— Хозяин, я покорена вашим великодушием. Я сделаю все, о чем вы меня просите, только умоляю, не давайте мне свободу. Я просто не знаю, что с ней делать.

— В глубине души я уже давно дал тебе свободу. Пусть это будет нашей тайной, но я собираюсь обратиться к нотариусу, чтобы он должным образом оформил документ о твоем освобождении. В мое отсутствие документ будет храниться у Катерины. Не знаю, о какой жизни ты мечтаешь, но хочу, чтобы ты знала, ты не принадлежишь никому, а я буду вечно тебе благодарен, если ты поможешь мне наладить переписку с моей возлюбленной, чтобы она обо мне вспоминала.

Спустя три дня, перед вечерней, запряженная мерином повозка, на козлах которой восседал Омар, доставила в особняк Берната Монкузи освобожденную рабыню в лучшем ее наряде. Слуга вез хозяину дома запечатанное письмо с благодарностью от Марти за разрешение порадовать его падчерицу искусством Аиши. Другое письмо, надежно спрятанное под одеждой, везла с собой рабыня, оно предназначалось для Лайи и не должно было попасть в руки ее отчима.

В сумерках открылась маленькая задняя дверца в стене вокруг особняка в Кастельвеле, и через нее вышел скромно одетый человек. Убедившись, что его никто не видит, он достал из широкого кармана накидки тяжелый ключ, запер дверь, после чего, плотнее закутавшись в накидку, надвинул шляпу на самые брови и двинулся вдоль городской стены, в сторону улицы, знаменитой своими пекарнями.

Он пересек ее, пряча лицо, чтобы кто-нибудь из нарядной гуляющей публики его не узнал, и ускорил шаг, пока не добрался до площади, где стояла церковь Святого Жуста-пастуха. Звонили колокола, возвещая об окончании вечерней службы, и прихожане сплошным потоком покидали храм. Мужчина дождался, пока на паперти никого не осталось и толкнул тяжелую дверь. Та отозвалась визгливым скрипом, словно кошка, которой прищемили хвост. Внутри храма еще витал запах воска и ладана.

Когда глаза посетителя привыкли к полумраку, он устроился на скамье рядом с резной исповедальней. Мужчина преклонил колени, краем глаза посматривая в сторону ризницы, дожидаясь, когда из нее выйдет священник и займет свое место в исповедальне. Ждать пришлось недолго. В скором времени послышался перестук сандалий, и из ризницы появился высокий священник с длинной бородой. Открыв дверь исповедальни, он поцеловал крест епитрахили, висящей на крючке, надел ее на шею и закрыл дверцу. Мужчина какое-то время еще помедлил, после чего подошел к исповедальне и отодвинул занавеску у входа.

Изнутри его поприветствовал бесстрастный голос.

— Да будет благословенна пресвятая дева Мария.

— Пречистая дева, без греха зачавшая, — откликнулся грешник.

— Скажите, сын мой, много ли у вас грехов?

— Много, падре.

— Ну что ж, назовите их. Вы ведь для этого и пришли, так вы сможете облегчить душу.

Бернат Монкузи, который старался исповедоваться незнакомому священнику, чтобы не признаваться своему духовнику, архидьякону Пиа-Альмонии Эудальду Льобету, стал перечислять свои грехи, чтобы облегчить совесть.

— Я нарушил вторую заповедь, потому что произносил всуе имя Божие. Я лгал. Я вожделел чужого добра. Всем известна моя скупость, мне жаль выпустить из рук даже медяк.

Священник слушал его, не пошевельнувшись.

— Что ещё, сын мой? — спросил он наконец. — Как насчёт шестой заповеди?

— Падре, после кончины моей супруги я впал в грех рукоблудия и с тех пор постоянно этим занимаюсь.

— Ты творил блуд с женщинами дурного поведения? Или, быть может, утешался с какой-нибудь рабыней?

— Первое — никогда, падре: я боюсь подцепить какую-нибудь заразу, которыми часто страдают подобные женщины. Что же касается второго, то я не желаю, чтобы какая-нибудь рабыня в доме вообразила, будто ей все позволено, раз она спит с хозяином.

— В таком случае, сын мой, твой грех мастурбации хоть и предосудителен в глазах Господа, но все же понятен. Я отпускаю тебе этот грех.

— Это ещё не всё, падре, — признался советник.

— Хочешь признать в чем-то еще?

— Да, падре, есть. Именно поэтому я и пришёл просить вашего совета.

— Говори же, сын мой, я слушаю.

На миг между грешником и исповедником воцарилось молчание.

— Видите ли, — решился наконец Монкузи. — Кака я уже сказал, я вдовец. У моей супруги от первого брака осталась дочь, ей недавно исполнилось тринадцать. Она прекрасна, словно газель. Ее формы уже проступают сквозь платье, хотя еще не вполне развиты, но ее соски подобны ягодам земляники...

— Прошу, не нужно больше об этом. Но продолжайте.

Голос Монкузи зазвучал хрипло и надрывно.

— Отеческая любовь, которую я питал к ней, пока была жива ее мать, теперь превратилась в испепеляющую страсть. Кровь вскипает при одной мысли о том, что скоро её придётся выдать замуж, и я готов убить всякого, кто посмеет разлучить меня с ней.

Священник внимательно слушал.

— Что мне делать, падре? — в отчаянии воскликнул советник.

— Вы должны отдалиться от нее. Близость женщины всегда губительна. С самого рождения они становятся величайшим искушением для нас. Вспомните Адама: он был счастлив в раю, пока Господь не создал Еву. Они изначально несут в себе зло, с самого младенчества они обладают коварством змеи. Советую отправить ее в монастырь. Там сумеют обуздать ее порочную суть, ведь даже если вы считаете ее невинным созданием, она прекрасно знает, что искушает вас, и вы, несчастный грешник, беззащитны перед ее бесстыдством.

— Падре, — упавшим голосом ответил Монкузи. — Я не в силах с ней расстаться.

— В таком случае я отказываюсь отпускать этот грех. И если вы не найдёте способа обуздать свою порочную страсть, я и впредь не смогу дать вам отпущения.

— Падре, даже если мне придётся вечно гореть в адском пламени, я не смогу жить без неё. Без неё моя жизнь потеряет смысл, станет серой и беспросветной. Я умру от тоски.

— Сын мой, вы должны побороть искушение. Это не ваша вина, такова человеческая натура. Для взрослого мужчины совершенно не важно, что она еще девочка: если она весит более шестидесяти фунтов — это уже женщина. Господь не зря, создавая человека, сказал: «Плодитесь и размножайтесь». Именно поэтому, как только девушка достигает зрелости, она должна выйти замуж и рожать детей. Почему бы вам не жениться на ней? Нет средства лучше брака, чтобы одолеть эту пагубную страсть.

— Это невозможно, падре. В своё время я удочерил ее, а церковь запрещает брак между приемными отцом и дочерью.

— Но ведь существуют особые буллы и разрешения. Вы могли бы добиться особого разрешения.

— Вынужден признаться, что она никогда на это не согласится.

— В таком случае, сын мой, мне нечем вас утешить. Тем не менее, хотя сегодня я не могу отпустить вам грех, все же не забудьте зайти ко мне в другой раз. Думаю, со временем мы найдем средство освободить вас из этой ловушки. А пока — молитесь, сын мой. Молитва — ваша единственная защита против сил зла, что уже не раз овладевали душами людей через тело женщины.

Лайя была охвачена новым чувством. Целыми днями в ее душе пели соловьи, а ночью она не могла сомкнуть глаз, не в силах сдержать рвущееся наружу счастье. Аиша, полная благодарности к Марти, не уставала расписывать девушке его достоинства, и вскоре в нежном сердце Лайи родилось незнакомое ей прежде чувство симпатии к молодому человеку, такому любезному, что даже отказался от общества Аиши, лишь бы доставить ей удовольствие. Правда, она до сих пор видела его лишь дважды: один раз — на невольничьем рынке, а второй — в собственном доме, в галерее, ведущем в сад, когда он приходил к ее отчиму по делу.

Прошло уже три месяца с тех пор, как Аиша вошла в ее жизнь. Лайя и не представляла, сколько радости доставит ей этот дар Марти Барбани. Рабыня всецело покорила ее сердце. Со дня смерти матери никто не дарил ей столько любви, как это восхитительное создание.