Распухшие губы Аиши дрогнули в слабой улыбке.

— Пока жива. А как вы?

Лайя рассказала ей о разыгравшейся буре по поводу писем Марти, но умолчала о похотливых поползновениях опекуна, чтобы не пугать подругу, чья судьба теперь зависела от ее поведения. Она сказала ей лишь о своей несостоявшейся голодовке и о причинах, по которым от нее отказалась.

— Теперь многое прояснилось, — прошептала Аиша, подавив вздох. — Какое-то время назад — сложно сказать, как давно, время здесь течет слишком медленно — пришел лекарь и смазал какой-то мазью мои раны, и с тех пор мне стали приносить еду дважды в день.

— Я уже было подумала, что тебя забили до смерти, — ответила Лайя, и глаза ее наполнились слезами.

— Лучше бы они это сделали! От меня требовали рассказать, где и когда вы встречались с сеньором Марти, но я даже рта не раскрыла. А потом я потеряла сознание и уже ничего не чувствовала. Мне казалось, что я сошла с ума и брежу.

Лайя нежно погладила рабыню по волосам.

— Он притащил меня сюда, чтобы заставить подчиниться и принять его условия, сказав, что иначе тебя убьют.

— Какие условия, Лайя?

Девушка рассказала о письме, которое ее заставил написать отчим, и о тех уловках, которые она использовала, чтобы любимый догадался — в письме написано совсем не то, что на самом деле говорит ее сердце.

— Вы очень умны... Мой сеньор умеет читать между строк.

Девушки замолчали, глядя друг на друга.

— Аиша, я буду навещать тебя, как только смогу, и постараюсь облегчить твою участь, — заверила Лайя.

— Не беспокойтесь обо мне, я не боюсь смерти. Она уже много раз подступала близко. Поверьте, шторм на море намного страшнее. А если вы желаете мне добра, приготовьте мне снадобье... я приму его, если почувствую, что больше не в силах терпеть боль.

Лайя попыталась успокоить подругу.

— Все уже в прошлом, — заверила она. — Теперь я знаю, как себя вести: притворюсь, что смирилась, и буду потакать желаниям старика. Он не хочет, чтобы я выходила замуж — ну что ж, постараюсь его убедить, что хочу остаться с ним, чтобы заботиться о нем в старости; тогда он успокоится и забудет о тебе. А я сделаю все, чтобы вернуть тебе свободу, даже если для этого придется разлучиться с тобой.

— Во всяком случае, мне будет спокойнее, если вы принесёте мне ту настойку от бессонницы, которая хранится в вашем ночном столике.

— Вряд ли получится. Эдельмунда не спускает с меня глаз ни днём, ни ночью. Но не бойся, я не оставлю тебя в беде. После смерти мамы я никого не любила так, как тебя.

— То же самое могу сказать и о вас. С тех пор, как я стала рабыней, у меня никогда не было такой подруги. Верьте мне, Лайя, все образуется.

— Если я не смогу тебя продать, ничего не образуется. Аиша, я знаю, какой злобный и жестокий человек мой отчим. Мы обречены томиться в этих стенах, пока Господь — неважно, твой или мой — не смилостивится и не призовет нас к себе.

Раздражённый голос Эдельмунды прервал их беседу.

— Сеньора, мы должны были вернуться уже час назад. Мне не хочется получить нагоняй от хозяина. К тому же здесь такая вонь, что просто дышать нечем.

Лайя в последний раз крепко обняла Аишу, а потом встала и дерзко ответила своей тюремщице:

— Позвольте напомнить, что вам уже через минуту стало нечем дышать от вони, а другим в этой вони приходится жить.

— Не мне это обсуждать, — проворчала дуэнья. — Ваш отец знает, что делает. В конце концов, каждый получает то, чего заслуживает. И если вас не затруднит, сеньора, извольте идти передо мной.

Наступила ночь. Особняк погрузился в темноту и безмолвие. Лишь в коридорах продолжали гореть тусклые светильники, отбрасывая дрожащие тени от мебели. Бернат Монкузи медленно затворил дверь кабинета. Глазок в стене он сегодня закрыл, не дожидаясь, пока девушка разденется. В эту ночь для него было важно сдержать свой порыв и не пролить семя. В два шага он очутился возле двери воспитанницы. Даже не постучав, он толкнул ее и вошёл. Лайя как раз ложилась спать.

— Что вы делаете в моей комнате? — испуганно спросила Лайя, поспешно накрываясь простыней.

— Разве это твоя комната? Все в этом доме — мое, и мне нет нужды стучаться.

— Прошу вас, уйдите, — взмолилась она. — Я хочу спать. Если вы желаете поговорить, подождите до утра.

Задыхаясь от возбуждения, Бернат хрипло заговорил, пожирая глазами тело девушки под простынями.

— Я пришёл сюда не для того, чтобы разговаривать. Я пришёл потребовать принадлежащее мне по праву. И будет лучше, если ты отдашь мне это по доброй воле.

Лайя зажмурилась и плотнее закуталась в простыни.

— Я вам уже говорила, что скорее солнце в небе погаснет!

Бернат шагнул к кровати.

— Подвинься, и покончим с этим!

— Скорее я умру! — воскликнула она.

— Думай, что говоришь! Я, как честный человек, всегда выполняю обещания. В этом городе мое слово — закон... тем более, в моем доме!

— Если вы немедленно не уйдёте, я закричу!

Бернат расхохотался.

— Ты полагаешь, кто-нибудь осмелится прийти к тебе на помощь?

— Зато все увидят, что могущественный советник — всего лишь мерзкий похотливый старик!

— Ах так? Ну, сейчас ты увидишь, кто я такой и кто здесь хозяин! — в ярости вскричал Бернат.

В два шага он оказался возле кровати, схватил Лайю за руку и рванул к себе.

Девушка до смерти перепугалась. Ночная сорочка путалась у нее в ногах, она едва поспевала за быстрыми шагами отчима. Он притащил Лайю к подвальной лестнице. Из глубины подвала доносились жалобные стоны какого-то несчастного. Гневный возглас Монкузи мгновенно поднял на ноги ночного стражника.

— Открыть дальнюю камеру! Привязать рабыню к потолку! Дай мне плетку и подтяни ее повыше — я тебе скажу, когда остановиться.

Тот немедленно бросился исполнять приказ.

Лежащая Аиша вздрогнула, услышав за дверью подозрительный шум. В следующую минуту дверь распахнулась, как будто сорванная порывом бури. Громадный тюремщик схватил ее, стащил с ложа и, заставив поднять кверху руки, привязал их ремнями к кольцу, свисающему с потолка.

Голос Берната загремел вновь. Повернув голову, Аиша увидела, как он втаскивает внутрь Лайю. И тогда она поняла, что погибла.

— Дай мне плетку и убирайся вон! Если кто-нибудь здесь появится — головой ответишь, понял?

Тюремщик протянул хозяину плетку и молча вышел.

Аиша стояла спиной к Бернату Монкузи, дрожа всем телом. Почти теряя сознание от ужаса, она услышала голос Монкузи и удар плетки об пол.

— Ну, так что скажешь, голубушка? Что ты решила?

Лайя молчала. Аиша внезапно почувствовала, как чья-то рука рванула ее за одежду, разорвав от шеи до пояса и обнажив спину.

— Когда будешь готова подчиниться моей воле — скажи, и я остановлюсь. Если пожелаешь, можешь считать удары: возможно, это немного тебя развлечет.

Рабыня почувствовала, как удары плети рассекают ее плоть. Один... Другой... Третий... Удары сыпались один за другим, она уже сбилась со счета.

Лайя закрыла лицо руками. Каждый удар отдавался жгучей болью в ее сердце. Наконец, под сводами камеры прозвучал ее голос, заглушая свист плетки:

— Гореть вам в аду! Берите меня, только прекратите это зверство!

Закрыв глаза, девушка опустилась на ложе.

Советник повернулся к ней, задыхаясь от усилий и возбуждения. Крупные капли пота стекали по его лицу до самого подбородка. Потерявшая сознание Аиша повисла на ремнях, стягивающих запястья.

Увидев, что жертва сдалась, Бернат набросился на нее, как дикий зверь, одной рукой лихорадочно спуская штаны, а другой задирая ночную сорочку Лайи. Почувствовав жирные лапы старика на своем теле, несчастная девушка бессильно разрыдалась.

К началу 1055 года, спустя три месяца после родов, фигура графини приобрела прежний вид, и теперь она вновь стала той же красавицей, сводящей с ума мужа. Заботу о детях она поручила старой няне, донье Хильде, а сама занялась дворцовыми делами и визитами в монастыри. Лишь две вещи омрачали ее счастье, причем, они никак не связанные между собой.