— Понимаю ваши чувства, но не в моих силах предотвратить шалости людей, разгоряченных вином, озверевших от безделья и нехватки женщин.

— Вы смеете называть это шалостью? Забить до смерти человека и изнасиловать всех женщин в доме, причем одной из них только двенадцать лет?! Имейте в виду: если вы не в состоянии призвать негодяев к ответу, это придется сделать мне... И можете мне поверить, я сделаю это без колебаний!

Нормандец по-прежнему стоял вытянувшись, как на страже.

— Так вот, я скажу, что вам надлежит сделать! — продолжала графиня. — Вы должны выяснить, кто из них учинил сие благочестивое деяние, и публично вздернуть их на виселице, которую установите прямо на площади Оружия, причем сделайте это в присутствии всего отряда, чтобы впредь никто не отважился на подобные бесчинства.

Роже де Тоэни раздвинул губы в кривой усмешке.

— Скажите, сеньора, вы и правда верите, что кто-либо из моих людей способен предать товарища по оружию?

— Вы считаете меня полной дурой? Мне нет дела, способны они предать или нет! Если виновные не найдутся, повесьте тех двоих, кто покажется наиболее подозрительным, и вопрос будет решен. И скажу откровенно: даже лучше, если они будут молчать. Так, по крайней мере, никто не будет спокоен за свою шею. Надеюсь, столь печальные происшествия больше не повторятся, но если это все же случится, сами увидите, как скоро вам назовут имена лиходеев.

— Но, сеньора, — возразил нормандец, — будут наказаны невиновные.

— Я вижу, у вас на все готов ответ. В таком случае, скажите на милость, чем провинились мои несчастные подданные? Если вам так нужно оправдаться в глазах ваших капитанов — можете свалить все... на самодурство старой графини.

Повисла гулкая тишина. Воин взял себя в руки, выпрямился, слегка наклонил голову и широким шагом вышел из комнаты. За его спиной раздался голос старой Эрмезинды:

— Что касается вас, то вам следовало бы хоть иногда делить ложе со Стефанией, а не проводить ночи напролет, пьянствуя и играя в кости. Вам повезло, что моя бедная дочь — такая наивная дурочка... Но со мной у вас этот номер не пройдет!

Рыцарь де Тоэни не удержался и перед тем как распахнуть дверь быстро повернулся, так что дернулся плюмаж на шлеме, и выкрикнул громовым голосом:

— Скорее я умру, сеньора! Скорее я умру!

Громко хлопнув дверью, он вышел.

Оставшись в одиночестве, графиня взяла молитвенник с чудесными миниатюрами, выполненными искусной рукой монаха — книгу подарил ей брат, Пер Роже, епископ Жироны, — и попыталась читать. Увы, ее мысли блуждали по дорогам давнего прошлого, перебирая эпизоды долгой и бурной жизни, и ей никак не удавалось сосредоточиться. Она встала и, подойдя к небольшому шкафчику в углу, достала оттуда бутылку и щедро плеснула себе вишневого ликера, который сама готовила в маленькой комнатушке в погребе, снабженной всем необходимым. Затем она устроилась перед двустворчатым окном в кресле из благородного дерева, обитом тисненой кожей и со множеством блестящих медных гвоздиков, и позволила мыслям вернуться в те далекие времена, когда она твердо решила во что бы то ни стало отстоять права своего супруга, Рамона Борреля, на графства Жирона и Осона — часть своего приданого.

Тогда шел благодатный 992 год. Барселонская делегация, прибывшая в Каркассон вместе с Рамоном Боррелем, выглядела поистине блистательно. Всадники на великолепных скакунах сопровождали украшенные гирляндами цветов кареты, в которых ехали дамы. В глазах рябило от блеска доспехов и железных умбонов [1] на щитах, сияния упряжи и белоснежных одеяний священников.

Наконечники копий, казалось, были сделаны из чистого серебра; от грохота барабанов и рева труб сотрясался воздух; барабанщики и трубачи заглушали друг друга под хлопанье знамен и штандартов. Одним словом, роскошью и блеском процессия могла поспорить с любым монархом. Горожане стояли по обе стороны улицы или смотрели из окон, махали руками и радостно хлопали в ладоши, осыпая процессию целыми тучами розовых лепестков. Во главе величественной кавалькады ехал рыжеволосый сеньор, которому предстояло жениться на юной графине, бракосочетание должно было состояться в Каркассоне.

В тот день главная церковь города казалась Эрмезинде торжественной, как никогда. Знатные гости уже расположились на разукрашенных скамьях, а простой народ выстроился вдоль домов, мечтая увидеть свою «маленькую графиню». Когда под звуки органа она вошла в храм под руку с отцом, казалось, само небо спустилось на землю. Сквозь тонкую вуаль на лице она увидела у алтаря рыцаря с длинными рыжими волосами и в доспехах как у принца, поверх которых сверкало великолепное золотое ожерелье с коралловой подвеской-камеей, изображающей вепря.

Время как будто повернуло вспять, и на миг она снова стала маленькой девочкой, мечтающей о торжественном дне своей свадьбы. И вот теперь Эрмезинда его дождалась. Отец взял ее под руку и подвел к алтарю. Поклонившись, Рамон Боррель встал слева от нее. Музыка неожиданно смолкла, и в храме воцарилась торжественная тишина.

Эрмезинда помнила каждую деталь церемонии. Венчанием руководили два епископа: епископ Безье и епископ Барселонский, а также декан Каркассонский. Множество священников с обеих сторон Пиренеев в белоснежных одеяниях и отороченных золотом мантиях исполняли обязанности простых служек. Сама церемония проходила по римскому обряду: один из епископов велел ей подставить ладони, и Рамон Боррель высыпал в них аррас — тринадцать серебряных монет; этот обычай был ей хорошо знаком. Все произошло очень быстро. Епископ взял ее левую руку, которая, выглядывая из плотной манжеты платья, казалась еще тоньше и белее, и вложил в руку Рамона Борреля. В эту минуту Эрмезинда впервые услышала его голос.

Он заговорил на смеси примитивного каталонского и вульгарной латыни.

— Я, Рамон Боррель, граф Барселонский, беру тебя в законные супруги и клянусь оберегать от любой опасности, уважать и хранить от всякого зла и быть верным в болезни и в здравии, до конца моих дней, пока Господь не призовет меня к себе.

Хотя в эту минуту решалась ее судьба, мысли Эрмезинды больше занимали красивые и звучные незнакомые слова — смешанные с латынью, они звучали так забавно. Затем она повторила их. Заиграла музыка, наперебой зазвенели колокола, возвещая о свершившемся бракосочетании, а потом она вместе с мужем скрылась за толстыми стенами Каркассонского замка, и там колокольный звон был почти не слышен.

Она вышла из кареты и, пока прибывали гости, поднялась в свои покои, где дожидалась целая армия придворных дам и служанок во главе с няней. Они сняли с нее венчальный наряд, в котором графиня блистала во время церемонии. После этого ее надушили, сделали новую прическу, украсив волосы жемчужной диадемой, принадлежавшей еще ее бабушке, и облачили в длинное лиловое блио [2] с глубоким декольте, приоткрывающим грудь, и широкими ниспадающими рукавами, похожими на крылья бабочки. За платьем последовал золотой пояс, туго охвативший бедра и подчеркнувший изгибы ее тела. Взглянув на себя в полированное бронзовое зеркало, Эрмезинда подумала, что выглядит совершенно голой.

— Няня, я что же, должна предстать в таком виде перед гостями?

— Да, девочка моя, — ласково ответила та.

— Но я чувствую себя просто голой... — возмутилась графиня.

— Замужняя дама должна выглядеть желанной и при этом оставаться недоступной. Супруг должен увидеть в вас женщину, а не ребенка, иначе сегодня ночью он просто не будет знать, что с вами делать.

— А что будет со мной сегодня ночью, няня?

— То, что назначено самой природой. Не волнуйтесь. Если чутье меня не обманывает, у вас будет хороший учитель.

Эрмезинда беспомощно посмотрела на нее.

— Но, няня... — робко возразила она.

— Ах, перестаньте, дитя мое. Овцам надлежит трепетать перед пастырем и не задавать вопросов. Лучше надень вот это.