— Чего ему надо? — недоумевая, спросил Степа.

— Назюзюкался, вот и несет околесицу! — фыркнула Нюшка.

— Ну, ну! — прикрикнул на нее Прохор Уклейкин. — Укороти язычок-то, балаболка! Сидите там в школе, не знаете ничего. Колхозы-то распущаются...

— Как это? — опешила Нюшка. — Что ты, дядя Прохор?

— Вот тебе и дядя-тетя! — фыркнул Уклейкин. — Из Москвы такой приказ пришел. От самой партии. Во всех газетах пропечатано. Расходись, мужики, живи, как жилось...

Степа и Нюшка даже подались от Прохора в сторону. Кому ж не известно, что старик Уклейкин, как и его внук Семка, способен наговорить такое, в чем потом и за неделю не разберешься!

— Вот народ и выходит из артели, — кивнул Уклейкин на мужиков, осаждающих Ваню Селиверстова. — А теперь лошадей требуют...

— Выдавай бумагу, Ванька! — орал Осьмухин, напирая грудью на Селиверстова и все выше загоняя его по ступенькам крыльца.

Осьмухина поддержал Никодим Курочкин. Тыча Селиверстову пальцем в грудь, он все пытался втолковать ему, что раз мужики не согласны жить в артели, никто не имеет права задерживать их лошадей на общем дворе. И пусть Ванька сейчас же напишет распоряжение, поставит артельную печать, и они пойдут на конюшню за своими лошадьми.

— Да вы кто — дети малые? Младенцы грудные? — силился образумить мужиков Селиверстов. — Как можно? Я же прав таких не имею... Это правление должно решить.

— Да что с ним болты болтать! — Осьмухин махнул мужикам рукой. — Айда до конюшни!

Широкое лицо Селиверстова покрылось потом.

— Это... это знаете как называется! — задохнулся он, расталкивая мужиков. — По закону отвечать будете... Я вот в сельсовет...

— Нет уж, милок, подожди! — Курочкин крепко схватил его за плечо и подмигнул мужикам. — Посиди пока в чуланчике, не мешай нам...

Ваня ухмыльнулся, потом неожиданно присел, вырвался из рук Курочкина и, спрыгнув с крыльца, метнулся в сторону.

Но мужики быстро нагнали его, сбили с ног и, скрутив за спину руки, потащили в сени.

— Что вы делаете? Не смейте! Отпустите! — в один голос закричали Степа и Нюшка, бросаясь к мужикам.

Услышав знакомые голоса, Ваня обернулся.

— А-а, шекаэм! — обрадовался он. — Бегите в сельсовет! Или нет... лучше к Аграфене... — Ваня не договорил — его втолкнули в сени. — Пусть ворота закроет... ворота! — донесся его голос уже из-за стены.

— Сунуть и этих за компанию, что ли... — услышал Степа голос, и к нему потянулась чья-то рука.

Не раздумывая, он отпрянул в сторону и помчался вдоль деревни. Рядом бежала Нюшка.

Они влетели в ковшовский двор и едва не сбили с ног дядю Илью. Аграфены во дворе не было.

— Мужики идут!.. — хрипло крикнул Степа. — Лошадей забирать!

— Кыш ты, оглашенный! — замахал на него руками Илья Ефимович. — Опять тебе мерещится?

— Да нет же... Вот Нюшку спросите!.. Закрывайте ворота!..

Во двор с полной плетенкой сена за спиной вошла Аграфена. Нюшка бросилась к матери и коротко рассказала о том, что произошло у правления.

— Мужики? Осьмухин, говоришь? Пьяный? — побледнев, переспросила Аграфена.

Она быстро закрыла ворота, заложила их тяжелым засовом и спросила Илью Ефимовича, нет ли поблизости какого-нибудь бревна или доски, чтобы для большей прочности припереть ворота.

— А может, уйти нам подобру-поздорову... — начал было Илья Ефимович, но, заметив злой взгляд Аграфены, замялся: — Есть подпорки, есть... достану сейчас.

Он толкнул дверцу, ведущую со двора в сени, и скрылся.

Аграфена кинула взгляд на Степу и Нюшку и велела им уходить домой.

— Что вы, тетя Груня! — заспорил Степа.

А Нюшка сделала вид, что не расслышала слов матери. Она заглянула под сени и, обнаружив там старые, облепленные паутиной доски, закричала:

— Смотри, да здесь полно подпорок!

Аграфена с ребятами принялась подтаскивать к воротам доски. Не успели они поставить третью подпорку, как снаружи донеслись возбужденные голоса и в ворота забарабанили тяжелые кулаки.

— Илья, выдавай лошадей! Правление приказало! — закричал Осьмухин. — Бумагу на руках имеем.

— Врешь, Тимофей, нет у тебя никакой бумаги! — отозвалась Аграфена. — Самоуправством занимаешься.

— Это ты, Грунька? — узнал ее Осьмухин. — Честью просим— не супротивничай, открывай ворота!

— И я по-хорошему прошу — не ломись, отойди от артельной конюшни.

— Да пойми, дурья твоя голова, весь народ из колхоза выходит...

— Все не уйдут! — засмеялась Аграфена. — А кто и шарахнется, так тоже вроде тебя... Жалеть не будем! Ну, кто там еще с тобой?.. Прохор Уклейкин да Никодим Курочкин. Эти тоже из тех, «куда ветер дует», ни рыба ни мясо.

— Грунька! — вновь закричал Осьмухин. — Последний раз говорю... Не доводи до остервенения... Ворота высадим!

Аграфена сжалась, схватила острые железные вилы, ударила ими по стене. Вилы зазвенели.

— Только посмейте! — хрипло погрозила Аграфена. — Вилы в ход пущу!.. Вот те крест, пропорю!..

— А-а, стращать нас! — взревел Осьмухин. — Навались, мужики!

Ворота затрещали, заходили ходуном на железных петлях. По ним дубасили кулаками, кольями, ногами.

Лошади во дворе насторожились, запрядали ушами, застучали копытами. Красавчик протяжно заржал.

«Как с цепи сорвались! — подумала Аграфена. — Не ровен час, и высадят ворота. И куда это Илья подевался?» И она приказала ребятам принести еще досок...

Степа и Нюшка полезли под сени.

— Ты как думаешь — выстоим? — блестя глазами, шепнула Нюшка.

— Должны вроде... если, конечно, ворота выдержат, — ответил Степа.

Напор на ворота между тем начал ослабевать, крики и брань снаружи утихли.

Нюшка бросилась к воротам и припала к щели.

— Мамка, они уходят! — восторженно завопила она. — Наша взяла!

Но тут в сенях послышался топот, возня, загремело пустое ведро и раздался возмущенный голос Ковшова:

— Разбой, насилие! Я жаловаться буду!

Потом дверца из сеней распахнулась, и с высокого приступка прыгнул во двор Тимофей Осьмухин. Он бросился к воротам и принялся вытаскивать засов. Аграфена вцепилась в Осьмухина, стараясь оттащить его.

Но было уже поздно — двор наполнился мужиками. Они оттеснили Аграфену в сторону, посбивали все подпорки и, распахнув настежь ворота, начали выводить на улицу лошадей. Кое-кто прихватывал даже хомуты, вожжи и седелки.

Аграфена бегала по двору, хватала лошадей за поводья, заворачивала их обратно в стойла, отнимала у мужиков сбрую, уговаривала их не разбойничать.

Вот она вновь столкнулась с Осьмухиным, который, выведя свою лошадь из стойла, начал взбираться ей на спину. Изловчившись, Аграфена с криком ухватила его за ногу. На помощь ей подбежали Степа с Нюшкой и совместными усилиями стащили Осьмухина с лошади.

Обозленный Тимофей бросился на Аграфену и, нехорошо выругавшись, с силой толкнул ее в грудь. Аграфена отлетела в угол, ударилась головой о кормушку.

Глаза у Нюшки загорелись злым огнем.

— Мамку бить! — воинственно завопила она и, схватив метлу, начала яростно охаживать Осьмухина и других мужиков по спинам.

Не отстал от нее и Степа. Зачерпнув из кадки ведро воды, он принялся обливать мужиков, словно тушил пожар. Ребят отталкивали, хлестали поводьями...