Но почему-то свитки бессловесные. Может быть, это пауза просто?

Да. Это тоже любопытно. Это не пауза. Это прием, который тоже часто встречается. Иногда свитки пусты, потому что просто их не успели дописать, забыли, рукопись не закончена и прочее. А часто, я думаю, их оставляли просто потому, что эти реплики были и так известны. Либо написаны в тексте, если это книга, рядом с изображением. А свитки, это своего рода материальный жест, который показывает, что есть речь. Например, как два ученика Христа в селении Эммаус говорят друг с другом о Нём, Который возносится. Но игры с этой формой могли быть устроены еще более любопытно.

А если посмотреть на алтарную панель из Каталонии XV века и тот же самый сюжет Благовещения. Архангел Гавриил обращается к Деве Марии. Текст: «Радуйся, благодатная». Потом свиток уходит.

Но текст написан в зеркальном отражении. Почему? То есть мы можем гадать, но довольно в большом количестве сцен Благовещения происходит все то же самое. Там, где этот ответ Девы Марии: «Се раба божья. Да будет мне по слову твоему». Он обращен к кому? Обращен к Богу, к Святому Духу, от которого она должна родить сына. Сверху, опять же, парит голубь, символизирующий Святого Духа. И текст как будто обращен к нему. Наверх. А не к зрителю, которому действительно прочесть его, если бы он не знал эти слова, было бы неудобно. Ну на самом деле, не стоит думать, что такое вкрапление текста в изображение, появление реплик, всегда зарезервировано за какими-то возвышенными, сакральными сюжетами и словами из Библии, Житий святых или чего-то подобного. Часто мы можем встретить в средневековых рукописях вполне бытовые, комичные, повседневные сценки, где персонажи так же говорят друг с другом, а мы можем это читать спустя столько столетий.

Например, английская рукопись XIV века Жития святых, латинские тексты. Но на полях сценка, никак не связанная ни с конкретным житием, ни с латынью. То ли группа паломников, то ли еще кто. Вернее, взрослый мужчина и дети, то есть семья. Мы не знаем, кто они такие. Они бредут по дороге. Есть отец. Есть мальчики, сыновья, видимо, которые вокруг него, спереди и сзади. Есть совсем маленький ребенок, сидящий на плечах. И они переговариваются друг с другом на среднеанглийском. О чем? Мальчишки жалуются на то, что им жарко, на то, что им холодно. На то, что они несут груз, который слишком тяжел для их лет. Причем одни говорят, что я несу самый тяжелый груз. Другие – нет, я. И только маленький ребенок, сидящий на плечах, не говорит ничего внятного. Он говорит: «Уа, уа». И это на среднеанглийском подписано у него рядом с устами.

Комикс вышел ровно из этого.

Например, на русских иконах есть клейма, в которых рассказ, маленькие такие прямоугольнички, квадратики, в которых рассказываются разные эпизоды из жития святого. История делится на маленькие эпизоды.

А есть настоящий политический памфлет конца XVII века. О чем? О том, как проклятые паписты, или, как говорили на Руси в XVII веке, папежники, то есть католики, замыслили чудовищно дьявольский заговор против английского короля Карла II и собираются его изничтожить. А есть эпизоды этого дьявольского заговора. И здесь поэтический, иногда, может быть, прозаический текст. И вот маленькие реплики, в отличие от средневековых изображений, здесь исходят от уст или иногда они парят просто рядом с персонажем. Это словно речь, как дыхание. И помещены они не на формы, подражающие свитку, то есть тексту, книге, а на такие совершенно условные гусеничнообразные штуки. Вот, предположим, один проклятый заговорщик, католик, переодевшись нищим, подходит к дому женщины. И говорит ей: «Подайте что-нибудь бедному». Она ему отвечает: «Пошел прочь и повесься». Но это уже, естественно, просто даже не предыстория комикса, а его ранняя форма.

Насколько я помню, приема, который бы специально отделял слова произнесенные от мысли, вроде бы, не существовало. Но статус этих текстов, которые пишутся на свитках или на такого рода формах, совершенно разный. Это могли быть действительно слова. Это могли быть какие-то цитаты из Писания, которые были приписаны тому или иному персонажу. Могло быть что угодно. И еще любопытно, что очень часто в изображения встраивались слова, которые подписывали, как на схеме или на инфографике, предметы. Это уже не реплики. Предположим, у нас есть какого-нибудь XII века библейская сцена. И там будет подписано над царем Саулом: «Рекс Саул». Над царем Давидом – царь Давид. Над лошадью, с которой упал мятежник Авессалом, – лошадь Авессалома. Над мечом – меч.

И оказывается, что изображение говорит со зрителем еще просто на уровне подписей предметов, помогая их идентифицировать и подчеркивая, на что следует обратить особое внимание.

Но эта вся штука была сделана для развлечения публики и еще донести информацию?

Нет, это вообще не развлечение публики. Вот конкретно это – политическая пропаганда самой чистой воды.

В этом смысле мир, может быть, потребовал какого-то упрощения. Когда появились комиксы, чтоб не читать большие тексты, ты видишь картинку. Дальше небольшую подпись. Все понятно. Зачем пятьсот страниц?

Да. Очень здорово. Это такой восторг, когда ты вдруг находишь в древности что-то, что ты считал современным, только что придуманным. А может быть, тобой придуманным.

Мы ценим и любим архитектуру и скульптуру Средних веков за их монументальность и суровую красоту камня, с помощью которого великие мастера без помощи цвета достигали такой выразительности. Но оказывается, что не совсем так выглядели здания и статуи в свое время.

Действительно, так. Иногда то, что мы принимаем за привычное, а привычное за единственно возможное, преподносит нам немалые сюрпризы. С искусством и античности, и Средневековья это происходит довольно регулярно. Вот если, например, мы отправимся во Францию, в небольшой город Конк, который находится на юго-западе страны, то мы увидим там большую монастырскую церковь, построенную в романскую эпоху. А на ее западном фасаде огромный, переполненный фигурами, портал с изображением Страшного суда. Нет времени подробно рассказывать, что там. Само собой, там есть Христос-судья, там есть дьявол, как повелитель преисподней. Там есть святые, выстроившиеся в ряды. И вглядываясь в это сонмище фигур, мы иногда, особенно если зритель не подкован в средневековом искусстве, можем воспринимать его не как сонмище, а как месиво. Поскольку вычленить отдельных персонажей из сюжетов довольно сложно. Действительно, средневековое искусство, архитектура и скульптура, правильно воспринимается, как такое царство голого камня, как царство форм, света и тени. Оказывается, историки знали об этом еще в XIX веке, но особенно внимательно стали писать недавно, что средневековые здания были очень часто раскрашены, покрашены были стены внутри. Причем, даже если там была каменная кладка, могли покрыть стены краской одного цвета или другого и по ней написать прямоугольники камней.

Для меня это было шоком. Я был два раза в Шартрском соборе. Первый раз я был году в 1989. И на меня это произвело потрясающее впечатление…

А потом его перекрасили.

А потом я увидел реставрацию. Что же за безобразие?

Да-да.

Куда вся эта красота, вся эта готика делась?

Об этом спорили. Это был даже не то что скандал, но точно повод для обсуждения. Когда его сделали светлым, а не темным, куда исчезли величие и тайна?

И когда попытались, в Шартре это было не так заметно, вернуть действительно цвет. Потому что это история следующая. Вынесем за скобку стены, кирпичи и камни, возьмем что-то более значимое. Например, скульптуру, которая перед нами обычно предстает без всяких цветов. Но когда историки начинают реставрировать эти огромные порталы, вглядываясь в камень, часто под микроскопом, то они обнаруживают нечто подобное тому, что можно увидеть здесь. Отвратительный демон. Отвратительный демон номер два. Несчастный грешник. Но на лице грешника и на фоне за ним видно, что там были цвета.