— Возможно, вы и правы, — сказал он. — Скажите, когда возвращается ваша дочь? Я думаю, настало время позволить молодым увидеться?

— Конечно. Но сначала я хочу сам поговорить с Барбани, мне не терпится узнать, как прошло его путешествие и услышать из первых уст о его планах. Как вы сами понимаете, раз он станет моим зятем, наши отношения изменятся.

— Так или иначе, молодые люди должны встретиться, сейчас это главное.

— Я привезу Лайю на следующей неделе, — ответил советник. — Думаю, будет уместно пригласить вас на ужин вместе с вашим подопечным. Во время десерта Лайя могла бы к нам присоединиться и поговорить с Марти — разумеется, в нашем присутствии. А то, как говорится: «Любовь — солома, сердце — жар, одна минута — и пожар!»

Марти пришел в собор задолго до назначенного часа, чтобы встретиться с Эудальдом и вместе с ним отправиться на званый ужин к Бернату. Однако священник, зная, что Марти уже встретился с Монкузи, решил сначала расспросить молодого человека, как прошла встреча.

Марти дожидался Эудальда в ризнице, в обществе одного из священнослужителей. Наконец, отец Льобет появился, одетый, по своему обыкновению, весьма скромно. Но Марти все-таки заметил, что его сутана сшита из нового сукна, тонзура гладко выбрита, а борода аккуратно подстрижена.

— Вы прекрасно выглядите, Эудальд, — сказал Марти.

— Я не привык обедать вне трапезной и уже давно удалился от мирской суеты, но на сей раз решил немного привести себя в порядок, что оказалось достаточно сложно. Но давайте лучше присядем: у нас достаточно времени. Расскажите, как прошла ваша встреча с Монкузи.

Каноник проводил молодого человека в дальнюю часть большой комнаты, где они устроились на двух стульях, обитых убрийской кожей — подарок одного наемника, вместе с которым Льобет сражался под Кордовой в 1017 году, во время второго похода графа Рамона Борреля, деда нынешнего графа, где тот получил тяжелые раны, которые вскоре свели его в могилу.

— Ну, так как прошла ваша встреча, Марти?

— Сказать по правде, я не понимаю некоторых людей, — признался Марти.

— Что вы хотите этим сказать?

— Как вы понимаете, когда я отправился в дом Монкузи, я не находил себе места от беспокойства. Я понимал, что все мое будущее поставлено на карту, но намного важнее для меня было знать, позволят ли мне увидеться с Лайей.

— И что же?

— Советник повел себя очень странно. Он без конца просил у меня прощения и сетовал, сколько горя перенес за эти черные дни. Как я ни настаивал, он так и не признался, кто повинен в этом тяжком преступлении, сказал лишь, что хотя и догадывается, но с уверенностью утверждать не может, а потому, по его мнению, лучше оставить эту тему. Он считает, что Лайя по молодости и неопытности стала кокетничать с этим человеком, а тот, приняв кокетство за согласие, изнасиловал ее. Монкузи сказал, что, несмотря на свой статус гражданина Барселоны, не посмел вмешаться, поскольку виновник этого несчастья тесно связан с Барселонским графским домом, весьма вероятно, что это кто-то из окружения графа Эрменьоля д'Уржеля, который, как вы знаете, приходится кузеном графу Рамону Беренгеру.

— И что было дальше?

— А потом он вдруг закрылся, как улитка в раковине, и отказался отвечать. Более того, умолял меня не обсуждать это с Лайей. Он заметил, что, стоит об этом заговорить, недавно перенесшая тяжелую болезнь Лайя замыкается в себе, начинает бредить и нести всякий вздор. А затем он добавил, что время лечит любые раны, и мы, без сомнения, будем очень счастливы.

Затем, немного помолчав, Марти спросил:

— Так что вы обо всем этом думаете?

Падре Льобет ненадолго задумался и ответил:

— Я думаю, что перенесенные несчастья порой способствуют временному помрачению рассудка. Но думаю, Лайя ни в чем не повинна. Оставьте ее в покое, и со временем она сама откроется вам, как цветы раскрываются навстречу росе, и ее разум в конце концов сможет примириться с этим несчастьем. Я много об этом думал, но все же, признаюсь, что-то от меня ускользает... Но вы не волнуйтесь, капля камень точит... Вы любите ее?

— Больше жизни!

— И по-прежнему хотите на ней жениться?

— Хоть завтра.

— В таком случае, наберитесь терпения и подождите. Настанет день, когда ей захочется сбросить с плеч этот тяжкий груз, и тогда она сама все расскажет. Поверьте, именно так все и случится.

Они надолго замолчали. Наконец, Марти по просьбе священника пересказал ему последнюю часть разговора.

— Когда я объяснил, что черное масло можно использовать для городского освещения, глаза у него так и загорелись. Он сказал, что лично убедит вегера в необходимости установить на улицах столбы с железными клетками и емкостями с черным маслом и погруженными в него фитилями. Я же должен изготовить эти клетки. Кстати, когда я ему сказал, что в интересах города иметь запас черного масла — на случай, если его поставки по каким-то причинам задержатся, он заявил, что предоставит под хранилище подвал собственного дома. Думаю, таким образом он хочет гарантировать себе долю прибыли.

— Вы рассказывали ему про греческий огонь?

— Нет. Этот рецепт я унесу с собой в могилу.

Священник посмотрел на большую свечу с поперечными красными полосами, каждая из которых означала определенный час дня или ночи. Каждое утро он зажигал в соборе такую свечу, чтобы по ней определять время.

— Марти, нам пора, — сказал он.

Ужин был накрыт в беседке особняка Монкузи. По указанию советника гостей сразу же проводили туда. Стол был украшен цветочными гирляндами и уставлен роскошными яствами в тарелках из венецианского фарфора с золотой каймой, а бокалы были из тончайшего стекла. В довершение всего этого великолепия на столе возвышались два больших серебряных канделябра с душистыми восковыми свечами. В конце живого коридора из виноградных лоз между клумбами показался Бернат Монкузи в богатой одежде из золотой парчи.

— Рад приветствовать вас в этой скромной обители, не идущей ни в какое сравнение с вашим домом, — произнес он.

Оба гостя шагнули навстречу советнику. Он пожал им руки с любезной улыбкой на лице.

— Полно, не скромничайте, — улыбнулся в ответ архидьякон. — Ваша резиденция — просто чудо.

Бернат Монкузи повернулся к Марти.

— А что скажет наш молодой и отважный торговец? Вы только посмотрите на него, Эудальд! В столь юном возрасте он уже объехал весь мир!

— Ничего нового со дня нашей последней встречи, — ответил Марти, чьи щеки от волнения вспыхнули румянцем. — Скажу лишь, что мне не терпится вновь увидеть вашу воспитанницу.

— Правильнее сказать — дочь, — поправил его советник. — Ведь я удочерил ее. Так что отныне вы можете считать меня в какой-то мере своим отцом. Но я совсем забыл о своём долге хозяина. Прошу к столу! О некоторых вещах лучше говорить после хорошего ужина и пары кубков отличного вина.

С этими словами советник провёл их в беседку, где за каждым креслом уже стоял слуга, готовый выполнить любое пожелание.

После обмена любезностями они отдали должное вкуснейшему тыквенному супу, и Бернат перешел к главному.

— Ну что ж, дорогой мой Марти, полагаю, в наших обстоятельствах стоит оставить в стороне вопрос о приданом. Достаточно уже того, что вы получите руку Лайи, чего в других обстоятельствах едва ли смогли бы добиться. Будем считать, что мы квиты.

— Поверьте, сеньор, я счастлив, как никогда прежде, и в вечном долгу перед вами, — ответил Марти. — Для меня большая честь получить руку вашей дочери, о чем я прежде даже мечтать не смел. Но теперь обстоятельства сложились так, что мое счастье стало возможным. Не иначе само Провидение мне благоволит. Я не считаю себя вправе судить кого-либо, не говоря уже о женщине, которую люблю. Каждый может ошибиться, тем более в столь юном возрасте. Я сам виноват, что так надолго оставил ее одну. Уверен, что однажды наступит день, когда она все мне расскажет; но даже если она этого не сделает, я никогда не стану допытываться.