И какой-нибудь богослов изображается в очках. А есть огромное пространство знания ложного, полузнания, знания мошеннического. И потому всех бесконечно любимых ренессансными художниками персонажей – мошенников, каких-нибудь баскианских и не только, каких-нибудь ложных учителей. Осел-учитель, который собирает учеников, и пытается им что-то вдолбить, хотя сам ничего не знает. Вот весь этот мир псевдознания, он тоже очень часто оснащается очками. И один из излюбленных персонажей того времени – это конечно же шут. Как мы знаем шута? Он в колпаке. Часто это колпак напоминает по форме ослиные уши. У шута есть масса атрибутов. Но один из них – очки.

На изображении усмехающегося шута рубежа XV–XVI веков, художник демонстрирует любопытный жест паяца. Он смотрит сквозь пальцы – безымянный и мизинец. Тут, может быть, не очень важно, что это именно безымянный и мизинец, но тогда было распространено голландское или немецкое выражение, которое у нас сегодня звучит «смотреть сквозь пальцы». Это значит, не видеть какой-то очевидности. И главное в этом контексте – не видеть зла, творящегося вокруг или быть таким дураком. Например, мужья, которые не замечает измены жены, на изображениях того времени так же на все смотрят. То есть они знают, но знать им не хочется. И вот смотрит вот так…

И у шута, естественно, тоже очки уже совершенно сатирические. Дурак, который на самом деле ничего не знает, а держит в руках атрибут знания, которое у него превращается в атрибут незнания, дуракаваляния, ничего не понимания.

Вообще, очки – это, конечно, не только вещь, которая улучшает зрение. Она большое значение имеет и играет в нашей жизни. Мой товарищ сказал, что я мог бы быстро исправить зрение. Сейчас это делается элементарно. Но когда мне задают какой-нибудь сложный вопрос на переговорах, у меня есть несколько секунд, а может быть, и полминуты, когда я могу снять очки, аккуратно их протереть. Я в это время думаю. Но к тому же это, в общем, добавляет какой-то вес облику.

Наш эксперт по русскому авангарду Андрей Сарабьянов часто совершает открытия.

Выставка, о которой пойдет речь, называется «На телеге в двадцать первый век». Это русское искусство двадцатого века. Вот представьте себе такую картину. Вятская губерния. Поздняя осень, можете представить, какие дороги.

Год какой? Сейчас или?

Нет, вообще представьте себе.

Вообще просто представить.

Да-да, не сейчас, эти дороги жуткие. Едет телега нагруженная, не сеном не картошкой, а картинами. Это 1921 год. В стране еще голод, холод и так далее. А Вятская губерния вообще какой-то старый, забытый всеми удел. И вот вдруг эта телега, перед нами такой человек замечательный, Евгений Васильевич Медведев. Он родом тоже из Вятской губернии. Он учился в Варшаве в Политехе, получил образование инженера, архитектора. Вернулся в Москву, работал в Наркомпросе[18], и оттуда его отправили обратно в Вятскую губернию поднимать культурный уровень народа. И он организовал выставку. Выставка передвижная была. Это был срез всего современного искусства, от реализма до абстракции. Он собрал триста восемьдесят произведений искусства.

Из чего он собирал?

Он собирал местных художников, вятских, из Казани. Потому что Казань была связана с Вяткой прямой дорогой, и многие вятичи учились в Казани. Из Москвы были работы. Он собрал их, повез из Вятки в первое место, которое называлось Кукарка. Теперь это город Советск. Название не всем известное. Кукарка – это было поселение небольшое, крестьянское, и там открылась эта выставка. Несколько месяцев она длилась, за это время проводились лекции. Евгений Васильевич Медведев и его помощники читали лекции, объясняли, что такое искусство. Потому что там было искусство самое разное, вплоть до абстракции. И за это время, несмотря на то что была страда и люди уже собирали урожай, выставку посетило около 2000 человек.

При том, что в самом Советске будущем жило меньше людей, наверное.

Потом выставку погрузили на телегу снова и повезли дальше, в следующий город. Тут наступила зима. Как всегда, неожиданно. В России это всегда неожиданно. И работы остались в этом городе. Я не называю сейчас этого города, потому что в этом есть некоторый сюжет и некоторая хитрость.

Значит, эти картины осели там. Прошло где-то около 100 лет. И вот в 2017 году я в этот город попал. Ну не то что случайно. Меня как бы навела туда одна моя очень хорошая знакомая и коллега. Сказала: вот поезжай туда, тебе обязательно надо там побывать. Я приехал в этот город, попал в краеведческий музей. Там действительно есть краеведческий музей. Там есть все, что должно быть в краеведческом музее. Чучело медведя, окаменелые какие-то ископаемые, следы первобытного человека в виде каких-то стрел и наконечников. Выставка детского рисунка.

По ГОСТу.

Да, всероссийскому ГОСТу. Но при этом там хранятся произведения искусства.

В экспозиции?

Нет. Когда я их увидел, они хранились в полуподвальном помещении. Для меня это был полная, абсолютная неожиданность совершеннейшая. Сначала я увидел работы казанских мастеров и вятичей. Среди казанских такой известный живописец, например, как Фешин[19]. Который потом уехал в Америку и стал знаменитым портретистом. Его работа была в ужасном, конечно, виде, потому что никогда не реставрировалась.

И вообще, мыши и все прочее.

Мыши, наверное, все-таки кое-что съели. Потому что из огромного количества работ в этом музее сохранилось всего лишь сорок с небольшим произведений. Фешин – это школа реалистическая. Но каково же было мое удивление, когда я спросил у хранителя: «А скажите, графика есть какая-нибудь?» Мне сказали: «Да, есть». И принесли мне небольшие папочки для бумаг, на тесемках, которые были в советское время, сильно выцветшие. Я открыл одну из них и увидел акварель Кандинского. Удивлению моему, конечно, не было конца абсолютно. И надо сказать, что это был эффект разорвавшейся бомбы. Потому что увидеть акварель Кандинского в таком музее я никак не ожидал.

Вы подавали вид или вы старались сдерживаться?

Я старался сдерживаться. Всего там было три акварели Кандинского. Мне их все показали. Потом я спрашиваю: «Ну а какие еще есть произведения?» Выносят небольшую картинку. Я понимаю, что это Родченко 1915 года, когда он учился еще в Казани. То есть она попала из Казани на эту выставку. Она в ужасном состоянии, ее сейчас отреставрировали. Это вещь 1915 года, еще до абстракции. Ну тоже никому не известная абсолютно. Ну и дальше пошло-поехало, что называется. Степанова, жена Родченко, принесли прекрасный лист с замечательной акварелью и еще ряд произведений.

А скажите, сотрудники этого музея, они в курсе, что они хранили? И знали ли они эти имена?

Кроме Кандинского, они не знали никаких имен, мне не хочется даже об этом говорить, это люди, которые были далеки от искусства все-таки.

Ну да, это краеведческий музей.

Это краеведческий музей, поэтому они не могли ничего знать. Слава Богу, что они знали имя Кандинского. И понимали ценность этих произведений. Конечно, эти вещи нигде не выставлялись в этом музее. Они лежали всегда. И они пролежали так почти сто лет. У меня тогда сразу же родилась идея, что надо эту выставку как-то реконструировать. Потом выяснилось, что в 1960-е годы половину работ из этого музея взяли в Вятский музей. И там они хранятся в прекраснейшем виде. Так что уже оказалось их не сорок, а восемьдесят. Это уже готовая выставка.