Той весной весь город праздновал. Из уст в уста передавались новости, по пути изменяясь до неузнаваемости. На одной улице говорили, что посла аль-Мутамида Севильского сопровождают триста копейщиков в серебряных доспехах, то уже на следующей это число увеличивалось: воинов было пятьсот, они носили золотые кольчуги, а лошадей украшали шелковые попоны. Вегер разослал по всему городу глашатаев в сопровождении горнистов и барабанщиков, чтобы горожане были в курсе всех серьезных новостей. В нескольких случаях пришлось вмешаться командиру городской стражи, чтобы никто не препятствовал менестрелям.

Когда же вегер приказал красильщикам убрать с улицы чаны с прокисшей мочой, которую использовали для отбеливания тканей, дома наполнились столь невыносимым аммиачным духом, что дышать стало почти невозможно. От клубящихся под потолком ядовитых испарений люди теряли сознание и приходилось бежать за лекарем, а у одной женщины даже случился выкидыш.

Кузнецы трудились денно и нощно, чтобы выковать нужное число фонарей. В те дни Барселона бурлила, жители не переставали удивляться кипучей деятельности городских властей. На углах улиц и площадей на высоте в два человеческих роста установили что-то вроде открытых сверху железных клеток, внутри которых размещалась емкость с фитилем. Люди гадали о предназначении этих клеток.Но когда через несколько недель изобретение заработало, город наполнился восхищенными возгласами.

С наступлением сумерек по городу рассыпались специальные служители с длинными шестами и щипцами на конце для регулировки фитилей, а также факелами, которыми поджигали эти фитили, смоченные в черной жидкости из емкости. Когда в свои права вступила ночь, Барселона совершенно переменилась. Графиня в сопровождении Дельфина и первой придворной дамы Лионор, лично проехала по городу в закрытом паланкине, чтобы убедиться — всё выглядит именно так, как ей и обещали. Она проехала по Калю и через ворота Бисбе направилась к малому дворцу, а оттуда довольная вернулась обратно.

Чуть в стороне, приноравливая темп лошадей к шагу носильщиков, ехали вегер Ольдерих де Пельисер и сияющий Бернат Монкузи.

Когда процессия ступила на мощеный двор графского дворца, графиня вышла, а за ней Дельфин и Лионор.

— Поздравляю вас, вегер, — сказала она. — Просто не верится, что город, представший моему взору в этом волшебном свете — знакомая мне Барселона.

— Мне приятно это слышать, сеньора, однако не я сотворил это чудо, — ответил вегер. — Это дело рук вашего советника, его идея и исполнение.

Повернувшись к советнику, Альмодис произнесла:

— Бернат, все это прекрасно, но у меня вызывает сомнение одно обстоятельство. Что нам делать, если мы привыкнем к такому благоденствию, а потом по воле случая внезапно лишимся столь замечательного продукта?

Монкузи потеребил свой плащ.

— Я был бы плохим слугой, если бы не предусмотрел подобной возможности, — ответил он. — Запасов этого продукта хватит почти на полгода, они находятся в надежном месте и будут регулярно пополняться.

— Передайте мои поздравления вашему молодому другу, — сказала Альмодис. — Если все пойдёт, как ожидается, приём севильского посла войдёт в историю, а вы будете удостоены особой благодарности вашей графини.

С этими словами Альмодис де ла Марш проследовала во дворец в сопровождении верного шута. В дверях тот дернул ее за плащ.

— Чего тебе, Дельфин? — спросила она.

— Не верьте ему, сеньора, — прошептал карлик. — По глазам видно, что он лжёт.

— Я знаю, Дельфин. Но не могу отказаться от его услуг, этот человек приносит графству большую пользу.

С этими словами Альмодис скрылась в своих покоях.

Руфь не находила себе места. Визиты Марти в дом ее отца становились все более частыми. Слишком много накопилось тем для обсуждения: и склад, который предстояло оборудовать в подвале, и покупка новых партий товаров, и кораблей, и прочее, и прочее, и прочее. И как-то незаметно повелось, что Марти стал приходить в дом Баруха немного раньше назначенного времени, чтобы успеть хоть немного поболтать с дочерью своего друга. С каждым днем Руфь все больше понимала, что любит его, и все остальное уже не имеет значения. Но она не собиралась довольствоваться крошками с чужого стола. Она твердо решила, что Марти будет принадлежать ей, пусть он сам пока еще об этом не знает, и теперь при каждом удобном случае старалась спросить у него совета и вообще сблизиться с ним, насколько это возможно.

В тот вечер Марти, как всегда, пришел чуть раньше. Руфь увидела его из окна комнаты, которую делила с сестрой Башевой. От внимания последней не укрылось, с какой поспешностью Руфь бросилась к медному зеркалу и стала прихорашиваться, поправляя косы.

— И тебе не надоело слушать разговоры старших? — спросила Башева. — Он же не подходит тебе по возрасту и к тому же не еврей. Не представляю, что у вас может быть общего.

— Ну конечно, глазеть тайком на Ишаи Меламеда с женской галереи синагоги намного лучше, — ответила Руфь. — А ещё лучше караулить его у выхода. И, конечно, предел твоих мечтаний — стать скучной еврейской женой, готовить кошерные блюда, есть по субботам харосет [27], вытирать детские сопли да распевать слащавые гимны на Пурим. А вот я предпочитаю оставаться свободной и общаться с теми, кто мне нравится.

С этими словами она сбежала вниз по лестнице и через минуту уже сидела под старым каштаном, жадно слушая Марти.

— Помните, вы сказали, что вам нравится некий молодой человек? — спросил он.

— Да, нравится. Вот только он не обращает на меня внимания. К тому же любовь между нами невозможна.

Марти нравился этот разговор и откровенность девушки, беседа с ней помогала ему отвлечься от тяжёлых мыслей.

— Не отчаивайтесь: нет такой крепости, которая устояла бы перед натиском Купидона.

— Значит, вы мне советуете не отказываться от своей любви?

— Кто я такой, чтобы давать советы юной девушке? Но и на войне, и в жизни, всегда побеждает тот, кто не сдаётся.

— Кое-чего я уже успела добиться благодаря вашим советам. До сих пор ко мне относились, как к ребенку, а теперь считают взрослой.

Марти немного растерялся: высказывания Руфи нередко ставили его в тупик.

— Я имею в виду, что в любых обстоятельствах вы не должны пасовать перед трудностями, а должны бороться с ними. Этот совет пригодится в любых обстоятельствах.

— А если препятствия слишком велики?

— Вы тем более не должны отступать.

На какой-то миг девушка как будто засомневалась.

— А если я вам скажу, что между нами стоят и другие препятствия — например, вера — что вы мне посоветуете? — спросила она.

— Признаюсь, мне трудно что-то советовать. Я могу говорить лишь о себе самом. Я тоже безнадёжно влюбился в девушку, которая мне совершенно не подходила ни по происхождению, ни по воспитанию, но, тем не менее, я не отказался от своей любви.

— А теперь вы больше ее не любите?

— Я по-прежнему люблю память о ней.

Руфь, знавшая о трагедии, разразившейся в жизни Марти, постаралась ответить как можно деликатнее:

— Благословенна та, что сумела внушить к себе такую любовь. Как же я ей завидую!

Во взгляде Марти промелькнула тень.

— К сожалению, Господь тоже возлюбил ее, а его возможности несравнимы с моими. Он забрал ее к себе. Не завидуйте ей, ведь вы можете сделать вашу жизнь, какой захотите, а она не может сделать уже ничего.

— Я завидую той любви, которую она внушает вам — даже после своей смерти.

В эту минуту Марти взглянул на девушку совершенно иными глазами, он словно впервые увидел безупречный овал ее лица, обрамлённый белой косынкой, и тёмные миндалевидные глаза. Отчего-то ему вдруг подумалось, что человек, которому она достанется в жены, окажется счастливчиком.

В эту минуту дверь на галерее открылась и появилась величественная фигура Баруха Бенвениста.

Что-то странное почудилось Марти в голосе Баруха, когда тот заговорил с дочерью.