— Сколько раз я должен тебе повторять, Руфь, когда в этот дом приходят гости, ты должна их принять и тут же удалиться? А ты настолько дурно воспитана, что донимаешь их своей болтовней о разных пустяках.

Марти поспешил заступиться за девушку.

— Она нисколько мне не мешает. Напротив, она помогает мне отвлечься.

— Вы очень любезны, — резким жестом остановил его Барух. — Но она знает, о чем я.

К величайшему удивлению Марти, девушка тут же удалилась, ни слова не сказав отцу.

— Таковы женщины, друг мой, — вздохнул Барух. — Ни одному мужчине ещё не удалось сорвать розу, не уколовшись шипами.

Наступила пятница. Толпы народа повалили на улицы, люди жаждали своими глазами увидеть сказочное шествие, о котором были столько наслышаны, и убедиться, действительно ли оно так великолепно, как о нем говорят. Окна богатых домов украшали полотнища красного дамасского бархата, а окна простых людей были убраны обычной шерстяной тканью. Улицы города, по которым предстояло проехать послу, разукрасили с невиданной пышностью. Посол должен быть поражен роскошью города, чтобы потом рассказать об этом своему повелителю, блистательному аль-Мутамиду Севильскому. Толпы людей в праздничных нарядах затопили улицы, где предстояло проехать кортежу. Графиня решила, что процессия вступит в город ближе к вечеру, тогда на всех улица, площадях и вдоль дворцовой стены зажгут новые светильники и город засияет во всем своем великолепии.

Многие горожане пригласили в гости родственников из деревни, чтобы они тоже могли полюбоваться невиданным зрелищем, а уж если добавить к этому новое освещение, то с уверенностью можно сказать — ничего подобного в своей жизни они не видели и не увидят. Процессия должна была войти в город через ворота Кастельнау, затем, обогнув Каль, пройти мимо церкви святого Иакова, оттуда направиться к воротам Бисбе, а потом — прямиком к графскому дворцу. Городской страже едва удавалось сдерживать пеструю разряженную толпу, отчаянно напиравшую, чтобы лучше видеть. Пришлось даже установить вдоль улиц деревянные заграждения, чтобы восторженная толпа в порыве чувств не раздавила кортеж посла.

В окрестностях дворца невозможно было протолкнуться из-за множества карет, портшезов и паланкинов, в которых гости съезжались ко двору, как слетаются мухи на мед. Туда-сюда носились пажи, помогая кучерам обихаживать лошадей, расчесывая их лоснящиеся гривы и хвосты и пытаясь их успокоить — лошади явно нервничали от яркого света и огромного скопления народа. Ко двору прибыли все знатные семейства, претендующие на близкое родство с домом Беренгеров. Здесь были и Бесора, и Гурбы, и Кабрера; прибыли Перельо, Алемань, Мунтаньола; явились все Оло, Монкада, Тосты, Кардона, Бернат де Тамарит, Рамон Мир, Геральты, Кастельвели, Туа... Все они облачились в самые роскошные наряды и отчаянно старались перещеголять друг друга.

У главных ворот вегер Ольдерих Пельисер в окружении сержантов в парадных ливреях цветов дома Беренгеров и с бархатными беретами на головах встречал высоких гостей, поднимающихся по устланной коврами лестнице меж двух рядов мерцающих факелов, чтобы затем пройти в тронный зал, когда объявят их имена.

Марти пришел пораньше, чтобы проверить исправность светильников. Расположение графини позволяло ему свободно передвигаться по всему дворцу в качестве главного осветителя. В дальнем конце тронного зала он увидел Эудальда Льобета, епископа Барселонского, настоятеля кафедрального собора и других священнослужителей, стоящих возле пустого трона, к которому вскоре выстроится очередь гостей в соответствии со строгим регламентом.

Ропот толпы возвестил о приближении процессии раньше, чем заиграли фанфары и барабаны.

Затерявшись в толпе, Руфь и Башева, закутавшись в плащи, ожидали, когда начнётся блистательное шествие. Отец, вынужденный ухаживать за больной матерью, не смог сопровождать их на праздник. Однако, учитывая необычайные обстоятельства, он отпустил дочерей полюбоваться шествием, при непременном условии, что они вернутся домой до наступления субботы. Девушек сопровождал Ишаи Меламед, сын его доброго друга ещё со времён обучения в синагоге. Теперь все трое укрылись под аркадой в ожидании той минуты, когда в дальнем конце улицы покажется празднично разукрашенная процессия. Громкие крики толпы возвестили о том, что шествие уже близко и вот-вот появится из-за угла. Все как один вытянули шеи. Шум стал оглушительным.

Впереди процессии шли музыканты, играющие на самых разных инструментах, горожане даже не знали названий некоторых из них. Флейты, лиры и другие инструменты играли веселый марш, однако всеобщее внимание привлекли два всадника на великолепных арабских скакунах, покрытых зелёными с золотом попонами. Они били по большим литаврам, установленным по обе стороны седла, двумя палками с концами в виде шаров из козьей кожей, задавая ритм всему шествию. За оркестром следовал эскорт из тридцати воинов во главе с огромным мавром. Воины окружали паланкин, покрытый китайским лаком, с занавесями из золотистого бархата и остроконечной крышей в форме минарета, который несли десять могучих нубийцев с лоснящейся кожей. Завесы паланкина были откинуты, чтобы все видели, как сидящий в нем посол Абенамар приветствует жителей города. [28]

Башева нервничала.

— Руфь, солнце уже садится. Если мы не успеем до захода вернуться домой, отец рассердится.

— Мы все равно не сможем сейчас пройти, Башева, — возразила Руфь. — К тому же мы ведь собирались посмотреть новые светильники, а их не зажгут, пока не стемнеет.

— Вот-вот наступит шаббат, нам пора идти.

Но тут на помощь к Руфи пришёл Ишаи.

— Башева, ваш отец все поймёт. Сейчас мы действительно не сможем перебраться на ту сторону. Зато нам довелось полюбоваться таким необыкновенным зрелищем: будет потом что детям рассказывать! Так что беру это под свою ответственность.

Но Башева не желала сдаваться.

— После захода солнца ни один еврей не должен находиться за пределами Каля, таков наш закон.

— Колокола еще не били. Значит, у нас ещё достаточно времени.

Процессия поравнялась с ними, и теперь сквозь оглушительный рёв толпы и грохот оркестра невозможно было расслышать ни слова.

Кортеж прошел мимо них. При виде гордого профиля севильского посла, увенчанного желтым тюрбаном с огромным изумрудом в центре, его темных глаз, ослепительной белозубой улыбки и небольшой ухоженной бородки, Руфь внезапно подумала, что стала свидетельницей великих исторических событий, и ощутила прилив неожиданной гордости за волшебный свет, который подарил городу ее любимый.

Марти уже закончил все свои дела, и больше во дворце ему нечего было делать. Кортеж посла вошел в тронный зал, и за ним закрылись высокие створчатые двери. На следующий день Марти собирался отправиться в собор к Эудальду, чтобы тот подробно рассказал, как встретили посла, но тут его внезапно охватило необоримое желание увидеть свой город в сиянии нового освещения. Попрощавшись со стражей, он завернулся в плащ и постарался смешаться с толпой ликующих барселонцев.

Свободно пройти по улицам оказалось практически невозможно. Толпа подхватила его, и Марти пришлось следовать туда, куда она его влечет. В новом освещении город казался совершенно иным. Старые камни стен приобрели новые, несвойственные им прежде оттенки; каждое здание, каждый угол в этом свете смотрелись совсем по-другому. Продвигаясь по городу, Марти подумал, что его жизнь оказалась настоящим чудом. Теперь, глядя в прошлое, он понял, что все началось в далеком порту Фамагуста, где он по зову сердца спас из воды тонущего человека. И тут его сердце затопила бесконечная тоска, когда он вспомнил о другом человеке, которого оказался не в силах спасти... Теперь он богат, его корабли бороздят Средиземное море, бросая якорь в самых далеких портах, его дом близ церкви святого Михаила становится все больше похожим на особняк, торговля растет, многочисленные повозки разъезжают по ярмаркам, скупая оптом всевозможные товары.