При том Ларионов сопроводил выставку лубка. Он показывал, какая это ценность художественная. Что тоже для тех времен было совершенно новым словом. На картинах Ларионов как бы заимствовал движение какое-то примитивное несколько из этой народной картинки.

Вот ранняя его вещь «Франт». Он тут иронизирует над, молодым человеком в цилиндре и в смокинге. А вот пишет такую смешную вывеску «Шляпы». Это все написано в Тирасполе, где он родился, жил и после часто туда приезжал летом на этюды. Он любил поиздеваться над местной публикой.

Например, целую серию он написал в парикмахерских и сделал из этого произведение искусства. И это было нарочито некрасиво, нарочито примитивно. Это была его позиция. Надо сказать, что эту серию сейчас мы называем неопримитивизмом, он очень сильно укоренился в русском авангарде. И он остался в русском искусстве всего ХХ века.

У Ларионова было какое-то академическое образование? Он рисовал, да?

Да, он учился в Училище живописи, ваяния и зодчества, диплом не получил в результате. Он учился классическому рисованию. И надо сказать, что он был первым русским авангардистом, работы которого купила Третьяковская галерея в 1906 или в 1908 году. Да, это была закупка. И эти работы до сих пор в Третьяковке.

Надо сказать, что Ларионов в своих каких-то манифестах, заявлениях все время отмежевывался от французской живописи. Он говорил, что французы нам не учителя. Мы должны учиться у народного искусства, у примитивов, у детей и так далее. Но если копнуть чуть глубже, мы видим очевидные примеры его не подражания, но как бы влияния французов на него.

А он уже бывал в Париже или видел репродукции?

Да, он бывал в Париже. Он мог видеть все работы французских художников в Париже. Мало того, в России были коллекции у Щукина и Морозова, где были французы представлены так, как во Франции не представлены. Эти коллекции были доступны для осмотра.

Ларионов этого времени как бы играет с предыдущими эпохами, с предыдущими стилями.

Да, это тоже новое слово абсолютно для тех времен. Кому из академиков придет в голову пошутить над своим каким-то мэтром? Никому абсолютно. А этот – свободный человек. Он свободно мыслит абсолютно. Вот что хочет, то и делает. Притом делает это очень красиво. Например, его знаменитая картина «Парижское кафе», которая была куплена Морозовым и хранилась в России. И он его видел, конечно. И вот как бы к этому «Парижскому кафе» он нарисовал некую такую сцену – «Солдатское кафе». Ну со своим уже отдельным сюжетом. Но общая композиция, все как-то очень близко друг другу. Эта картина была очень знаменита. И в России очень ценили. Она, к сожалению, в 1930-е годы, когда были продажи многих ценных вещей из музеев, была продана в Америку и теперь хранится в Йельском университете, а когда-то ее купил Щукин.

С другой стороны, Ларионов очень любил Гогена. Гоген вообще для русского искусства был образцом в какой-то момент. Можно сравнить свиней Гогена на Таити и свиней Ларионова в Тирасполе. То есть какая-то параллель очевидная абсолютно. Гоген нашел свой примитивный рай на острове Таити. А Ларионов нашел у себя в Тирасполе, на своей родине. Откуда он уехал, но куда он регулярно возвращался. Но он над этим раем тоже иронизировал.

Или красивые силуэты таитянок, которые сидят у Гогена, можно сравнить с полотном Ларионова «Деревенские купальщицы». Название, наверное, не авторское. Он доводит до полного предела некрасивости. Но в этой некрасивости какая-то новая красота появляется. И это тоже совершенно новое слово, когда некрасивое становится объектом эстетики. Никому в голову до этого не приходило.

Красивое переходит в разряд красивости отчасти, может быть.

Да, становится кичем, занимает место красоты. Что, в общем, соответствует эпохе, наверное. Это накануне Первой мировой войны. Разруха какая-то грядет, революция будет потом. Он все это ощущал и чувствовал конечно каким-то нутром.

Или посмотреть на работу Гогена «Ты ревнуешь». А у Ларионова цыганка какая-то бредет по тираспольскому двору, где бегают собачки, свинюшки, какой-то ребеночек.

Можно не обладать очень большим художественным опытом, чтобы в залах картинной галереи, даже издали, безошибочно определять авторство некоторых художников. Один из таких живописцев Роберт Фальк. Он, с одной стороны, художник неброский и не кричащий о себе, но при этом уникальный.

Да, его ни с кем не перепутаешь, хотя он очень разный. Ранний Фальк и поздний Фальк – это серьезная разница, это большая эволюция художественная. Он вообще прожил довольно долгую жизнь. И начинал он как авангардист. Судьба у него была вначале совершенно авангардная. В детстве, как пишут биографы, он любил рисовать. Но кто в детстве не любил рисовать, вообще-то говоря? Если у ребенка есть бумага и карандаш, он обязательно рисует что-нибудь, и это не значит, что он будет художником.

А вот почему рисовать?

Потому, что это способ самовыражения, говорить еще трудно, а рисовать уже можешь. Но Фальк, между прочим, когда ему было 16 лет, готовился поступить в консерваторию, но как-то все-таки судьба его увлекла в искусство. И у него такая стандартная довольно была схема обучения. Классическая по тем временам. Школа Юона, Училище живописи, ваяния и зодчества, которое он закончил. Он учился у Серова и Коровина. И вот там он познакомился с этими хулиганами, бубнововалетцами будущими, – Кончаловский, Машков и так далее. И вот в училище была атмосфера феноменальная совершенно, бурлящая. Вот Бурлюк, кстати, там тоже бурлил, Маяковский. В общем, там было очень весело. И как раз в 1910 году Фальк был участником и одним из основателей «Бубнового валета».

Значит, он тоже, наверное, мог заходить в гости к Щукину и видеть коллекцию.

Несомненно, конечно. Он вообще боготворил французов, как и все они. Даже Ларионов, который призывал к народному искусству вернуться, все равно любил французов тоже. Так что французов любили все русские художники. И вот Фальк участвовал, в общем, во всех выставках «Бубнового валета». Но все равно он был всегда тихим человеком. Хулиганили Кончаловский с Машковым, а Фальк никогда ни в каких хулиганских действиях или эпатажных каких-то всяких делах не участвовал. Он прошел очень серьезную эволюцию от импрессионистического, как его называли, но в стиле Ван Гога. Его ранние этюды начала 1900-х годов совершенно сделаны в вангоговской манере, таким мазочком все нарисовано.

А потом начинается такой натюрморт, который был показан на выставке «Бубнового валета». То есть он уже двинулся от Ван Гога куда-то. Тут, кстати говоря, влияние Ларионова несомненное. Вот «Пейзаж со свиньями». Вообще, свинья для еврейского мальчика, если он в традициях религиозных воспитан, – это табу. Но Фальк был вне этого, вне иудаизма, конечно. Ларионов обожал изображать свиней. Это был такой символ русского быта, русской деревни, русского провинциального города. И Фальк увлекся тоже этим.

В 1915–1916 годах он приезжает в Крым. И там он находит ту самую обстановку, атмосферу, цвет, свет. Вот что его интересовало, все как бы концентрируется в его работах. Он вообще пишет в самых разных жанрах. И тут, конечно, влияние Машкова тоже очевидно. И тут характеристики сезанновской манеры, тут и цвет переходящий один в другой. Хотя сам сюжет совершенно не сезановский. И свое уже что-то найдено, несомненно. Он пишет замечательный автопортрет. Это, может быть, самая эпатажная работа Фалька. Потому что зеленое с каким-то голубым отливом лицо, он более авангардным никогда и не был. Это 1917 год. Вызов, но к революции, честно говоря, не имеет абсолютно никакого отношения. Вот как вы думаете, какого он был роста?

Мне кажется, очень небольшого.