Раздались аплодисменты, зал аплодировал в охотку. Никому в голову не пришло, что выступал министр обороны, которому в аудитории, состоящей из профессиональных военных, аплодировать не принято. Впрочем, если бы такое сомнение явилось, то можно было его и развеять. В конце концов, Черчилль одновременно был первым лордом казначейства и, больше того, премьер-министром, следовательно лицом не столько военным, сколько штатским, а офицеры — не просто офицерами, но еще подданными его величества короля, по этой причине аплодисменты можно понять и простить.

А между тем премьер воздал должное умению и мужеству армии, поблагодарил командиров и, пожелав успехов, возвратился в зал.

Хор уже пригласил Сергея Петровича занять место в машине, когда явился нарочный от Черчилля и сказал, что премьер-министр ожидает Сергея Петровича в Чекерсе завтра в пять тридцать.

Подобно тому как это было прежде, Хор всю дорогу бодрствовал, то и дело останавливая машину и вступая в перебранку с водителями встречных машин.

— Ну, куда ты прешь, пустая голова? — вопрошал Хор растерявшегося водителя. — Покажи мне, неразумный человек, где у тебя правая рука. Нет, ты уверен, что это правая, а не левая? Вот то-то! А куда ты упер свои оглобли, а?.. Нет, ты соображаешь, куда упер?

Хор возвращался в джип и долго не мог успокоиться.

— Только представьте, забыл, где у него правая рука! Если бы я ему не напомнил, наделал бы беды… — А успокоившись, произносил вполголоса, посматривая на своего шофера, которого, к счастью, отделяло от пассажиров толстое стекло: — Вы, русские, идеализируете нашего премьера. Вы знаете, какое он отдал распоряжение морским властям, которым поручено передать вам итальянские корабли или… английские корабли вместо итальянских? Он предписал этим властям вести себя с русскими сурово, а при случае дать понять, что мы, англичане, не боимся русских… Да, Да, это и есть Черчилль!

Хор глядел на Бекетова, оценивая, какое впечатление это проело на русского. Он, разумеется, ждал, что Бекетов ответит на эту фразу не большим, чем молчание, но ему, Хору, важно было видеть, как будет реагировать Сергей Петрович… Прелюбопытная фигура этот Хор!.. Вот тогда свел Бекетова с тобрукским майором Крейтоном, а сейчас едва ли не инспирировал, встречу с Черчиллем, не забыв обругать премьера… В какой мере это противоречиво, и если действительно противоречиво, то как свести это воедино, имея в виду Хора? Вот она, задача для ума, нелегкая задача, которую без помощи времени Сергею Петровичу, пожалуй, и не решить.

Уже миновав ворота Чекерса, Сергей Петрович ощутил запах дыма, характерный, со смолой, — видно, печи разожгли в доме только что, — сосна… Даже странно, всего лишь запах дыма, а разбудил воспоминания. Разом вспомнился Питер и печь с изразцами в казенной учительской квартире Бекетовых — ее растапливали сосновыми щепочками, а потом подбрасывали одно-другое сосновое полено, для жара…

Сергей Петрович вошел под кров чекерсской обители премьера и удостоверился, он не ошибся — топили здесь сосной. Этот запах точно напитал все, что было в доме: и невысокие лепные потолки, и дубовые панели, и ворсистые с четким рисунком ковры, и книжные шкафы, и нестройный ряд фолиантов с неярко мерцающей позолотой, в которых, казалось, дремала, смежив веки, сама знатная британская старина…

Черчилль простыл на маневрах, его познабливало и поламывало, и он, зная себя, второй день полоскал горло шалфеем и пил чай, заваренный на кизиле. Большая керамическая чашка, наполненная кизиловым чаем, стояла перед ним и сейчас. Он поднял руки, поднял, но не протянул, дав понять, что обращается к столь странной форме приветствия, чтобы не заразить гостя. Он предложил Сергею Петровичу сесть подле себя и, указывая на папку с бумагами, произнес:

— Вот совершил восхождение на самый Эверест, и так каждый день! — Он не отрывал глаз от стопы бумаг, которая своей внушительностью, по крайней мере тому, кто ее одолел, могла напомнить Эверест. — Вы думаете, что меня пощадили по случаю моей инфлюэнцы? Ничего подобного! Заставили, как обычно, взбираться по отвесным камням: иди, иди, дружище, да не оборачивайся, а то голова закружится!..

— И пошли? — засмеялся Сергей Петрович.

— У юности одна дорога — выси заоблачные!.. А я, как видите, юн… — Он отпил глоток своего кизила, разомкнул и сомкнул губы. — Вот посудите, решили разорить нашу гвардию! Да, своеобразно растворить ее в массе солдат! Я только что написал Монтгомери: «Да есть ли смысл в этом? Знаете ли вы, генерал, что русские, например, возродили гвардию и формируют ее в масштабах невиданных?.. Не ясно ли вам, что гвардеец воюет за двоих и гвардейский полк требует в два раза меньше воинов?.. Э-э, эспри де кор, сословный дух всегда делал чудеса!» Если ты вдруг выявил такой промах, прямой смысл лезть на Эверест, хочешь не хочешь, а возьмешь его! — Он посмотрел на Бекетова прищурившись. Из-под бровей, дремучих, едва не затенивших глазные впадины, смотрело само черчиллевское лукавство — ему надо затравить беседу, а для затравки нет лучшего средства, чем похвала, правда, похвала самая элементарная, но кто тут разбирается в нюансах, главное — приведена в действие похвала. — Вижу, что пример с гвардией не произвел на вас впечатления. Вы, дипломаты, глубоко штатские люди, и это вам чуждо, не так ли? Для вас если и есть в природе пуп земли, то он где-то рядом с дипломатией… Нет, не Монтгомери — Иден!.. — он указал взглядом на папку, но и в этот раз ее не потревожил. — Иден прислал бумагу с предложением переместить двух послов! Не расточительность ли это? Я не хочу искать иного слова — расточительность! Посудите только, снимать в военное время человека с поста, где он приобрел влияние и навыки, именно влияние и навыки, и посылать его в страну, где он должен все начинать сначала, да целесообразно ли это? Я дал согласие на перемещение Ноэля Чарльза из Бразилии в Италию, но разве я думал, что это вызовет перетасовку послов! Разумеется, посол — не монарх, нельзя его приучать к мысли, что он незаменим и несменяем, новая кровь дает силы. Но и это правило надо понимать верно. Посол должен оставаться на своем посту по крайней мере шесть лет. Я сказал — по крайней мере. Но, как свидетельствует наш опыт, все крупные послы оставались на своих постах дольше. Француз Де Стель, которого я помню смолоду, был в своем роде синонимом незаменимости; португалец Севераль оставался на своем посту лет пятнадцать, а возможно, и больше. Да что португалец? Ваш Михайлов находился во главе русского посольства в Лондоне десять лет…

Бекетов слушал Черчилля и думал: а как он соединит имена бразильского и португальского послов с Россией? Казалось, поди, как далеко Бразилия и Португалия, а соединил. Нет ничего неожиданного, все предусмотрено. Начиная этот монолог, он знал, что в дальнем конце его должно быть упомянуто имя, которое можно отождествить с Россией, при этом упомянуто под знаком добрым. В данном случае именно этот знак нужен Черчиллю, иначе разговор с Сергеем Петровичем теряет смысл…

— Мистер Бекетов, я хотел бы поговорить с Тарасовым, но он в отъезде. Вы слыхали про эту каирскую телеграмму, которую напечатала русская пресса?.. — Кажется, он закончил строительство предмостных укреплений и приступил к штурму. — Нет, меня интересует, что вы скажете об этом после того, что вы увидели вчера!.. Не находите ли вы, что эта телеграмма нуждается опровержении, ибо способна дезинформировать честных русских? — он устремил на Бекетова глаза, точно пытая его своим пристальным взглядом. — Я не все понимаю, больше того, мне тут надо объяснить… Не скрою, я хотел бы пригласить нашего посла в Москве Арчибальда Керра и, так сказать, проконсультироваться с ним, при этом бы закрыл глаза на то, что посол только что был в Лондоне… Не было бы этого предрассудка, что отзыв посла в известный момент равносилен протесту, я бы сделал это не раздумывая… Как тут быть, просто не знаю!

Вот куда привел этот разговор Черчилль. Значит, все обстоит как нельзя более просто: советская пресса опубликовала телеграмму из Каира и Черчилль, расценив это как оскорбление британского союзника, решил проучить русских и отозвать из Москвы своего посла. И это за три месяца до большого десанта, если он, разумеется, будет…