Некогда бассейн охраняла двадцать одна колонна. Две были сейчас повалены на землю. Одна, черная, разбилась при падении, и от нее осталась лишь кучка обломков. Вторая упавшая колонна была цела, она сверкала в лучах солнца — заботливые руки счистили с нее пыль.

Мина и Валтонис стояли за пределами круга колонн, глядя внутрь. Безоблачное небо было пронзительного синего цвета. Солнце неуверенно балансировало на вершинах Лордов Рока, все еще заливая горы ослепительным светом; однако оно в любую минуту было готово скользнуть вниз и оставить мир во тьме. В долине уже воцарились сумерки; ее заполнили тени гор, но обсидиановый бассейн еще сверкал в лучах.

Мина сосредоточенно, с восхищением рассматривала бассейн. Она подошла ближе и хотела уже протиснуться в узкую щель между колоннами, когда поняла, что Валтониса рядом нет. Обернувшись, она увидела его около небольшой расщелины в скале, через которую они попали сюда.

— Боль никогда не утихнет, верно? — спросила она.

Ответом ей было молчание.

Мина развернула артефакты Такхизис и Паладайна и подняла их, взяв по одному в каждую руку. Сумку монаха она положила у подножия колонны из белого мрамора с оранжевыми разводами, затем прошла между колоннами и ступила в бассейн из сверкающего черного стекла. Подняв янтарные глаза, она взглянула в небеса и увидела мерцание божественных созвездий.

Богов Света олицетворяли арфа Бранчалы, феникс Хаббакука, голова бизона — символ Кири-Джолита, роза Маджере, знак бесконечности — эмблема Мишакаль. Противоположность им представляли созвездия Богов Тьмы: череп козла — символ Чемоша, сломанные весы — Хиддукеля, черный капюшон — Моргиона, кондор — Саргоннаса, черепаха — Зебоим. Свет и Тьму разделяли и в то же время удерживали вместе Книга Гилеана, горн Реоркса, горящие ровным огнем созвездия Шинари, Чизлев, Зивилина и Сирриона. Три луны сияли невысоко над горизонтом, ближе к смертным: это были темная луна Нуитари, красная луна Лунитари и серебряная луна Солинари.

Мина видела их.

И они видели ее. Все они.

Они смотрели на нее и ждали ее решения.

Стоя посреди бассейна, Мина подняла вверх артефакты.

— Я равно принадлежу Тьме и Свету, — крикнула она, обращаясь к небесам. — Никто не может склонить меня на свою сторону. Иногда я могу примкнуть к тому или другому. Равновесие не будет нарушено.

Мина подняла Ожерелье Мятежа, принадлежавшее Такхизис, — ожерелье, которое могло заставлять хороших людей поддаваться дурным страстям, — и швырнула его в обсидиановый бассейн. Ожерелье ударилось о блестящую поверхность, растаяло и исчезло в глубине. Минутой дольше она держала в руке пирамиду Паладайна, кристалл, дарующий надежду душе, погруженной во мрак, затем также бросила его вниз. Пирамида сверкнула, как звезда на черном каменном небе, но лишь на мгновение. Свет погас и кристалл разбился на мелкие кусочки.

Развернувшись, Мина вышла из бассейна, прошла между колоннами-стражами. Она шла по пустынной, бесплодной долине, известной как Дом Богов, шла босиком, оставляя кровавые следы.

Она дошла до того места, где тень граничила со светом, и остановилась. Повернувшись спиной к Богам, она взглянула вниз, на свои окровавленные ноги, заплакала и покинула этот мир.

В Долине Богов, в безмятежном бассейне, полном синей, как ночное небо, воды, стоит одинокая янтарная колонна.

В этой воде не отражаются звезды, солнце и луна. Не отражаются ни планеты, ни долина, ни горы.

Валтонис, взглянув в воду, увидел там лишь собственное лицо.

И лица всех живущих.

Рис Каменотес сидел под древним дубом на вершине холма, покрытого зеленой травой. Вдалеке из труб его монастыря поднимался дымок. Наконец-то он вернулся домой — вернулся из долгого, долгого путешествия. Некоторые братья были в поле, пахали землю, будя ее после зимнего сна, готовя ее к посадкам. Остальные были заняты в монастыре, они мели и чистили, чинили каменную кладку, изгрызенную жестокими зимними ветрами.

На холме паслись овцы, непрерывно жуя траву, — они были рады нежным зеленым побегам после затхлого сена, которым питались долгие холодные месяцы. Весна означала стрижку овец и появление ягнят — скоро Рис будет занят по горло. Но сейчас он мирно отдыхал.

Атта лежала рядом. На боку у нее остался шрам, и шерсть там не росла, но в остальном она полностью оправилась от ран, так же как и Рис. Атта одновременно поглядывала на овец (от них никогда не было покоя) и на кучку щенят. Щенкам было всего несколько месяцев, но они уже начинали проявлять интерес к овцам, и Рис учил их пасти стадо. Он работал со щенками все утро, и сейчас они, уставшие, спали, сбившись в мохнатую черно-белую кучку и сопя розовыми носиками. Рис уже отметил одного — самого храброго и любопытного — в качестве подарка госпоже Дженне.

Монах сидел, расслабившись, придерживая локтем эммиду. Он завернулся в толстый плащ — хотя солнце и светило, но ветер был еще по-зимнему холодным — и мысленно парил среди высоких перистых облаков, легко прикасаясь к одним вещам, затем к другим и прославляя Маджере.

Рис был один на вершине холма, потому что в монастыре только он обязан был заботиться об овцах и отвечал за них, и поэтому он немного испугался, когда чей-то голос вывел его из задумчивости.

— Привет, Рис! Бьюсь об заклад, ты не ожидал меня увидеть!

Монах был вынужден признаться, что не ожидал. Вообще-то выражение «не ожидал» едва ли описывало его чувства — рядом с ним безмятежно восседал Паслен.

Кендер радостно разглядывал потрясенного Риса.

— Я дух, Рис! Вот почему я выгляжу таким слабым и изможденным. Здорово, правда? Я явился тебе.

Внезапно на лице кендера появилось озабоченное выражение.

— Надеюсь, я тебя не напугал?

— Нет, — выговорил Рис, не сразу обретя дар речи.

Услышав, что хозяин заговорил, Атта подняла голову и оглянулась, чтобы узнать, не нужна ли она.

— Привет, Атта! — помахал ей Паслен. — У тебя прекрасные щенки. Очень на тебя похожи.

Атта прищурилась, втянула носом воздух раз, другой, обдумала результат, затем, решив не волноваться о том, чего она не понимает, снова положила голову на лапы и продолжила наблюдать за детьми и подопечными.

— Хорошо, что я тебя не напугал, — продолжал Паслен. — Я все забываю, что умер, и никак не могу избавиться от дурацкой привычки появляться перед людьми неожиданно. Бедный Герард. — Призрак вздохнул. — Я уж думал, с ним приключится апологетический удар.

— Апоплексический, — с улыбкой поправил Рис.

— И такой тоже, — мрачно подхватил Паслен. — Он побелел как простыня, захрипел и поклялся, что никогда в жизни не возьмет в рот гномьей водки. Когда я попытался взбодрить его и убедить в том, что я не галлю… галлюци… ну, словом, что ему все это не кажется и что я настоящий живой дух, он захрипел еще страшнее.

— И как он, пришел в себя? — спросил Рис.

— Думаю, да, — неуверенно ответил Паслен. — Потому что как следует отругал меня. Сказал, что я отнял у него десять лет жизни и что ему хватает хлопот с живыми кендерами, что он не желает, чтобы его тревожили еще и мертвые, чтобы я возвращался в Бездну, или откуда я там пришел. Я ответил, что пришел вовсе не из Бездны. Сказал, что я совершал кругосветное путешествие, что я прекрасно понимаю его чувства и просто зашел поблагодарить за добрые слова, сказанные у меня на похоронах.

Кстати, я был там. Все было здорово. Так много важных гостей! Госпожа Дженна, Аббат Маджере, Бог-Странник, и эльфы, и Галдар, и делегация минотавров. Особенно мне понравилась драка в баре, хотя, думаю, это не входило в программу похорон. И еще мне понравилось, что мой пепел развеяли около «Последнего Приюта». Теперь мне кажется, что какая-то частица меня навсегда останется там. Иногда я как будто чую запах картошки с пряностями, что странно, поскольку призраки не чувствуют запахов. Что бы это значило, как ты думаешь?

Рис вынужден был признаться, что не знает.