— А ваш друг возместил вам эту сумму?

— Мой друг?! Да мы не были с ним знакомы; только и всего, что он был с улицы Сен-Мартен, а я — с улицы Сен-Дени; он развозил вина, а я — шелковые ткани. В итоге мой кошелек похудел на пятьсот франков, но доброе имя француза осталось незапятнанным.

— Вы славный малый! — сказал я, протягивая ему руку.

— Да, разумеется, и я горжусь этим; я не так уж умен, не слишком образован, и наконец, я не пишу пьес, как вы. Ведь я вас узнал, и к тому же ваше имя пользуется известностью на бульваре Сен-Мартен. Но в арифметике никто не сможет меня перехитрить: я знаю, что два плюс два будет четыре и что бутылка, брошенная в голову, стоит выстрела из пистолета.

— Да, это так, вы правы, — согласился я.

— О, я рад. Непросто было добиться от вас этого признания.

— Послушайте, — сказал я, глядя ему прямо в глаза, — я ведь не был с вами знаком, и вначале, простите меня за эти слова, вы не вызвали у меня ни того интереса, ни того доверия, какое я сейчас испытываю к вам.

— А, не правда ли? Это все потому, что я не охотник до церемоний, у меня манеры коммивояжера. Что поделаешь! Это мое занятие. Но при этом у меня верное сердце и за честь нации я дам себя разрезать на куски.

— Ну что ж, — продолжал я, — все, что вы сейчас сказали о важности нашего поведения за границей, истинная правда, и я целиком разделяю ваш образ мыслей. Но когда речь идет о дуэли за пределами Франции, то свидетель — это секундант, это поручитель, это брат. И если человек, за которого он поручился, отказывается драться, то он должен драться сам. Так что взвесьте все: если вы вынудите меня начать это дело, а сами не доведете его до конца, то сделать это придется мне; однако теперь я готов к этому.

— Хорошо, будьте спокойны. Отправляйтесь к секундантам англичанина и уладьте с ними все формальности так, как сочтете нужным; после вы мне скажете, что я должен буду сделать, и я это сделаю.

— Вы отдаете предпочтение какому-нибудь виду оружия?

— О, я одинаково плохо умею обращаться и со шпагой, и с пистолетом; единственное оружие, которым я владею в совершенстве, это локоть: по этой части я вряд ли встречу себе достойного противника. Какой отличный вышел каламбур, не правда ли?..

— Да, но мы здесь не для того, чтобы упражняться в остроумии.

— Вы правы: меньше слов, больше дела.

— Способны ли вы сохранять хладнокровие, стоя у барьера?

— За это я не могу вам поручиться: если кровь ударит мне в голову, то можно и вспылить; но только вспылю я заранее, ручаюсь вам.

— Черт возьми! Что за глупая история! — вскричал я, топнув ногой.

— Да полно вам! За дело, и все, что он ни пожелает, слышите? От вязальной спицы до кулеврины.

— Где он остановился?

— В "Весах".

— Как его зовут?

— Сэр Роберт Лесли, баронет. Зайдите в гостиницу "Орел" и возьмите с собой немца; это достойный человек, и я не против, если он будет присутствовать при этом.

— Хорошо, ждите меня здесь.

— Послушайте, если для вас это не имеет значения, я поднимусь к себе: мне надо сказать пару слов моей крошке.

— Вы женаты?

— Женат!.. Скажете тоже!

— Отлично.

— Знаете, сделаем так: вернувшись, вы возьмете ваш дорожный посох и трижды постучите им в потолок. Я тут же спущусь.

— Договорились. Дайте мне только время слегка привести в порядок мой туалет.

— Ба! Вы и так отлично выглядите.

— Мой дорогой друг, есть предложения, которые можно делать только в рубашке с жабо и в белых перчатках.

— Вы правы. Желаю удачи! И будьте тверды, не отступайте ни на шаг. Либо извинения, либо свинец!

— Будьте спокойны!

Одеваясь, я не переставал думать об этом странном смешении вульгарных манер и возвышенных чувств. Подобный тип людей, который, я полагаю, напрасно искать в какой-либо другой стране и который так распространен во Франции, был мне уже знаком; но никогда еще мне не представлялась возможность изучить его так близко. С этого момента к подлинному интересу, который вызвал у меня этот славный молодой человек, добавилось любопытство анатома. В драматурге есть что-то от врача: вопреки своей воле, он во всем видит предмет искусства, и, в то время как его душа охвачена чувством, его ум невольно остается сторонним наблюдателем. Это грустно сознавать, но и у одного, и у другого часть сердца черства: у врача та, что связана с наукой, у поэта та, что отвечает за воображение.

Я нашел немца в гостинице "Орел"; он дал слово, а люди его нации, как правило, не отказываются от своих обещаний. И он последовал за мной к англичанину.

В гостинице "Весы" мы спросили, у себя ли сэр Роберт, и, получив ответ, что он в саду, прошли туда. Не сделав и двадцати шагов, мы заметили его в конце боковой аллеи. Он упражнялся в стрельбе из пистолета; позади него слуга перезаряжал оружие.

Мы медленно и бесшумно приблизились, остановившись в десяти шагах от него. Сэр Роберт был отличным стрелком: с двадцати пяти шагов он стрелял по облаткам для запечатывания писем, прикрепленным к стене, и почти каждый его выстрел оставлял на мишени свой след.

— Черт возьми! — прошептал немец.

— Дьявольщина! — вырвалось у меня.

— Простите, — сказал сэр Роберт, — я не заметил, как вы подошли, господа. Я упражняю руку.

— Но мне кажется, она у вас и так отлично поставлена, судя по вашим трем последним выстрелам.

— Да нет. Но для меня это довольно неплохо.

— Мы рады, что застали вас в столь добром расположении духа, сударь. Тем легче нам будет довести до конца дело, которое привело нас к вам.

— Да, вы пришли из-за этой истории с бутылкой, не так ли? Отлично! Отлично! Я ждал вас.

— Итак, сударь, я вижу, что переговоры не будут слишком долгими.

— Нет, они будут весьма короткими. Ваш друг имеет желание драться, я тоже.

— Тогда, сударь, пришлите к нам ваших секундантов, так как, на мой взгляд, основной вопрос уже улажен и осталось только договориться об оружии, а также месте и времени поединка.

— Да, конечно, все так. Они придут к вам в гостиницу завтра, в семь часов.

— Хорошо. Почту за честь увидеть вас снова!

— До встречи, до встречи!.. Джон, перезаряди пистолеты!

И, не успев еще выйти из сада, мы получили доказательство того, что милорд возобновил свои упражнения.

— Вы обратили внимание, — сказал я своему спутнику, — что наш противник весьма недурно владеет пистолетом?

— Ja — ответил немец.

— Хотелось бы мне иметь пару дуэльных пистолетов, чтобы взглянуть на то, как умеет с ними обращаться наш подопечный; пойдемте к оружейнику, может быть, мы найдем у него то, что нам нужно.

— Я их иметь.

— Вы! А они хороши?

— Системы Кухенройтера.

— Великолепно. Идемте за ними.

— Идемте!

Мы вернулись в гостиницу "Орел". Немец вынул пистолеты из футляра: они действительно были хороши. К тому же, имя оружейника было инкрустировано серебром на бледно-голубых дулах.

— О мои старые друзья! — сказал я, проверяя курки пистолетов. — Я узнаю вас. Вы не такие блестящие, как наши парижские игрушки, не такие мягкие, как ваши лондонские собратья, но вы добротны и надежны, и если рука, направляющая вас, не дрогнет, то вы пошлете пулю так же далеко и так же точно, как если бы вас изготовили в мастерских Версаля или на фабриках Манчестера. Вы позволите мне взять их с собой, сударь? — спросил я немца.

— Разумеется.

— Увидимся завтра в семь часов.

— До завтра!

Я вернулся в гостиницу, испытывая некоторую тревогу. Дело принимало серьезный оборот. Англичанин держался спокойно, вежливо и с достоинством. Было очевидно, что этот человек не только не раз дрался на дуэли, но к тому же умел драться. Нанесенное оскорбление было взаимным, поэтому нельзя было ни отказаться от поединка, ни выбрать оружие. Решить этот вопрос предстояло жребию, и если его выбор падет на пистолеты, то у моего бедного соотечественника, на мой взгляд, будет мало шансов на победу. И потому я стоял перед столом, вертя в руках ку-хенройтеры, и никак не мог решиться позвать своего нового приятеля. В конце концов, мне захотелось самому проверить, не уступают ли они тем, с каких началось мое обучение стрельбе; зарядив оба пистолета и воспользовавшись тем, что окно моей комнаты выходило в сад, я прицелился в невысокое деревце, стоявшее в двадцати шагах от меня, и выстрелил… Пуля оторвала кусок коры.