Учитель кивнул головой.

Уклейкин, громыхнув крышкой парты, поднялся, шмыгнул носом и спросил Георгия Ильича, где мягче климат: в Сибири или в Соловках.

— Позвольте! — удивился учитель. — Какое это, собственно, имеет отношение к геометрии? Если уж угодно, так спросите об этом на уроке географии.

— Имеет, Георгий Ильич, — невозмутимо пояснил Уклейкин. — Мужикам знать надо, куда лучше ехать — в Сибирь или в Соловки.

Степа оторвал глаза от тетради и переглянулся с Шуркой — они сидели за одной партой. Уж какой раз Уклейкин начинает на уроках вот такие разговорчики. И почему только Георгий Ильич терпит?

— Мужики, Сибирь... О чем ты говоришь? — пожал плечами учитель.

— А вы разве не знаете? — продолжал Уклейкин. — Сейчас такой закон вышел: кто в колхоз не пойдет, того, значит, из деревни в дальние края выселят. Могут даже к Ледовитому океану отправить, к белым медведям.

— Что за глупости, Уклейкин! — рассердился Георгий Ильич. — Садись!.. И давайте заниматься делом.

Лукаво подморгнув своим приятелям, Уклейкин опустился за парту. А приятели, сообразив, что урок может пройти без вызова к доске, принялись забрасывать учителя вопросами. Правда ли, что семена, которые засыпают сейчас в общий амбар, потом отвезут в город для отправки за границу, а колхозных лошадей угонят на живодерку и забьют: мясо пойдет на конскую колбасу, а из кожи пошьют городским дамам модные туфельки.

— Это же брехня кулацкая! — заливаясь краской, выкрикнул Степа.

— Самая что ни на есть отборная! — поддержал его Митя Горелов.

— Эй вы, бражка! — Шурка исподлобья посмотрел на компанию Уклейкина. — Не мешайте урок слушать.

— А мы не мешаем, — невинным голосом сказал Уклейкин. — Мы вопросы задаем. Пусть Георгий Ильич нам по правде все скажет.

Озираясь по сторонам, Степа выискал глазами комсомольцев:

— Ребята, что же вы... Запретить им! — И он прикрикнул на Уклейкина: — Ты... подлипало! Замолчи сейчас же!

— Вот уж и подлипало! Что ж теперь, нам и спросить нельзя?

— Может, еще нас голоса лишите? — поддержали Уклейкина приятели.

— К белым медведям сошлете?..

— Привыкли тут комиссарить!

— Начальники! Голытьба!

И класс забурлил. Мальчишки повскакали с мест, размахивали руками, кричали друг на друга, стучали крышками парт.

И только Филька неподвижно сидел на своем месте. Как ни хотелось ему ввязаться в перепалку с «артельщиками», но он, помня наказ отца, ни в какие споры о колхозах не лез, держал себя в руках.

Все-таки странная у него жизнь, у Фильки. Дома говори что душе угодно, ругай колхозы, Рукавишниковых, Аграфену, Степку-колониста, а на улице или в школе веди себя паинькой, помалкивай. С каким бы удовольствием Филька подстерег Степку где-нибудь в темном переулке и намял бы ему бока, чтобы колонист не следил за Ковшовыми! Отец же говорит: нельзя!

А неделю назад он дал Фильке совсем уж странное поручение — раззадорить Степу, вызвать на драку, но самому его не бить; сделать так, чтобы вся вина пала на колониста. Милое дельце! Тебя будут дубасить, а ты стой и облизывайся. Хорошо еще, что на свете есть Семка Уклейкин, который за деньги сделает все, что угодно. Семка, конечно, ободрал Фильку как липку, но дела до сих пор почему-то не начинает.

Сейчас Филька исподтишка наблюдал за распалившимся Степкой и Уклейкиным. Пожалуй, драки сегодня не миновать. Хоть бы перемена поскорее...

— Прекратите! Сейчас же! Я кому говорю! — взывал Георгий Ильич, стуча карандашом по столу. — Что это такое, спрашивается? Урок в классе или деревенская сходка? Уклейкин, Ковшов! Да вы скоро за грудки друг друга схватите...

Класс наконец угомонился, но было уже поздно: прозвенел звонок.

Георгий Ильич вытер взмокшее лицо и, расстроенный, вышел из класса.

Степа бросился к Уклейкину:

— Ты что, нарочно урок сорвал? Издеваешься над Георгием Ильичом?

— А тебе какая забота? — с вызовом ответил Уклейкин. — Подумаешь, коммунар приблудный! Заявился невесть откуда, командует тут...

— Гнида ты! — брезгливо сказал Степа. — Да тебе за такое дело...

Филька затаил дыхание: лучшего момента для драки и быть не может. Колонист разъярен, не помнит себя, кругом полно свидетелей.

Филька надавил приятелю на ногу: действуй!

Уклейкин вылез из-за парты, расправил грудь, вплотную подошел к Степе и толкнул его плечом:

— Стукнуться хочешь?.. А ну, тронь попробуй. Покажи свой бокс.

Степа отпрянул назад, глаза его сузились, все тело напряглось. Он уже не помнил себя от гнева.

Но драке помешали Шурка с Митей. Они отвели Степу к двери и вытолкали в коридор.

— Дурной, с кем вяжешься? — сердито зашептал Шурка. — Уклейкина не знаешь? Сейчас хай поднимет на всю школу, жаловаться побежит...

Тяжело дыша, Степа засунул руки в карманы и отошел в конец коридора.

И препротивный же у него характер! Сколько раз Матвей Петрович предупреждал его, чтобы он сдерживался, не лез на рожон! Но как тут сдержаться, если слышишь такие подлые слова!..

Тем временем в опустевшем классе Филька сердито отчитывал Уклейкина:

— Телок, размазня! Колониста не мог подначить.

— Видал? Боится он меня! — похвалился Уклейкин. — Задний ход дал.

— Кому нужна твоя храбрость? Забыл, чему я тебя учил?

— Помню, помню... — отмахнулся Уклейкин. — Ладно, он еще у меня клюнет.

Весь день Уклейкин обдумывал, как бы ему раззадорить колониста. Может, подставить ножку или толкнуть в узком коридоре... Но ничего путного в голову не приходило.

В большую перемену Уклейкин заглянул в школьный зал. Когда-то здесь была барская гостиная, и до сих пор сохранились следы былой роскоши: лепные потолки с амурами, потертый фигурный паркет, камин, выложенный цветной майоликой, и огромное, чуть ли не во всю стену, полукруглое окно, застекленное толстым зеркальным стеклом, через которое так хорошо видны школьный парк, речка, а еще дальше холмистое поле и дорога, уходящая на станцию.

В зале прогуливались девочки, мальчишек было немного. Они предпочитали проводить большую перемену в нижнем коридоре, подальше от дверей учительской и кабинета директора, которые, как нарочно, выходили в школьный зал.

По примеру девчат Уклейкин принялся чинно прохаживаться по залу. У окна, достав из кармана маленькое круглое зеркальце, Таня Ковшова расчесывала гребенкой короткие волосы.

«Вот Степка на кого клюнет — на сестрицу!» — мелькнуло у Уклейкина.

Улыбаясь своей догадке, он подкрался к девочке, выхватил у нее из руки гибкую, прозрачно-желтую гребенку и, сжав ее, как пружину, пустил вверх.

Гребенка ударилась о лепной потолок, потом о паркетный пол, подпрыгнула, и не успела Таня схватить ее, как Уклейкин, словно мяч, уже гнал гребенку по залу.

Мальчишкам игра пришлась по душе. Гребенка летала из угла в угол, скользила по паркету и никак не давалась Тане в руки.

— Эй, мужики, пас на меня! — войдя в азарт, командовал Уклейкин и под одобрительный смех приятелей ловко обводил девочку: что там ни говори, а он не последний футболист в Кольцовке.

— Отдай гребенку! — со слезами в голосе просила Таня, гоняясь за Уклейкиным. — Как не стыдно! Я вот Степе скажу...

Но и без Тани кто-то из девочек уже успел позвать Степу. Тяжело дыша, он влетел в зал и шагнул к Уклейкину: — Забавляешься?

Уклейкин остановился, гребенка лежала у его ног.

— Ага! — весело ухмыльнулся он. — Можем сыграть!

— Подними! — глухо приказал Степа.

Уклейкин сделал вид, что хочет нагнуться, но потом, кряхтя и скоморошничая, потер поясницу:

— Ох, прострел у меня... Спина не гнется.

Мальчишки кругом засмеялись.

Степа побледнел. Стиснув зубы, вдруг схватил Уклейкина за шиворот и, собрав всю силу, словно переломил его в пояснице, наклонил к полу:

— Поднимай, говорю!

Пыхтя, Уклейкин принялся сопротивляться, но Степа все ниже пригибал его к паркету. Вот уже руки Уклейкина коснулись гребенки. Мальчишки вновь засмеялись — в этот раз, пожалуй, не над Степой.