А потом был коридор, выложенный бетонными плитами, и зал, залитый мертвенным неоном, и штабисты, едва ли не распластавшиеся на карте, точно рыбы на аквариумном дне.

И тут произошло необычное: офицеры, увидев Хора, тотчас приняли вертикальное положение, проявив готовность, почти подобострастную, дать необходимые разъяснения. Но спутник Бекетова отверг их предложение. Взгляда, который бросил он на карту, было достаточно, чтобы проникнуть в смысл того, что имело место на этой начальной стадии битвы.

То, что должно было произойти сегодня на этом холмистом поле между Оксфордом и Стратфордом, явилось бы вторым актом большой европейской битвы, союзников, уже высадившихся на континент и успевших отвоевать известный плацдарм. Хору операция напомнила начальную пору войны, с той только разницей, что аналогичную задачу решали не союзники, а немцы. Замысел, как понимал Хор, сводился к следующему: ударить в лоб и сковать противника, больше того, заставить его стянуть сюда резервы, а в это время… Дальше следовал вопрос: как брать оборонительный пояс и брать ли?

— Я бы ударил в лоб и сковал! — сказал Хор, повернувшись к карте спиной, тон его не допускал возражений.

— Вам надо было бы сказать это у подножия холма, — раздался басовитый голос, и человек, вошедший в комнату, с такой силой сдернул с себя мокрый плащ, что схлынувшая вода хлопнула по карте.

— Я привык спорить в открытую, без ссылки на авторитеты, — произнес Хор и, обернувшись к Бекетову, заметил: — По-моему, он обороняется именем человека, который должен быть где-то рядом… Да не мистер Черчилль ли это?.. Я не удивлюсь, если увижу его здесь.

Он взглянул на дверь, будто приглашая Черчилля войти.

— Хорошо, надевайте свой плащ, и пошли, — сказал Хор Бекетову и направился к двери.

Пологий холм, в который было врезано укрытие, вздрогнул, точно стоял не на массивном основании, сомкнувшемся с самим монолитом земли, а на соляной шахте — не ровен час, расколется пополам и провалится в неохватные вырубы соли. Еще раз ухнули земля и небо, а вслед за этим, накатываясь, пошел по полю гром.

— Началось! — крикнул кто-то из полумглы бетонного укрытия.

— Началось, — сурово подтвердил Хор.

Ливень утих, и большое поле, лежащее перед ними, было точно выстлано водой, которую земля не успевала впитывать. Просторные зеркала воды сообщили полю дополнительный свет, оно было видно и вопреки мгле.

Артиллерия наращивала силу, звук от стрельбы, будто гром в горах, шел волнами. И вдогонку этим волнам пошли танки, первая цепь, вторая, третья… Словно хрупнуло ломкое стекло зеркал, обратившись в пыль, — железом по стеклу! Поле погасло, и горизонт приблизился к холму.

Вездеход сейчас шел параллельным с танками курсом. Не хитра машина джип, но скорость прибавила и отваги, и удали, скорость кружила голову, ничего не было страшно — вперед! В этом было что-то кавалерийское, не страшны ни взгорья, ни буераки — вперед! А потом только взвизгнули тормоза и машину так крутануло, что разудалый Хор показал подошвы резиновых сапог.

Слава острому зрению водителя да его чутью — он удержал вездеход на краю оврага!

Хор выпрыгнул из машины, выпрыгнул лихо — удар о железную стенку придал ему энергии. Бекетов последовал за ним. Они сейчас стояли над оврагом, и то, что открылось взору, немало взволновало их. На дне оврага, как бы откинувшись на лопатки, лежал танк — вот он, гипноз скорости! Наверно, гипноз этот действует на всех, но на юные сердца в особенности — парню, которого сейчас извлекли из танка и положили на носилки, затянутые защитного цвета полотном, наверняка было не больше двадцати одного. Танк сорвался с края оврага, перевернулся раза три (расстояния от края до дна для трех оборотов хватало) и лег на спину. Танк поддели багром, а в цепи, как в постромки, впрягли другую такую же машину и дали скорость. От натуги железный ломовик крякнул и поставил безжизненно лежащую машину едва ли не на дыбы. Азарт этой необычной операции увлек толпу, стоящую рядом, она взревела, да так, что рев танка на какой-то миг перестал быть слышен.

— Да не мистер ли это Черчилль? — спросил Бекетов, указав на человека, стоящего в стороне от толпы в полнейшем безразличии. Нет, не только очертания фигуры, которую не мог скрыть и просторный дождевик армейского образца, но и трое военных, с почтительной покорностью стоящие за спиной толстого господина в дождевике, наводили на эту мысль.

— Да, это наш премьер-министр… Он примчался сюда, чтобы сделать то, что делает сейчас, — указал Хор на Черчилля, который попросил санитаров, что несли раненого танкиста к пикапчику, остановиться. — Вы полагаете, что он сейчас журит этого парня, лежащего на носилках, за неосмотрительность?

— Возможно, и журит… — заметил Бекетов, осторожный вопрос Хора был не так прост, как мог показаться на первый взгляд.

— Нет, не журит за неосмотрительность, а хвалит за лихость! — не удержал смеха Хор, да такого громкого, что люди, стоящие внизу, подняли головы. — Осмотрительных у нас много, а лихих нет!.. На Британских островах дефицит лихости, а она там будет нам нужна…

— Где «там»? В Европе?

— В Европе.

Заговорили скорострельные пушки танкистов. Из тумана, который заметно затянул край поля, скрыв островок леса, до сих пор видимый, донесся их голос — танки уперлись в оборонительную зону, начался штурм.

Хор и Бекетов вернулись в машину, вездеход тронулся. Только сейчас Бекетов понял, как велико поле боя — с тех пор, как они покинули холм, прошло часа полтора, а гром битвы все еще был где-то слева, из чего следовало: бой проходил на равнине, которая простиралась на десятки километров.

— Не осуждайте меня, пожалуйста, — сказал Хор и охватил свой тощий живот руками. — Я голоден, как волк, который вознамерился пересечь степь, не рассчитав своих сил. Который час на ваших?

— Четверть четвертого.

— Благодарю, за четверть часа мы не успеем. В путь, в путь!

Как ни темпераментен Хор, он был точен в своих расчетах, его день разграфлен на координаты. Но что у него предусмотрено на три тридцать?

— В три тридцать встреча с командующим? — спросил Сергей Петрович, он полагал, что встречи с командующим ему в этот день не избежать.

— Нет, всего лишь разбор первых трех часов операции…

Но очередной привал они сделали в липовой роще, стоящей на берегу реки, с дождем заметно разлившейся. Кирпичное здание училища, видимо закрытого по случаю маневров, было занято штабом. Они появились там, когда часы показывали без десяти четыре, — значит, разбор начался минут за двадцать до этого. Хор так уверенно проследовал по лабиринту коридоров, что у Сергея Петровича создалось впечатление, что его спутник тут бывал. Возможно, он действительно бывал здесь, а возможно, голод так обострил чутье его спутника, его способность ориентироваться.

Они вошли в комнату, которая по обилию портретов английских флотоводцев могла бы являться классом истории флота. Но мысли эти пришли Бекетову на ум позже, а когда он увидел над собой в коричневых багетах покатый лоб Нельсона и разделенный на два яблочка подбородок морского министра Александера, его пленила тишина. В комнате было сумеречно (небо вновь стало грозовым), и в тишине, прерываемой сухим покашливанием, звучал голос человека, стоящего у карты. Шел разбор операции.

Лица того, кто говорил, Бекетов не рассмотрел, но была видна его спина, она казалась худой и, точно турецкая сабля, изогнутой.

— Очевидно, задача заключается в том, чтобы всех, кто обороняет линию укреплений, вовлечь в бой и прикрепить к амбразуре… Как у ткацкого станка: отойдешь, и оборвется нить! — Он умолк и протянул руку к фаянсовому кувшину с водой. В этой полутьме только кувшин светился. Полковник был доволен тем, что обратился к сравнению с ткацким станком. — Таким образом, пришла пора для удара с флангов… Нет, не одновременно, а вначале слева — туда должны быть брошены противной стороной резервы, если они имеются, а потом справа… Именно в таком порядке, вначале слева… Можно свет?