это была Дженни; она промелькнула, как видение, не остановившись и предоставив псарю заботу об упавшей шляпке, настолько она была увлечена скачкой. Через секунду все исчезло, и, если бы не лай собак, не звук рога и крики охотников, я мог бы подумать, что мне привиделся сон. Переведя взгляд с того места, где она скрылась из вида, туда, где она явилась мне, я вдруг заметил на конце ветки кусочек зеленой вуали; я бросился туда и, сумев благодаря своему высокому росту дотянуться до этого клочка, взял его, поцеловал и спрятал у сердца: я был так счастлив, как никогда раньше.
В эту минуту я увидел пришедшего за мной раджу. По своему обыкновению, я забылся, но в этот раз на моем месте все повели бы себя так же. Вместе с ним я направился в замок, как вдруг, проходя около какой-то изгороди, мы увидели с другой ее стороны распростертого на земле человека, а рядом с ним — лошадь, волочившую седло; я мгновенно узнал единообразную одежду охотников, только что проскакавших мимо меня. Этот охотник сбился с пути и, преодолевая все препятствия, как на скачках, не заметил широкого рва с другой стороны изгороди: он хотел перескочить ее, но лошадь упала, и всадник остался лежать на месте, потеряв сознание. Мы тут же подняли его и, поскольку парк находился в нескольких шагах от нас, перенесли в замок. После этого я немедленно послал раджу ловить лошадь, а генералу приказал отправиться на поиски врача.
К счастью, услуги врача оказались не так уж нужны: стоило мне обрызгать лицо молодого охотника водой и дать ему понюхать соль, как он тотчас пришел в себя, и, когда прибыл врач, его больной был уже на ногах. Однако врач, то ли осмотрительно сочтя это необходимым, то ли желая придать какой-то смысл своему визиту, все же пустил охотнику кровь и посоветовал ему отдохнуть часа два-три. Я тут же предложил моему гостю послать записку родным, которые могли тревожиться за него. Как выяснилось, охотник жил всего лишь в двух часах пути от моего замка; приняв мое предложение, молодой человек написал сестре, что во время охоты он сбился с пути и остался ужинать в соседнем замке; при этом он просил ее успокоить отца, если тот стал испытывать какие-нибудь опасения за судьбу сына. Закончив письмо, он сложил его и, написав на нем адрес, вручил мне. Передавая письмо генералу, который должен был отнести его, я машинально прочел надпись на нем: в ней было обозначено имя Дженни Бардет; этот молодой человек был ее братом! Письмо выпало у меня из рук… Я пробормотал извинение и, под предлогом, что мне необходимо отдать распоряжения, вышел из комнаты.
Вернувшись, я застал сэра Генри в прекрасной форме, но, будто в противовес, очень плохо теперь было мне. Обстоятельства, при которых я встретил его, пережитый мною страх, что несчастный случай может оказаться серьезным, радость, которая меня охватила, когда мне стало понятно, что я ошибся, — все это на некоторое время помогло мне забыть о моей застенчивости, но теперь она вернулась, став сильнее, чем прежде, при известии о том, какая тесная родственная связь соединяет сэра Генри и девушку, уже давно овладевшую всеми моими мыслями. Однако, то ли из вежливости, то ли из-за волнения, сэр Генри, по-видимому, ничего этого не заметил и в течение всего ужина поддерживал беседу с такой изысканной легкостью, за обретение которой я отдал бы половину моего состояния и полжизни. Затем, около девяти часов вечера, он удалился, извинившись за доставленные хлопоты и попросив разрешения вернуться и отблагодарить меня за гостеприимство.
Когда он уехал, я вздохнул свободнее, и весь наш двухчасовой разговор, перемешавшийся в моей голове, начал проясняться. Судя по тому, что он рассказал мне о своей семье, я понял, что сэр Томас Бардет имеет примерно двести тысяч фунтов ренты; если предположить, что половину, по всей вероятности, он оставит себе, то на каждого из трех его детей придется по тридцать или тридцать пять тысяч фунтов приданого. С точки зрения богатства, я, таким образом, мог рассчитывать на руку мисс Дженни, то есть притязать на самое великое счастье, каким, по моему мнению, человек может обладать на земле; с другой стороны, из разговора с сэром Генри мне стало понятно, что его отец, из года в год на три месяца прикованный подагрой к креслу и привыкший к тому, что в это время испытаний он отвлекается от страданий благодаря обществу своих детей, предпочел бы, насколько это возможно, найти им супругов по соседству. Как выяснилось, наши два замка находились на расстоянии в пять-шесть миль один от другого, а значит, мне в этом отношении было позволительно питать некоторую надежду.
К несчастью, такому одинокому человеку, как я, все шаги в этом направлении надо было предпринимать самому, а я чувствовал, как при одной мысли о том, что мне доведется оказаться рядом с Дженни, заговорить с ней и подать ей руку — то ли для того, чтобы подвести ее к столу, то ли для того, чтобы сопровождать ее на прогулке, — у меня вот-вот случится обморок; с другой стороны, следовало учесть, что Дженни была старшей из дочерей сэра Томаса, и если я не сделаю предложения, то другой, более дерзкий претендент может оказаться удачливее меня. Но тогда я потеряю Дженни, она станет женой другого, а одна мысль об этом способна была свести меня с ума. Часть ночи я провел, разрываясь между робкими вспышками храбрости и приступами полного отчаяния. Наконец, к двум часам ночи, раздавленный усталостью в большей степени, чем если бы, подобно Иакову, мне пришлось все это время бороться с ангелом, я сумел уснуть.
Меня разбудил раджа, вошедший в мою спальню, чтобы передать мне письмо; я распечатал его, дрожа от нехорошего предчувствия; письмо было от сэра Томаса: он узнал о том, что случилось с его сыном, о заботах, которыми я окружил его, и если бы не страдал от последнего приступа подагры, то сам приехал бы поблагодарить меня; вместе с тем, желая как можно скорее исполнить то, что в его глазах было семейным долгом, он приглашал меня назавтра на ужин.
Даже прочитав свой смертный приговор, я не побледнел бы так сильно. Письмо выскользнуло у меня из рук, и я упал на подушку, настолько подавленный, что раджа подумал, не стало ли мне плохо. Глухим голосом я спросил его, ожидает ли посыльный ответа, но он ответил мне, что тот ушел; тогда я немного приободрился, ведь мне не надо было мгновенно принимать решение.
В течение дня прилив сил сменялся у меня слабостью: я уговаривал себя тем, что это приглашение опережает все мои желания, что оно осчастливило бы любого человека, оказавшегося на моем месте и испытывающего те же чувства, и что благодаря ему мне удастся самым естественным образом войти в дом Дженни, причем повод для этого был просто великолепен — оказанная мной услуга; но вместе с тем я понимал, что чувство, которое вызывает у других, особенно у женщин, человек, почти всегда зависит от впечатления, которое он производит на них при первой встрече. Однако я прекрасно сознавал, что если мне и присущи некоторые важные достоинства, то они, к несчастью, не относятся к числу тех, какие бросаются в глаза; более того, чтобы оценить то, чего я действительно стою, необходимо глубокое понимание моего характера и долгое общение со мной. Я вспоминал, сколь неблагосклонным был взгляд, который Дженни бросила на меня, одетого в злосчастный черный костюм, при нашей встрече шесть лет назад; конечно, опасаться, что Дженни узнает меня, не приходилось, она, вероятно, забыла о том случае, но я-то помнил все, и это воспоминание было хуже угрызений совести.
