— Что касается лести, то вы верно заметили, что казначей действительно мне льстит, однако это не более чем выражение привязанности к своему сеньору, а также почтения простолюдина к высокородному дворянину. Право, было бы куда хуже, если бы он вел себя подобно иным заносчивым дворянам, что упорно не желают признать превосходство дома Беренгеров и намеренно держат себя с графом Барселонским, как с равным. А таких тоже немало, и мы уже не раз это обсуждали. Хотя отдаю должное вашей женской интуиции. Но судите сами: если кто-то открыто воздает мне хвалы — значит, хочет заслужить мое расположение; если же кто-то, напротив, скупится на похвалу — то весьма вероятно, что просто от зависти, а потому за ним нужно следить еще более неусыпно. Куда ни кинь — всюду клин, доверять в любом случае нельзя никому. Что же касается другого вашего обвинения, то Монкузи выполняет свои обязанности с похвальным рвением, ни один казначей или финансовый советник никогда так не заботился о сохранности моего имущества. Если он так успешно набивает мой кошелек, то я предпочитаю не замечать, если что-то кладет и себе в карман. Что значат несколько потерянных манкусо по сравнению с теми золотыми реками, которые благодаря его усилиям стекаются в наше графство? Короче говоря, я и сам знаю, что он понемножку меня обворовывает, но предпочитаю держать умного проходимца, нежели честного дурака.

— Я вас понимаю, но все же не спускайте с него глаз, иначе рано или поздно настанет день, когда его богатство и власть наберут такую силу, что станут представлять для вас угрозу.

— Не беспокойтесь на этот счёт. Если такая ситуация все же возникнет, вы убедитесь, что граф Барселонский умеет принимать жёсткие меры. У хорошего правителя не может быть друзей. При малейшем подозрении, что его пороки перевешивают приносимую графству пользу, он задержится при дворе не дольше, чем засахаренный имбирь во рту у ваших близнецов.

— У наших детей, вы хотите сказать?

— Разумеется, дорогая.

Караван наконец-то выступил из Сидона. Гуго де Рожан разумно распределил силы. Впереди шли опытные воины-наемники в сопровождении проводника, прекрасно знающего путь; следом — повозки, под их скорость должны были подстраиваться все остальные. Далее следовали остальные, верхом на мулах, лошадях и ослах. Среди них ехал и сам Гуго верхом на мерине, отдавая приказы с помощью рога.

Рядом с ним верхом на муле ехал второй проводник. Замыкал шествие отряд наемников, готовых отразить любую атаку в случае нападения. Опытный капитан отправил вперед нескольких разведчиков, они держались на пол-лиги впереди каравана и должны были оповестить, если заметят что-нибудь подозрительное. Марти сердечно распрощался с Хасаном, получив от него множество советов, как благополучно преодолеть долгий и опасный путь. Далеко не все путники собирались следовать до самого конца, а значит, на последних этапах пути, когда людей станет меньше, угроза нападения на караван возрастет. Марти успел подружиться с французским авантюристом и ехал с ним рядом.

— Как вы думаете, когда мы прибудем в Персию? — спросил он.

— Этого никто точно не скажет, — задумчиво протянул капитан. — Здесь на каждом шагу подстерегают всякие неожиданности — болезни, например. Понимаете, я никогда не бросаю в пути больных и раненых, а если кому случается умереть, мы их хороним честь по чести. Я берегу доброе имя проводника караванов.

Вскоре после этого разговора Марти пришлось на собственной шкуре убедиться, что француз не врал. Караван уже миновал Дамаск и теперь направлялся в оазис Сабаабар. Иногда показывались «шакалы пустыни», как называли в этих местах разбойников. Однако при виде многочисленного отряда вооруженных наемников они не решались напасть.

Днем невозможно было дышать от зноя, зато по ночам холод пробирал до костей. Некоторые путешественники сильно страдали от сурового климата.

Страшным бедствием были песчаные бури. Люди наматывали на себя всю одежду, но песок все равно забивался во все уголки, не страдали от него лишь мудрые верблюды, крепко закрывавшие глаза и ноздри. В оазисе путнике похоронили трех человек, не выдержавших тягот пути, и с тех пор целая стая стервятников неотступно следовала за караваном. Именно тогда Марти довелось убедиться, что он правильно поступил, наняв в слуги Марвана. Он установил шатер в пальмовой роще, следуя указаниям Рожана, который всегда выбирал для стоянки наиболее безопасное место. В тот вечер, воспользовавшись последней возможностью пополнить запасы воды, француз пригласил Марти разделить с ним скромный ужин.

В темноте мерцали огоньки пустынных светлячков. Вернувшись после ужина в свою палатку, Марти уже собрался лечь на складное походное ложе, приготовленное Марваном, как вдруг почувствовал, как его правую ногу словно пронзила раскаленная игла. Марти криками разбудил слугу. Марван тут же схватил камень и раздавил какое-то странное насекомое, каких Марти никогда раньше не видел.

— Вам не повезло, хозяин, — сказал Марван. — Это дюнный скорпион. Схожу за своими за вещами, иначе вы не доберетесь до Кербелы.

Когда Марван вернулся в палатку со своей сумкой, жгучая боль в ноге Марти уже поднялась до паха.

Слуга помог ему лечь. Пламя горящей свечи двоилось у Марти в глазах; несмотря на ночную стужу, он задыхался от жары. Прежде чем Марти потерял сознание, Марван дал ему выпить какой-то отвар, затем, надрезав ножом края раны, высосал яд и выплюнул. После этого смазал ногу Марти какой-то мазью из своей сумки. Последнее, что услышал Марти, прежде чем провалиться в забытье, были слова Марвана:

— Я сообщу капитану. В ближайшие дни вы вряд ли сможете ходить.

Марван оказался прав. Уже потом Марти узнал, что слуга, вовремя приняв меры, спас ему жизнь. Гуго де Рожан велел сделать носилки и закрепить их между двумя верблюдами. Караван снова двинулся в путь. В бреду Марти мерещилось ненаглядное лицо Лайи, она глядела на него серыми глазами, словно хотела что-то сказать, но он так и не сумел понять, что именно. Потом Лайя внезапно исчезла, и в голове у него зазвучал торжествующий хохот ее отчима, который смеялся над тщетностью всех его усилий добиться гражданства Барселоны.

«Шакалы пустыни» напали внезапно — на закате, во вторник третьей недели пути. Лишь опыт Рожана и его наемников не позволили грабителям захватить караван. При нападении погибли пять человек: двое взрослых и трое детей. Вдобавок из-за жестокого пустынного климата и болезней ряды путешественников сильно поредели. Когда караван прибыл наконец в Персию, из трехсот шестидесяти человек, выступивших из Сидона, осталось лишь двести девяносто три. Марти понемногу поправлялся, но все еще был слаб, как цыпленок. Он до сих пор удивлялся, что выжил: видимо, Бог и судьба хранили его для великих дел.

По прибытии в ар-Рамади Уго де Рожан тепло простился с молодым человеком, который начал путь в роли его подчиненного, а под конец стал добрым другом.

— Здесь мы расстанемся, Марти, — с сожалением произнес он. — Я должен отправляться в Киркук, а вам нужно в Кербелу. Я вижу, вы уже восстановили силы, но все равно не спешите. И не забывайте: последняя лига не менее опасна, чем первая. Вспомните, скольких людей мы потеряли в пути. Ад переполнен смельчаками, которые не ценят жизнь и потому ее теряют.

— Я никогда не смогу вас отблагодарить за то, что вы сделали для меня.

— Не стоит благодарности. Мы заключили сделку, и я всего лишь выполнил ее условия. Честь и доброе имя предводителя караванов зависит от того, что будут рассказывать о нем те, кому благодаря его усилиям удалось остаться в живых.

— Можете на это рассчитывать. Но подскажите, какой дорогой мне ехать?

— Держитесь Евфрата, так вы доберётесь до Бахр-аль-Мильха. А оттуда уже до Кербелы рукой подать.

— Когда вы собираетесь обратно? — поинтересовался Марти. — Я спрашиваю к тому, что мне бы хотелось присоединиться к вашему каравану.