— Брось, Адальберто, — засмеялась Альмодис. — Мне нравится этот человек. Ну хорошо, Дельфин: если все исполнится по-твоему, я исполню твое желание. Да будет так.

Все это до сих пор стояло у нее перед глазами, как будто произошло вчера.

Альмодис вспомнила тот день, когда Дельфин окончательно вошел в ее жизнь. Вечером накануне великого дня состоялся ее разговор с отцом, графом Бернардо де ла Маршем. Разговор состоялся в ризнице, у главного алтаря собора, где они репетировали детали предстоящего бракосочетания. Граф, счастливый, как никогда прежде, вновь и вновь повторял, как им повезло. Его слова до сих пор отдавались в ее памяти далеким эхом.

— Итак, дочь моя, завтра тебя ожидает одно из величайших событий, уготованных каждой знатной даме, чей долг — служить интересам семьи и рода. Твой союз с Гийемом Арльским сыграет решающую роль в жизни нашей семьи. Наша кровь сольется с другой, столь же благородной кровью, с которой мы уже связаны общим происхождением, а завтра нам предстоит вновь соединиться. Само Провидение возложило на тебя эту миссию, и я горд за тебя и буду гордиться твоими сыновьями. Вчера в присутствии представителей обоих графств и другой знати был подписан документ о вашем обручении, его засвидетельствовали епископы Арля и Марша. С этой самой минуты ты покинула лоно отцовской семьи. Альмодис, со вчерашнего дня ты будущая графиня Арльская, а также, по праву наследования, графиня Монпелье и Нарбонны. Думаю, мне нет нужды говорить, что ты должна почитать супруга и повиноваться ему?

Эти слова до сих пор звенели из глубин ее памяти.

— Отец и господин, — ответила она тогда. — Ни за что на свете я не стану противиться вашей воле и не посмею ослушаться приказа, будь я графиней Арля, Монпелье, Нарбонны или самой королевой Иерусалима. Я горжусь оказанной честью и буду счастлива, если смогу вернуть нашей семье и земле хотя бы часть долга, возложенного на меня уже одним происхождением. Лишь об одном я хотела бы попросить вас в этот торжественный день. Я знаю, что меня будут сопровождать несколько придворных дам и няня. Позвольте к ним присоединиться Адальберто и шуту, который развлечет меня долгими зимними вечерами в далеком Монпелье. Мне бы хотелось, чтобы рядом были люди, говорящие на моем языке и разделяющие наши традиции, они сумеют хотя бы немного скрасить мою тоску и облегчить разлуку.

Граф был так счастлив, что даже не удосужился осведомиться, кого из придворных шутов выбрала его дочь, и немедленно дал согласие. В скором времени по подъемному мосту замка проехал Адальберто в сопровождении карлика верхом на осле, в шумной толпе дам, кавалеров, воинов и оруженосцев никто не обратил на крохотного человечка внимания. Так Дельфин навсегда вошел в ее жизнь.

По комнате сновали придворные дамы со склянками и баночками свинцовых белил, румян и помад всех цветов и оттенков. Овал лица Альмодис был безупречен, рыжие волосы оттеняли снежную белизну кожи, а совершенные дуги бровей подчеркнули коричневой краской, сделанной из моллюсков с побережья Далмации, губы оттенили помадой цвета спелой вишни и наклеили возле рта парочку мушек, сделанных из того вещества, которое по-латыни называется argentium de Numidia, его везли в Галлию из далекой Севильи через Септиманию. Когда туалет был закончен, Альмодис стала совершенно неотразимой. Одна из дам поставила перед ней огромное зеркало из полированного металла, в котором отражалась вся ее фигура. Это был подарок графа, привезенный из-за моря. Другая дама перебирала струны арфы, напевая старинную балладу, а служанки наполняли водой небольшую бронзовую ванну.

Все были заняты своим делом, когда неожиданно раздался стук в дверь. Придворная дама подошла к двери и слегка ее приоткрыла. Снаружи послышалось какое-то невнятное бормотание. Затем дама повернулась к графине и прошептала:

— Сеньора, это Дельфин, он просит вас принять его.

— Пусть войдет.

Девушка открыла дверь и впустила карлика, лицо которого было необычайно бледным. Едва взглянув на него, Альмодис поняла, что ничего хорошего это не предвещает.

— Всем выйти, — коротко приказала она.

Дамы мгновенно исчезли.

Дельфин опустился на колени у ее ног, приподнял подол блио и поцеловал его.

Графиню удивило подобное поведение: это было совершенно не в его духе — напротив, он всегда был веселым и ехидным. Когда же карлик начинал вести себя таким образом, она всегда знала: он собирается сообщить ей нечто очень важное.

— Что случилось, Дельфин?

— Сеньора, даже не знаю, как вам и сказать...

— Если ты смеешь бесцеремонно ко мне врываться, да ещё и не желаешь объяснять, в чем дело — смотри, как бы я не приказала тебя хорошенько выпороть ясеневыми розгами!

После долгих колебаний карлик наконец решился заговорить:

— Сеньора, я так долго ждал, когда это случится. Человек, который станет смыслом вашей жизни, только что прибыл в замок.

Барселона, май 1052 года

Священник вел Марти Барбани через анфиладу комнат Пиа-Альмонии, которые по сравнению со всеми когда-либо виденными поразили его своей роскошью. Особенно его потрясли высокие арочные своды, поскольку он привык к низким потолкам приземистых крестьянских домов. Он гадал, кому и как удалось создать подобное архитектурное чудо. Наконец, они добрались до приемной, где священник попросил Марти немного подождать, но прежде еще раз повторил, что, если тот по-прежнему будет упорствовать, не отдавая ему письмо, то весьма вероятно, на этом аудиенция и закончится. Тогда Марти уступил и протянул письмо священнику.

Тот открыл дверцу справа, под каменной аркой, и исчез из виду. Марти едва успел оглядеться, как дверца вновь открылась, и в приемной появился человек, совершенно не похожий на священника, однако вид этого человека вызвал у Марти яркую вспышку какого-то давнего воспоминания, хотя он был уверен, что видит его впервые. Незнакомец был одет в подпоясанную веревкой рясу, она ладно облегала его могучий торс, больше подходящий воину, нежели служителю церкви. На огромной голове сияла тонзура, вокруг которой топорщилась щетка жестких волос. Он обладал проницательным взглядом из-под кустистых бровей, а из широких рукавов выглядывали могучие руки, одна из которых сжимала письмо.

Марти поежился под пристальным взглядом священника, изучающего его с головы до пят. По спине у Марти ползли мурашки и, лишь увидев, что незнакомец улыбнулся, он позволил себе немного расслабиться.

— Значит, вы — Марти Барбани.

— Совершенно верно, ваше преподобие, — с легким поклоном ответил молодой человек.

— Должен заметить, вы немного припозднились, я уже давно ожидаю вашего приезда.

— Мне пришлось задержаться дома по не зависящим от меня обстоятельствам. Я — единственный мужчина в доме, то есть, был им до недавнего времени, а моя мать уже не так молода.

— Хороший сын — вне всяких сомнений, достойный человек, — заметил священник. — А тем более сын такого отца.

— Даже если это и так, мне бы не хотелось прожить жизнь, как он, — твердо ответил Марти.

Священник был, похоже, озадачен этими словами.

— Никогда не берите на себя право судить, не зная всех обстоятельств. Но прошу, прошу в мою скромную обитель. Здесь не место для сына моего дорого друга.

Вслед за священником Марти проследовал в комнату, три стены которой были уставлены шкафами с книгами и пергаментами, кроме них в комнате находились лишь скромный письменный стол и скамья у стены под деревянным распятием. Солнечный свет струился через окно в толстой стене, возле него стояли два больших вазона с ухоженными цветами, что говорило об интересе священника к ботанике.

Священник устроился за столом и пригласил Марти сесть напротив. Затем взял в левую руку гусиное перо и начал задумчиво им поигрывать.

— Итак, вы сын Гийема Барбани де Горба.

— Да, это так, хотя, сказать по правде, до недавнего времени это не имело для меня никакого значения, да и сейчас его имя, которое вы с таким благоговением произносите, для меня — пустое место.