Правильно, вопрос, на который у меня нет ответа. Насколько такого рода изображения, в общем-то, явно были странны для того времени? Как они воспринимались зрителем? То есть, с одной стороны, все абсолютно правильно и соответствует букве ветхозаветного текста. С другой стороны, Бог со спины, это довольно необычное изображение. Или есть еще одна история.

Есть класс средневековых мучеников, например считающийся первым епископом города Парижа святой Дионисий, которые были обезглавлены. И после того, как они были обезглавлены, происходит чудо, например, Дионисий берет собственную голову и отправляется в путь. И в определенном месте под Парижем он падает, и там со временем будет основана церковь, которая станет основой монастыря Сен Дени, где потом возникнет королевский некрополь. Так вот, изображается святой Дионисий с собственной головой. А как изобразить нимб? Где нимб? Нимб там, где была голова? Или нимб там, где стала голова? В данном случае в его руках. И здесь, как и в случае с нимбом Иуды, есть несколько опций, которые, понятно, не регламентировались никаким церковным преданием. Это явно было поле визуальных поисков самих мастеров. Один вариант – изобразить нимб там, где голова была, над пустотой. Второй вариант состоит в том, чтобы изобразить этот нимб там, где она стала, только в руках, потому что голова. И наконец, третья возможность – совместить два нимба – там, где была, и там, где исчезла.

Политкорректное решение. Выбери понравившееся.

Выбери понравившееся. Опции любые.

Мои первые знакомства с картинами великих художников начались еще в дошкольном возрасте, когда родители начали привозить мне художественные альбомы из-за границы. Так я увидел Босха. Я не имел ни малейшего представления, что изображено на его картинах, но они вызывали у меня восторг. А как вы считаете, расшифровка изображения помогает эстетическому восприятию? Может быть, мешает, а может быть, существует просто параллельно?

Мне кажется, что эстетическое восприятие может жить независимо от понимания того, что изображено. Например, когда мы приходим в музей и видим, скажем, африканское или японское искусство, мы можем не понимать, что изображено, но испытывать восхищение. Но в случае Босха, даже восхищаясь теми формами, которые он создает, монстрами, которых он конструирует, всегда хочется понять, что это означает. А меня эстетическое удовольствие интересует намного меньше, чем расшифровка, поэтому я, скорей, по этой части, чем по той.

Босх – это такое создание, о котором за последние сто лет историки искусства сломали гигантское количество копий. И интересен он тем, что, в отличие от большинства его современников, его иконография настолько выбивается из какого-то стандарта, настолько часто странна, что, сопоставляя его с теми, кто творил до него и чуть-чуть после, мы не можем понять, что он имел в виду. Я хочу просто привести всего лишь один пример. Причем самый, может быть, простой. Есть у Босха в Музее Прадо огромный триптих «Сад земных наслаждений», заполненных нагими фигурами, странными людьми, катающимися на странных животных. И тут количество интерпретаций того, что это значит, вообще не поддается подсчету. А есть намного более стандартные сюжеты, которые вполне вписываются в какую-то норму его времени, и все равно мы с трудом понимаем, что он хотел сказать.

Например, тоже в Музее Прадо «Поклонение волхвов». Типичный, тысячи раз изображавшийся христианский сюжет, где, как рассказывается в Евангелии от Матфея, когда родился Младенец Иисус в Вифлееме, туда явились с Востока некие мудрецы, волхвы, для того чтобы принести ему дары. В христианской традиции это явление интерпретировалось как признание язычниками божественности Христа. И такое предвозвестие обращения язычников всего мира. Возникло представление о том, хотя в Евангелии ничего не сказано, сколько их было, какого они были возраста, откуда они пришли, во что были одеты. Ничего этого нет. Все это наполняется с веками деталями, и возникает, например, представление о том, что они были представителями трех частей света. И соответственно, один из них был чернокожий. И вот Босх изображает волхвов. Волхв в белом, чернокожий, третий. Самый старый, первый волхв, в красном, стоящий перед Младенцем Христом. И средних лет второй волхв. Есть волхвы, есть такая хижина, изображающая ясли. Есть Дева Мария с Младенцем. Есть пастухи. Есть все-все-все, и даже на окраине такой одиноко выселенный за пределы дома Иосиф, который сидит у костра и греет пеленки не своего сына.

Это один из самых потрясающих вообще моментов этой картины.

Скромный. Обернувшийся вот так к нам, непонятно, что этим взглядом говорящий зрителю. Но такой отселенный, уж точно. Но если бы на этом все закончилось, то никакой загадки бы не было. Младенец, дары, там, все-все-все. Но если посмотреть на дверной проем этой хижины, мы увидим, что там стоит некий странный персонаж. Нагой, бледный, бородатый, в красном плаще, со странной шапкой, на которой переплетены почему-то тернии, словно он в терновом венце Христа. С какими-то золотыми цепочками, со странной раной на ноге, которая почему-то запихана в стеклянную колбу. Кто это? Почему это?

Может быть, это сам Христос? Ведь на одной картине, возможно, были изображения разных ипостасей и разных периодов, которые прошел изображенный здесь персонаж.

Если это Христос, то это Христос какой-то дьявольский, странный и антихристовский. Нет, естественно, это не он. Он может, конечно, повторяться, один персонаж, несколько раз. Но здесь он все-таки изображен единожды, как младенец на коленях у матери. А это некая, очевидно, зловещая фигура, вокруг которой тоже была выдвинута масса гипотез о том, кто это. Была идея, что это царь Ирод. Тот самый, который взревновал, узнав, что родился царь иудейский. Он царь иудейский. И отправил волхвов, чтоб они выяснили, где он. Потом приказал избить вифлеемских младенцев. И по одному из средневековых преданий, не имеющему отношения к тому, что написано в Новом Завете, он сам отправился, шпионя, за ними и, соответственно, мог подглядывать, как вот здесь изображено, в вифлеемской хижине. По другой популярной версии, на самом деле это персонаж, повествующий не столько о первом пришествии Христа, его рождении, сколько о последних временах. Это антихрист. И вот если присмотреться к деталям этой фигуры, я хочу обратить внимание только на две.

С одной стороны, его странная шапка. Шапка с трениями. Тернии, кажется, отсылают к терновому венцу Христа, но, так как было представление о том, что антихрист – это своего рода дьявол, обезьяна Бога, антихрист – обезьяна Христа, подражающая ему во всем, чтобы скрыть свою подлинную сущность. И возможно, этот терновый венец, который надет не на голову, не кровав, не доставляет ему никаких ран, а надет безопасно на шлем, это своего рода пародия на терновый венец Христа.

И вторая деталь – странная рана на ноге. О ней тоже много чего писали. Есть идея, что эта рана указывает на то, что этот персонаж прокаженный. А проказа – это не только болезнь физическая, вокруг нее была масса ассоциаций, как язвы духовные, указание на греховного персонажа, но не очень похоже. Есть идея, что он сифилитик, но сифилис только в конце пятнадцатого века появился.

А кто он?

Неизвестно.

Некий персонаж.

Условно – Ирод, условно – антихрист. Что это указание на сифилис, который только что пришел в Европу из Америки, в 1493 году, но это создано в 1490-х годах где-то.

А баночка-то зачем?

Эта баночка – не просто баночка. Эта баночка очень похожа на реликварий. На прозрачный сосуд, в котором помещались либо мощи святых, либо какие-то другие реликвии. И больше всего похоже на то, что называлось «манстранца». То есть стеклянный сосуд, в который помещали гостию – пресный кусочек хлеба, который по католическому представлению пресуществляется во время таинства Евхаристии в тело Христово. И вот эта странная кругленькая штучка на самом деле – это один в один изображение гостии. И в позднее Средневековье существовало огромное количество описания чудес, когда, доказывая доктрину пресуществления, то есть присутствия тела Христова во святых дарах, когда кто-то из еретиков, иноверцев, сомневающихся, атаковал гостию, например, втыкал в нее нож, кидал ее в огонь, пытался ее сварить и прочее, она начинала кровоточить, как тело Христово. И здесь мы видим на самом деле то же самое – странный кружок, из-под кружка стекает кровь. И этот кружок, словно святая реликвия, помещен в реликварий. И потому, скорее всего, это точно так же, как с терновым венцом, который такой антитерновый венец, своего рода, вероятно, антиреликвия. Антигостия. Антитело Христово. И потому идея, что вот этот наш загадочный старец, подглядывающий за Младенцем, антихрист, она выглядит более или менее убедительной, но на этом все не заканчивается.