Меняла стал зачитывать условия владения землей в Эмпорионе, которой по распоряжению старого графа могла пользоваться семья Барбани в награду за верную службу на протяжении трех поколений. Согласно этим условиям, жена покойного Гийема могла пользоваться урожаем, но продавать его и распоряжаться доходами могла лишь с согласия Марти.

Пока что Марти не видел в документе ничего странного. Об этих отцовских распоряжениях он уже и раньше знал из письма, переданного ему падре Льобетом. Он никак не мог взять в толк, что в завещании могло так накрепко запечатлеться в памяти еврея. А тот между тем замолчал и, оторвавшись от пергамента, отметил ногтем место, где закончил читать.

Учитывая, что до сих пор я не сделал ничего, что дало бы мне право называться хорошим отцом, я должен объяснить причины, заставившие меня действовать подобным образом, а также передать сыну состояние, которое мне удалось собрать за свою бурную жизнь. Я передаю это состояние на хранение даяну Барселонского Каля Баруху Бенвенисту.

За долгие годы службы в войске графа Барселонского, под началом его самого или графини Эрмезинды Каркассонской, дважды регентши (первый раз — в годы малолетства ее сына, Беренгера Рамона I, а затем — внука, Рамона Беренгера I), я дослужился до звания сержанта отряда ополчения и получал свою долю от добытых в сражениях трофеев. Все эти сокровища — мои по праву, я сберег и сохранил их, чтобы со временем передать сыну, причем так, чтобы в случае, если кто-то заявит на них права, хотя это весьма маловероятно, мой сын мог доказать, что сокровища — это его наследство и три поколения нашей семьи преданной службой получили на них право.

Надеюсь, что это наследство сослужит тебе добрую службу и избавит от кабалы, в которой прошла моя жизнь. Учитывая, что ремесло солдата не слишком способствует обзаведению имуществом, я мог лишь приобрести сундук и хранил в нем добытые в битвах трофеи. Они накапливались долгие годы, так что теперь я могу оставить тебе неплохое наследство. Учитывая, через какой ад мне довелось пройти, я горжусь своими усилиями и не сомневаюсь, что при должном благоразумии ты станешь свободным и уважаемым человеком, а со временем, возможно, даже одним из промов [12] Барселоны.

Все это я оставил на хранение Баруху Бенвенисту, чтобы он передал тебе. Надеюсь, ты разумно распорядишься наследством и сделаешь с его помощью немало добрых дел. Надеюсь также, что оно хоть немного возместит тебе годы, проведенные без отца.

Прощай, сынок. Когда ты прочтешь этот документ, меня уже не будет в живых. Помолись за упокой моей души.

Подписано: Гийем Барбани де Горб

Чуть ниже на полях красовалась замысловатая подпись Баруха Бенвениста.

Когда еврей закончил читать, Марти попросил завещание, чтобы прочесть его лично. С минуту он пребывал в задумчивости, затем передал пергамент падре Льобету, чтобы тот тоже прочитал, а сам послал даяну весьма красноречивый взгляд. Тот моментально понял немой призыв, поднялся из-за стола и вышел из комнаты. В скором времени он вернулся в сопровождении слуги, несущего необычного вида ларец, который молча поставил на стол и немедленно удалился. Падре Льобет тут же вскинул голову и воскликнул:

— Клянусь мощами святой Эулалии! Мне хорошо знаком этот ларец. Он отошел вашему отцу в качестве трофея после битвы при Лериде в 1022 году, когда граф одержал победу.

Ларец представлял собой небольшой дубовый сундук, окованный четырьмя полосами железа самого лучшего качества, но при этом имел одну особенность.

— За мою долгую жизнь мне оставляли на хранение самые разные предметы, но никогда прежде мне не доводилось держать в руках подобную вещь.

С этими словами Барух Бенвенист указал на запертый ларец. Тот и впрямь выглядел необычно: вместо обычных запоров его вместе с крышкой охватывали четыре литые чугунные скобы, с обеих сторон каждой из них имелся замок, так что открыть их можно было только одновременно двумя ключами, а чтобы поднять крышку, эту процедуру нужно было проделать со всеми четырьмя скобами. Еврей извлек из глубин бездонного кармана ключ и сказал:

— У вас должен быть другой ключ. Когда я открываю один замок, второй ключ должен находиться в замочной скважине с противоположной стороны чугунной скобы, а вы будете одновременно со мной его поворачивать.

— Помню, как сейчас, как ваш отец объяснял мне действие этого механизма, — произнес падре Льобет. — По всей видимости, этот ларец брал с собой в путешествия мавританский король Тортосы. Без двух ключей, отпирающих противоположные замки, его нельзя открыть. Удивительно тонкая работа!

По знаку Бенвениста Марти с дрожащими руками приблизился к ларцу. Барух Бенвенист вставил ключ и велел Марти сделать то же самое с противоположной стороны. Еврей повернул ключ, но замок не открылся, и лишь когда ключ повернул Марти, послышался легкий щелчок, и язычки обоих замков одновременно втянулись внутрь. То же самое они проделали с двумя другими запорами. Теперь крышку ларца можно было поднять, и Марти, убрав чугунные скобы, торжественно открыл его. Нетерпеливому взору всех троих предстали плоды многолетних трудов человека, который всю жизнь провел в сражениях на границах.

Поверх груды золотых монет, чья стоимость даже на первый взгляд составляла не меньше полутора тысяч сарагосских манкусо [13], покоилась груда драгоценностей самой тонкой работы. Здесь были и тяжелые золотые серьги, и браслет с крупным сапфиром, а на самом верху лежала золотая диадема, достойная королевы, в ее центре сиял огромный рубин в форме слезы — при свечах он полыхал, словно капля крови.

— Как видите, отец оставил вам богатое наследство, — сказал еврей.

— Вы должны распорядиться им разумно, чтобы годы лишений, в течение которых ваш отец собрал это богатство, не пропали даром, — добавил падре Льобет.

Марти все ещё не мог поверить собственным глазам и немного помедлил, прежде чем заговорить.

— Я призываю Бога в свидетели, что употреблю наследство на то, чтобы исполнить волю отца, для чего прошу вашей помощи и совета. Даю слово, что буду честно и упорно трудиться на благо других людей, чтобы хоть немного искупить то зло, которое мой отец, пусть и невольно, лишь в силу своего ремесла, причинил людям. Если я это сделаю — пусть Господь вознаградит меня на небесах, если же нет — пусть он меня накажет.

Тулуза, декабрь 1051 года

Тайный ход оказался длинным и извилистым, с многочисленными ответвлениями, ведущими в другие помещения или наружу. Карлик нес в руке канделябр, освещая дорогу. Несколько раз им приходилось спускаться и подниматься по высеченным прямо в скале ступеням. Граф прикинул, что они сейчас, должно быть, находятся на уровне оружейного двора. Сверху доносились голоса — это болтали стражники. Вскоре голоса затихли, и граф увидел, как карлик ощупывает стену в конце тупика. Наконец он нащупал какой-то рычаг, и на глазах изумленного графа кусок стены отъехал в сторону, открыв вход в часовенку.

— Это личная часовня графини, — объяснил Дельфин. — Сюда можно добраться только через тайный ход или личные покои графини.

Граф Барселонский оказался в незнакомом темном помещении. Карлик, открыв ведущую в часовню низенькую дверцу, знаком пригласил графа следовать за ним и сказал:

— А сейчас извольте подождать здесь. Я доложу госпоже.

Недолго думая, Дельфин исчез за боковой портьерой вместе с канделябром, а Рамон Беренгер тем временем разрывался между радостным предвкушением и чувством вины перед человеком, которому он собрался отплатить черной неблагодарностью за гостеприимство, похитив его жену.

Свет лампады окрашивал все вокруг в красноватые тона. Глаза графа понемногу привыкли к темноте, и вскоре он уже смог различать контуры предметов. Рамон Беренгер опустился на скамью и стал молиться: