Зловещего вида тип дожидался своей очереди в приёмной Берната Монкузи. Конрад Бруфау недоверчиво косился в его сторону; его явно смущало присутствие этого человека, хоть советник и предупредил секретаря о его приходе. Не так часто ему приходилось видеть подобных личностей в приёмной казначея, где частыми гостями бывали городские старейшины, а в последнее время — и более высокопоставленные особы.

Он был одет во все черное — черная рубаха, чулки и сапоги. Лет около сорока, но из-за ранней лысины он казался старше; он был довольно высок ростом, очень худ и имел длинные костлявые руки; но прежде всего бросались в глаза очень светлые, почти белые волосы и бледно-голубые глаза, обрамленные бесцветными бровями и ресницами, которые совсем терялись на изъеденном оспой лице.

Незнакомец держался спокойно, не обращая внимания на окружающих. Он был вполне в себе уверен, как человек, знающий цену себе и своим услугам. Он знал по опыту, что, если кто-то обращался к нему — значит, другого способа решить проблему просто нет.

Из кабинета послышался требовательный звон колокольчика, и секретарь поспешно скрылся за его дверями, а через минуту вернулся и объявил странному посетителю, что этот звонок имеет к нему самое прямое отношение.

— Сеньор ждёт вас.

Обращённый еврей Люсиано Сантангел, взяв плащ и ящичек для бумаг, проследовал за Конрадом Бруфау в кабинет графского советника Берната Монкузи.

Тот вышел ему навстречу, внимательный и любезный, и, приобняв гостя за плечо, повёл его к скамье возле окна.

— Мой дорогой друг, прежде всего я хочу поблагодарить вас за отзывчивость, с которой вы откликнулись на мой зов, — заговорил Монкузи. — Полагаю, вам нелегко было выкроить для этого время, ведь в городе столько людей нуждаются в ваших услугах.

Контраст между этими двумя был поразителен: гость был длинным, как веретено, а советник — круглым, как бочонок.

Люсиано Сантангел, разместив на скамье рядом с собой плащ и ящик, ответил:

— Вы же знаете, если вам требуются мои услуги, я всегда свободен.

Затем оба уселись на скамью, и гость приготовился услышать, в чем состоит поручение смотрителя аукционов.

А тот, удобно развалившись, расправил складки своего одеяния и, выжидающе усмехнувшись, начал разговор — по своему обыкновению, издалека.

— Прежде чем мы перейдем к делу, скажите, Люсиано, от каких дел вам пришлось отказаться, чтобы откликнуться на мой зов?

— Я ни от чего не отказывался, — уклончиво ответил гость. — Я просто отложил ненадолго охоту. Вам ведь известно, как я работаю.

— Но все же расскажите.

— Я могу вам рассказать лишь о самом деле, но не назову имя заказчика: клиенты могут рассчитывать на мое молчание. Будьте уверены, стены этого кабинета станут единственными свидетелями нашего разговора, а нигде в другом месте я о нем ни словечка не пророню. Именно в умении молчать кроется секрет моего успеха. Но если вам так угодно, могу рассказать, что некий граф, сосед нашего графа Барселонского, надумал развестись со своей неверной женой и пожелал узнать, кто из дворян наградил его развесистыми рогами. Однако его супруга — высокородная дама, а ее отец — особа весьма высокопоставленная. Ее дядья — епископы, а один из кузенов — аббат знаменитой обители. Когда дело касается столь высоких особ, любая ошибка может иметь самые печальные последствия.

— Можете не называть никаких имен, я и так догадываюсь, о ком идет речь, — ответил Монкузи. — Не перестаю удивляться суетности человеческих усилий. Хотя, пожалуй, есть что-то разумное в этой теории, согласно которой растущие рога причиняют боль, зато потом помогают выжить. Тем не менее, если властитель не желает платить за молчание всяким негодяям и шантажистам, то я бы ему посоветовал оставаться холостяком и хранить целомудрие. Если у него будет столь же безупречная репутация, как моя, никто не сможет на него надавить.

— Это лучший способ избежать неожиданностей в этом безумном мире. Но расскажите о ваших проблемах и о том деле, для которого вы меня вызвали.

— Мой дорогой Люсиано, вы же знаете, какие сложности влечет за собой мое положение. С одной стороны, многих раздражает моя непоколебимая верность графу. Знать меня ненавидит, поскольку, как вам известно, я родом не из их среды; людям моего круга я мешаю тем, что не позволяю запускать лапы в графскую казну и набивать собственные карманы, а другие мечтают сместить меня, чтобы занять мой пост. Так что над моей головой постоянно висят сразу несколько дамокловых мечей.

— Я вас понимаю, однако ничего нового вы мне не сказали. Зависть — одна из величайших человеческих слабостей.

— Вы правы. Именно поэтому мне и требуются ваши услуги. Доверие, которое внушает мне ваше мастерство и такт, побудило меня обратиться именно к вам.

— Я весь превратился в слух.

— Конечно, я давно привык к козням врагов, на этот раз мой враг, вопреки здравому смыслу, решил со мной судиться. Так вот, я хочу нащупать его слабые места, чтобы иметь против него оружие на тот случай, если он начнет плести против меня интриги, желая моей гибели.

Альбинос открыл свой ящик, достал оттуда телячий пергамент, перо и чернильницу и спросил:

— Насколько высокое положение занимает ваш враг?

— Должен вам сказать, что сама графиня Альмодис отступила от правил и пожаловала ему гражданство Барселоны. Его дом — один из богатейших в городе; он владеет более чем двадцатью кораблями, на которых привозит в город чёрное масло для освещения улиц.

Альбинос открыл чернильницу и, обмакнув в неё кончик пера, стал писать.

— Насколько я понял, речь идёт о Марти Барбани.

— Разумеется.

— Это весьма известная персона. Уповаю на ваше благоразумие: не дай бог иметь такого врага! Даже я не рискнул бы с ним связываться. Ну и что же вы хотите о нем узнать?

— Мне необходимо нащупать его слабые места; для этого я должен знать все о его семье, друзьях, знакомых, должниках и кредиторах, а также о том, не нарушает ли он закон, ввозя или вывозя запрещённые товары. Кроме того, мне нужны сведения о его связях с евреями и прочими подозрительными людьми. И, наконец, я должен знать как можно больше о его привычках и странностях.

— Я понимаю, что меня это не касается, но всё же предпочитаю знать причины, по которым клиентам требуются мои услуги.

— Ну, это просто, — ответил советник. — Ничто не возмущает меня так, как человеческая неблагодарность, и ничто не возбуждает во мне такой ненависти, как те, что пытаются кусать руку, которая их кормит. Этот человек пришёл ко мне в те времена, когда был никем и ничем, просить моего покровительства, которое я имел неосторожность ему оказать. Однако он этого не оценил; пользуясь тем, что я оказался у него в долгу, он имел наглость просить руки моей приёмной дочери. Помня о его услугах, я дал понять, что, не будучи гражданином Барселоны, он не может претендовать на руку моей дочери. Но он не отступил; обманом ввёл он в мой дом коварную злодейку-рабыню, и та своим пением и сладкими речами околдовала сердце моей Лайи, сущего ребёнка. При посредничестве этой рабыни он свёл знакомство с Лайей, втерся к ней в доверие и уговорил выйти за него замуж, как только позволят обстоятельства, обманув таким образом мое доверие и предав нашу дружбу, а затем довёл мою девочку до самоубийства.

— Судя по тому, что вы рассказали, ситуация весьма серьёзна.

— Но и это ещё не все, — продолжал советник. — На своё несчастье, я сам представил его вегеру, и тот от лица города стал покупать у него чёрное масло, которое он привозит с Востока, и тогда, Марти Барбани отказался иметь со мной дело, отплатив чёрной неблагодарностью.

— И что же вы хотите узнать о нем?

На сей раз советник не сумел сдержать гнева.

— Все, вплоть до цвета его фекалий. Но прежде всего я хочу знать, что его связывает с людьми из Каля.

— Не извольте беспокоиться, я все разузнаю, — пообещал альбинос, — в особенности то, что касается его отношений с евреями; не забывайте, я ведь и сам — обращенный. Как говорится, клин клином вышибают.