Принимать просто как лекарство?

Да, как лекарство. Могли носить с собой. И вероятнее всего, либо сам герцог Филипп Добрый, либо кто-то еще, кто имел, возможно, после его смерти доступ к рукописи, здесь это сделал. То есть внешне повреждения похожи, а механизмы получаются прямо противоположные.

Что можно сказать? Времена великой искренности миновали. Можно, с одной стороны, на это сетовать. А с другой стороны, несладко пришлось бы, например, артистам, играющим негодяев.

Артистам приходилось неплохо. Тогда негодяев играли в средневековых мистериях. Это было терпимо. Они творили всевозможные непотребства.

А им-то не доставалось?

Им доставалось, когда они творили непотребства уже за пределами роли. Тогда, конечно, их участь могла быть более или менее гарантирована.

А ведь, наверное, доставалось и скульптуре?

Доставалось чему угодно. Булыжник взять и кинуть проще, это может любой прохожий. Здесь-то надо взять книгу, а таких мало.

Да, доставалось фрескам. Доставалось скульптуре. Доставалось уже потом, естественно, печатным книгам. И плюс появляется совершенно другая история.

Ведь это не цензура в привычном нам понимании. Это атака не на изображение, потому что оно неправильное, а на изображенного. На демона или на грешника. А потом в новую эпоху, в эпоху Реформации, появляется огромное количество изображений в Северной Европе, в Нидерландах, в Германии, в Англии. Протестанты – лютеране, кальвинисты атаковали, потому что видели в католических изображениях идолов и этим идолам для того, чтобы их нейтрализовать, для того, чтобы они перестали быть объектами молитвы, их очень часто уничтожали целиком – сжигали, разбивали на куски, но во многих случаях их повреждали точечно. Святым, обычным людям, которые тоже находятся в кадре, любым персонажам выкалывали глаза и стесывали лица.

Да, а почему не досталось точно так же Иисусу Христу?

Вот это не очень понятно.

Потому что он тоже идол в этом случае.

Да. И тут кажется, что он как раз и есть главный идол. И очень часто протестанты атаковали прицельно, как раз изображение самого Христа. Не отрицая ни в коем случае его культ, отрицая культ изображений.

Есть изображение мессы святого Григория. Папа Григорий Великий – главный идол, который молится перед Христом. И здесь атаки на глаза – это, вероятно, не месть конкретным персонажам, а нейтрализация идола. И мы видим, что таких примеров в европейских музеях до сих пор довольно много сохранилось.

Есть тексты, которые описывают отряд кальвинистов, ворвавшийся в какой-нибудь швейцарский монастырь. Они начинают образы, до которых могут дотянуться, сбрасывать с алтарей или с колонн, разбивать и сжигать. А на фресках или на изображениях, до которых дотянуться нельзя, пиками выкалывать глаза, расстреливать из аркебуз. То есть идея нейтрализации изображения через ослепление та же. А мотивы, опять же, другие.

Можно было бы просто выпускать специальные какие-то объекты для борьбы со злом, чтоб выкалывать глаза.

А выпускали. Выпускали книги, чтоб их есть. Были амулеты, маленькие марочки, по размеру похожие на набор действительно марок, чтоб оторвал, наклеил на конверт. А были католические такие буклетики с маленькими фигурками святых Девы Марии и Христа, предназначенные для того, чтоб так же, как марочку, оторвать и проглотить вместе с хлебом, яблоком, чем-то еще.

Похоже немножко на каннибализм, который не в смысле пропитания, а в смысле обладания качествами того, кого ты съел.

Да-да.

Глаз – лучше видеть, и так далее. Но также можно было выпустить какой-то такой наборчик абонементов с дьяволом, который можно сжигать и всячески причинять ему неприятности.

Это вполне была бы логичная средневековая идея.

Были времена в истории искусства, когда изображениями не только любовались, но и читали их. Читали язык жестов и даже настоящие тексты, начертанные рядом с персонажами. Насколько я понимаю, речь идет о готике, о готических фресках, свитках, миниатюрах и так далее.

Да, но не только. Можно сказать, что это предыстория нашего современного комикса. Кажется, что жанр, воспринимающийся настолько современно, должен начинаться совсем недавно, но на самом деле это совершенно не так. Если мы посмотрим на средневековые изображения, мы увидим, что они постоянно говорят с нами с помощью букв. Букв, которые могут быть написаны рядом с изображением. Как мы привыкли, например, есть книга, есть иллюстрация, а есть текст где-то сбоку, сверху, снизу, где-то еще. Но очень часто эти тексты встроены внутрь. До эпохи звукового кино изображение было по определению немо. Но при этом оно с нами говорит. Персонажи разговаривают друг с другом и обращаются к нам, к зрителям. Как мы их слышим? Мы их слышим с помощью жестов. И очень часто на средневековых изображениях, например в сцене Благовещения, руки персонажей, которые что-то говорят, которые благословляют, которые, наоборот, проклинают, которые принимают приказания или их отдают, эти руки преувеличенно велики. Для того чтобы привлечь внимание зрителя к тому, как сложены пальцы, но этого мало. Жест архангела Гавриила, который возвещает Деве Марии, что она станет матерью богочеловека, говорит нам о том, что он нечто произносит. Но что? И вот для того, чтобы показать, что именно, средневековые мастера придумали множество разных приемов.

Если мы пойдем дальше, мы увидим, собственно, как визуализировалась речь. Мы привыкли к тому, что в комиксе реплики персонажей чаще всего пишутся на таких округлых облачках.

Текстовый пузырь.

Да, текстовые пузыри, совершенно разные у них есть обозначения. На русском, на европейских языках. Откуда они пошли? Откуда есть пошла комиксовая земля? На самом деле их истоки средневековые. И одним из первых методов того, как показать реплики, был следующий. Берем персонажа и вручаем ему в руки свиток. И этот свиток мог означать две совершенно разные вещи. С одной стороны, это мог быть в материальном смысле слова свиток. То есть свернутый рулоном лист пергамента, книга. А мог быть условный знак, который вовсе не говорит о том, что персонаж, например Христос, что-то получил.

На сцене Страшного суда Христос «посылает телеграмму» Богу-отцу. В сцене Страшного суда он говорит праведникам – придите, благословенные отца моего, и наследуйте Царствие небесное.

А с другой стороны, по левую руку от него стоят грешники. И он проклинает их. Посылает их в геенну огненную. Но его реплики написаны не на какой-то форме, которая отходит от его уст, мы сегодня могли бы такое ожидать. А на свитке, который он держит в руках. И для средневекового зрителя абсолютно прозрачно, что это не книга в прямом смысле слова. На Страшном суде она не нужна. А что это знак, визуализирующий речь. В современном комиксе эти облачка обычно инертны, какой они формы, за редким исключением, значения не имеет. А в Средние века это было не совсем так. Есть разговор. Есть спор. Есть полемика. Есть проклятие. Для того чтобы показать, что двое разговаривающих взаимодействуют друг с другом, свитки, на которых писались их реплики, часто перекрещивают.

Обмен мнениями.

Обмен мнениями. Обмен репликами. То есть свиток превращается в своего рода персонаж, который изгибается, демонстрируя нам то, как строится диалог между двумя героями.

Опять же сцена Благовещения. Архангел Гавриил, Дева Мария. Слова архангела Гавриила: «Радуйся, благодатная, господь с тобой. Благословенна ты между женами». И ответ Девы Марии: «Се раба господня. Да будет мне по слову твоему». И свитки, соединяющие весть и ответ на нее, пересекаются.