Но важна не только природа. Важно то, что архитектор перестает быть копировальщиком. Он становится художником. Он начинает рисовать деталь. Берет карандаш и рисует с нуля, а не перерисовывает из альбомов, которые он может купить в магазине. И вот, скажем, колонна у нас приобретает каких-то ящериц в капители. Вместо встроенной классической балюстрады у нас балясины на лестничной клетке «потекли», искривились.

Но модерн не всегда, конечно, был таким – модерн маленьких особнячков. У нас копировали французские какие-то образцы, поэтому появлялись те же самые женские головки. У них есть специальное имя – Лорелея. Это немецкий мифологический персонаж, воспетый поэтами-романтиками. И вот в томных очертаниях этих женских маскаронов, как сказали бы архитекторы-классики, находили сходство именно с этими персонажами. Но были и другие направления.

Сложно поверить, что модерн из Франции или из Германии, который мы сейчас очень любим, критики и общественность ненавидели в начале ХХ века. Писали про него: «сухой, кастрированный от традиций». То есть ему не могли простить тот факт, что он отказывается от вековых традиций.

Греков забыл, в смысле.

Да, греков забыли. И поэтому в связи со всей этой критикой, в связи с теми общественно-политическими настроениями, в том числе националистическими, которые связаны с Русско-японской войной 1904–1905 года, на смену такому модерну приходит национальный, который обращается к русскому духу, к русской истории. Скажем, как в Ярославском вокзале. Но опять, здесь нет буквального копирования исторических черт. Скорее, он создает образ русской старины, такой сказочный русский терем, как будто бы сошедший не из конкретных ярославских, или московских, или каких-то еще прототипов XVII века, а с иллюстраций Ивана Билибина к сказкам А. С. Пушкина или к русским народным сказкам.

Или еще одна вещь – автор Сергей Малютин, Дом Перцовой в Москве, около храма Христа Спасителя. Очень показательно, что Малютин – не архитектор. Он художник. И именно художник смог создать такой образ, опять-таки напоминающий нам что-то русское, но при этом не копирующий ни одну буквально русскую деталь.

И после происходит отказа от европейского модерна. Появляется такая идея, что классика – это все-таки наше все. Потому что у нас классика была во времена матушки Екатерины, во времена наполеоновского похода, славные страницы русской истории. И поэтому берут такую рациональную, в общем-то, структуру. Мы говорили про гигантские окна, которые возможны, только если там будет чугунный каркас, каковой там действительно есть. Но при этом легкий классический декор навешивается, какой-то большой купол, немножко арочных окошек, немножко колонн. Эта классика дана легкими такими брызгами.

А как правильно это классифицировать? Модерн, то, что называлось в Европе ар-нуво, которому свойственны растительные орнамент, тягучие линии здесь они полностью отсутствуют. И при этом это правильно тоже называть модерном?

Я считаю, что да. Хотя до революции было много архитектуры, которая буквально копировала классику, тем не менее мы видим архитектуру, которая делает некоторую уступку заказчику и обществу. Типа вы хотите классику – будет вам классика, но ее будет чуть-чуть, чтоб только вас запутать, так сказать. А на самом деле архитектор в этом здании издевается над классикой. Например, колонна, приделанная к фасаду вместо того, чтобы, как положено, заканчиваться капителью, превращается в барельеф скрюченного атланта или кариатиды. Человек знающий поймет, что здесь нарушены все правила. Во-первых, если это колонна, у нее должна быть капитель, а не барельеф. Во-вторых, если это атлант, он должен быть целиком, снизу доверху, как в Эрмитажном театре в Петербурге. А вовсе не крошечный, скрюченный. И так далее. Поэтому это я называю, если хотите, модерн с классическими чертами – классический модерн, классицизирующий модерн. Историки искусства пока не определились, как это точно назвать. Разные предлагают понятия.

Конечно, ближе всего к следующей эпохе, открывающей уже модернистскую архитектуру, был модерн, который иногда называют рациональный. В нем мы видим уже практически полностью лишенные какого-либо декора фасады, вот эту самую демонстрацию на фасаде того, как устроено здание изнутри. Это офисное здание, оно состоит из множества ячеек, и множество этих ячеек мы видим на фасаде. Это здание на каркасе. У него тонкие колонны и большие перемычки, и мы видим, что все, что не колонна, не перемычка, все занято стеклом.

Это железобетон или металлический каркас?

Там чугунный каркас внутри и это здание спроектировано в 1909 году. Можно ли в это поверить? С таким же успехом можно было сказать, что оно 2009 года, 1959 года. Оно абсолютно современное, абсолютно в духе всего ХХ и XXI века. Однако модерн не совсем еще конструктивизм, он не отказывается от эстетики. Облицовка блестящей керамической плиткой и скругленные пилястры на фасаде, какие-то элементы классического декора здесь все-таки есть. Такой модерн иногда называют еще рациональным модерном.

Еще одна вещь рационального модерна, это кузнецовский корпус МАРХИ, Московского архитектурного института. Видим, что здесь уже даже ленточные окна демонстрируют, что внутри есть железобетонный каркас. Это уже одно из первых зданий на железобетонном монолитном каркасе, как сегодня большинство домов строится в России и во всем мире. А это 1912 год, когда это здание было запроектировано. Более ста лет назад. Но опять мы видим легкие классические ассоциации, как дань моде.

Многие архитектурные стили выстроились в ряды на московских улицах и создали нынешний облик города. Но есть один, ради которого в Москву приезжают знаменитые архитекторы со всего мира. Это конструктивизм. Вы инженер, и интересно ваше мнение о конструктивных особенностях этих сооружений.

Да, действительно, один из таких пафосов, с которым выходит архитектура авангарда, как я предпочитаю в целом называть все, что происходило в нашей стране в 1920-е – начале 1930-х, это именно правда материалов, правда конструкций. Не прятать все эти материалы, а наоборот, показывать их, демонстрировать на фасадах домов.

Я бы хотел разобрать какие-то основные черты на примере одного из самых известных произведений авангарда, Дом наркомфина в Москве на Новинском бульваре, который построен в 1929–1930-х годах. Мы сразу понимаем, что здание покоится на железобетонном каркасе. Если про него вообще можно говорить «покоится». Потому что каркас – что-то напряженное, динамичное, оно, скорее, стоит на железобетонном каркасе. Вот, например, первого этажа нет. И уже ясно, что стен несущих нет. А дальше ленточные окна. Если бы это были кирпичные несущие стены, то, очевидно, были бы простенки между ними. Сам факт того, что здесь ленточные окна, рассказывает нам, что там есть какая-то новая конструкция.

И эти инженерные решения, которые стали возможны в это время, предопределили эстетику авангарда очень сильно. Здание непривычно. Оно очень абстрактное. Мы привыкли, что здание, как мы уже говорили, твердо покоится на земле. Нижняя часть более массивная, выделяется массивной гранитной каменной кладкой, например. Верхняя часть ограничена карнизом, который четко очерчивает линию между стеной и небом. Здесь ничего этого нет. Огромные параллелепипед, который поднят на ножки в небо, как бы немножко висит. Это такая архитектура, которая уже знает про Казимира Малевича, как он свои супремы расставляет в пространстве некоего космоса, так и наши геометрические тела, как бы такой супрематизм 3D. Наши геометрические тела парят тоже в реальном воздухе Москвы или любого другого города.

Но у этого же есть и определенные практические объяснения. Например, раньше невозможна была плоская кровля. Раньше не существовал железобетон. Эти материалы продиктовали отчасти естественно, возможная дешевизна. Первые советские годы были не богатыми, очевидно для молодой республики. В общем, вот эти все соединяющиеся компоненты, наверное, попадая на палитру художника и приносили такой результат.