Дамон впился зубами в нижнюю губу, проклиная свою беспомощность — сейчас он был не сильнее больного ребенка. Рот его наполнился горечью, от которой никак не получалось избавиться, сожженные легкие отказывались втягивать воздух. Он смотрел мимо Рикали, пытаясь найти что-нибудь, на чем можно сосредоточиться, что-нибудь, что бы заняло его мысли и уменьшило боль.

Внезапно измученный разум Дамона прояснился, и он осознал, что видит странную картину: словно во сне, перед ним возникла стена мерцающих медных пластин, каждая из которых отражала его искаженное болью лицо — сотни и сотни его собственных лиц.

— Рики… — снова позвал он, с трудом поднял руку и заставил девушку обернуться. — Ты… видишь?

— Что?

— Чешуя… Дракон?

Полуэльфийка с дрожью огляделась, и вдруг ее взгляд остановился, а глаза изумленно расширились. Но смотрела она не туда, куда пытался указать Дамон, не в пространство расселины за своей спиной, а в бесконечную синеву летнего неба.

— Будь я проклята, милый! Дракон! Так высоко, что трудно разглядеть! Я бы никогда не заметила, если бы ты не сказал!

Девушка указала наверх, и видение перед глазами Дамона, заколебавшись, растаяло. Грозный Волк искоса взглянул туда, куда был направлен пальчик Рикали, и увидел сверкающее гибкое тело, которое снизилось, описав над долиной дугу, и снова взмыло вверх, поднимаясь все выше и выше, пока не исчезло из виду.

Мгновением позже чудовищная боль в его ноге исчезла.

— Это был медный дракон, Рики.

Девушка запрокинула голову, снова поглядев в небо, и возразила:

— Дракон летел слишком высоко и против солнца, поэтому невозможно было разглядеть, какой он.

— Это был медный дракон, — повторил Грозный Волк.

— Почему ты так решил?

— Я просто знаю это, вот и все.

Через несколько минут они покинули расселину. Дамона немного пошатывало после приступа, но он решил не обращать на это внимание и полностью переключился на сбор своей доли урожая кристаллов — они и так потеряли много времени.

Рикали, выбросив из головы их приключение в расселине, вытащила из-за пояса волнистый кинжал, позаимствованный у убитого эрготианца, и принялась орудовать им, сбивая кристаллы оливкового перидота. Затем она выбрала один из драгоценных камней и, поворачивая его грани к свету, начала объяснять Дамону, как определить особенности драгоценных камней, их достоинства, недостатки и цвет, пока кристаллы не обработаны.

Второе утро Несун встретил сидя перед плитой бледно-желтого кварца, по форме напоминающей надгробие с округлым верхом. Отшлифованная временем передняя поверхность плиты, словно зеркало из цветного стекла, отражала его вытянутое лицо, похожее на собачью морду.

Кобольд то вытягивал шею, восхищенно рассматривая отражающийся в зеркале сверкающий пейзаж, то хмуро оглядывал голубенький костюмчик с вышитыми птичками и грибочками, в который было облачено его отражение.

— Детская одежда, — прошипел он, оскорблено взирая на это безобразие. — Я ношу одежду человеческого ребенка. — Но через мгновение угрюмая гримаса сменилась широкой улыбкой, обнажившей все его мелкие острые желтоватые зубки. — Ребенок… Агу-агу.

Несун начал выпевать горловую мелодию так, как это делал Мэлдред, правда его пение было неуклюжим, фальшивым и больше походило на смесь жужжания с бульканьем. Чешуйчатые пальцы кобольда затанцевали в воздухе, как будто он дирижировал невидимым оркестром. Воздух вокруг задрожал, словно земля резко нагрелась, и вверх устремились потоки теплого воздуха, вокруг Несуна сгустилось мерцание, окутав его подобно кокону, искорки побежали по щекам кобольда, играя в пятнашки, то вспыхивая, то угасая. Он проглотил рвущийся наружу смех — ощущение магии щекотало его — и увеличил темп странной мелодии. Наконец Несун остановился, песня смолкла, яркие блики исчезли. Остался только ветер, играющий на кристаллах, словно на ксилофоне, отчего вокруг то и дело раздавался тихий перезвон. Кобольд снова обернулся к кварцевому зеркалу, и из его глубины на Несуна посмотрела не привычная собачья мордочка, а хорошенькое личико человеческого ребенка с белокурыми волосами и румяными щечками. Несун улыбнулся, и отражение показало ему голые розовые десны и два верхних зубика.

— Агу-агу, — сказал кобольд, сунул в рот большой палец, подмигнул отражению и счастливо засмеялся. — А что? У меня уже довольно хорошо получается, — похвалил он себя. — Жаль, Мэлдред этого не видел. — Несун оглянулся, дабы убедиться, что силач все еще находится в поле его зрения. — Нет, действительно хорошо получилось. — И он снова завел горловую песню, совершенно забыв о том, что должен собирать кристаллы, и полностью отдавшись магии.

Несколько минут спустя в зеркале отразился растерянный овражный гном.

— У дебя хорошо получается, и ды эдо здаешь, — гундосо сказал кобольд, подражая манере овражных гномов.

Следующим зеркало показало дряхлого кендера, седые волосы которого были собраны на макушке в толстый хвост.

— Ах, как неудачно, что я оставил свой хупак в фургоне, — посетовал Несун. — Это бы сделало образ законченным.

Но как кобольд ни старался, одежда на его «отражениях» оставалось той же.

Несун поэкспериментировал еще немного, проверяя, как долго у него получается удерживать маску, и решил, что между тем моментом, когда метаморфоза полностью завершена, и тем, когда появляется его настоящее лицо, проходит не менее десяти минут.

— Нет, у меня в самом деле получается великолепно, — довольно заявил он отражению, — В кого бы еще превратиться? Хм… О! Знаю!

Он опять сосредоточился и запел. Теперь мотив напоминал погребальную песнь, а пальцы кобольда трепетали прямо возле приоткрытого рта. Искорки на этот раз были темнее, светили глуше и собирались возле челюсти кобольда, которая, казалось, то раздувается, то опадает, из подбородка полезли пучки рыжих волос, которые становились все толще и длиннее, пока не превратились в густую темно-рыжую бороду. Брови Несуна тоже стали рыжими и разрослись на увеличившихся надбровьях над глазами, которые постепенно становились такими же большими и синими, как те сапфиры, которые лежали у него в мешке, собранные час назад. Нос кобольда раздулся, приобретя форму крупной луковицы, а чешуйчатая кожа стала менять оттенок на румяно-розовый, который только подчеркнули жемчужно-белые крупные зубы. Когда метаморфоза была полностью завершена, в кристалле отразился коренастый гном.

— Очень плохо, что Рикали не видит меня, — вслух размышлял Несун. — Она все время говорит, что до тошноты нагляделась на всяких гномов. Вот бы посмеялась!

В этот момент голубые глаза отражения еще больше расширились, и кобольд даже подавился — выше его лица в кварцевом зеркале отразилось лицо настоящего гнома. Его серо-стальные глаза были сужены, толстые пальцы сжимали древко боевого топора, лезвие которого медленно приближалось к голове Несуна.

— Мэл! — хриплым шепотом воскликнул кобольд, увертываясь.

Топор гнома рухнул в нескольких дюймах от головы Несуна и вдребезги разнес зеркало-кристалл. Осколки дождем посыпались на кобольда, и его личина начала исчезать, сползая с истинного лица, словно тающее масло. Топор снова взлетел, и Несун откатился в сторону от смертоносного лезвия, которое все же отхватило кусок его широкого рукава.

— Мэл! Мэл, на помощь! — Кобольд подпрыгнул, словно к его ногам были привязаны пружины, и рванулся вниз по склону, загребая щебень. Арбалетный болт свистнул у самого его уха, но Несун успел нырнуть за переливающийся островерхий кристалл. Рискнув выглянуть с другой стороны своего убежища, он пробормотал: — Четверо против одного. Четыре очень сердитых гнома — и я без моего хупака.

— Этот, должно быть, весит что-то около трех фунтов, ага? — предположила Рикали, передавая Дамону кристалл грушевидной формы и ровного бледно-желтого цвета.

— Что это? — спросил Дамон, принимая камень и взвешивая на ладони, после чего тщательно уложил его в холщовый мешок. Чтобы кристаллы не бились друг о друга и не обкалывались, он прокладывал каждый слой кусками ткани от разорванного плаща. У его ног стояли три полных мешка и еще три дюжины мешков уже были загружены в фургон.