Илья Ефимович раздал всем домашним подарки: дочерям платки и полушалки, жене — отрез на платье, Тане — туфли с галошами, Фильке и Степе — новенькие ранцы, обтянутые золотистой в черных разводьях тюленьей шкурой.

Ворон, правда, считал, что племяннику ранец теперь ни к чему, но на базаре продавали их по дешевке, и он решил, что не разорится, если купит два ранца.

Филька деловито обшарил оба ранца, потянул желтые хрустящие ремни, проверил, хорошо ли действуют блестящие замочки, и благодушно предложил Степе поделить ранцы по-братски — кинуть жребий.

— Выбирай без жребия. Мне все едино, — отмахнулся Степа и покосился на Таню.

Сестренка не сводила с подарков глаз.

Филька еще раз потрогал ремни, выбрал тот, что был посветлее, и принялся набивать его тетрадями.

Помедлив с минуту, Степа взял второй ранец и вдруг сунул его в руки сестренке:

— Бери. Это тебе!

— Ей-то для какой надобности? — удивился Илья Ефимович. — К коровам да к свиньям бегать?

Он только что умылся и сейчас, стоя перед зеркалом, расчесывал на косой пробор смоченные водой волосы.

Степа оглянулся по сторонам, встретился взглядом с бабушкой и, одернув гимнастерку, подался к Илье Ефимовичу.

— Дядя... — сдавленным голосом произнес он. — Нам поговорить надо...

— Ну, ну, попробуй! — усмехнулся Илья Ефимович.

— Таня тоже будет учиться. Она уже заявление в школу написала...

— Что? — обернулся Илья Ефимович. — Кто это надоумил ее?

— Да вот уж надоумили, — уклончиво ответил Степа. — Матвей Петрович всех ребят переписал, какие не учатся.

— А-а! — догадался Илья Ефимович. — Рукавишников приехал. Теперь пойдет булга да заваруха...

— Ты же опекун, Илюша, — подала голос бабушка. — Расти детей как положено — и корми и учи.

— Так разве я обижаю девчонку? — развел руками Илья Ефимович. — Обута, одета. И к делу ее приучаю. Вот и подарок не забыл! — Он кивнул на туфли с галошами.

Потом дядя присел к столу и, усадив рядом с собой Степу, примиряюще заговорил:

— Пойми, голова садова! Филька учится, ты в школу собираешься. Хотя, к слову сказать, не худо бы кому-нибудь из вас в мастеровые пойти. Теперь вот Таньку в ученье потянуло — наберется полон дом умников да грамотеев. Куда мне вас — сушить, вялить да на кол пялить? А кто по хозяйству соображать будет? Да Танька и сама к ученью не очень рвется. Девочка все же... Подрастет — замуж выдадим. Так, что ли, Татьяна?

Девочка осторожно поставила на лавку школьный ранец и, опустив голову, принялась разглядывать свою ладонь.

— Видали? — продолжал дядя. — Она и слова сказать не может. Куда уж ей в ученье...

Степа с досадой посмотрел на сестру: и что за тихоня! Всего боится, робеет, слова в свою защиту не скажет.

— Затюкали вы ее, запугали, вот она и дрожит, — вырвалось у Степы. — Кто она вам? В батрачки, что ли, нанялась? И не имеете права в школу не пускать!

— Вот ты как заговорил! — поднялся с лавки Илья Ефимович. — Дядя кровь из вас сосет, жилы тянет... Нечего сказать, получил благодарность за хлеб-соль да ласку!

— Не надо, Степа... — умоляюще шепнула Таня.

Илья Ефимович возбужденно заходил по избе, отшвырнул сунувшегося под ноги ленивого кота и чуть не опрокинул с лавки ведро с водой. Потом распахнул дверь в сени и столкнулся с Матвеем Петровичем.

— А я к вам, Илья Ефимович, — здороваясь, заговорил учитель.

Дядя не очень охотно вернулся обратно к столу.

— Присаживайтесь. С приездом вас...

Обменявшись еще несколькими незначительными фразами с Ковшовым, учитель объяснил, что пришел поговорить по поводу Тани.

— Был уж разговор об этом в нашей семье, — сдержанно ответил Илья Ефимович. — Ну что ж... пусть учится, не препятствуем. Уже и заявление написано... Татьяна, передай-ка его Матвею Петровичу.

Недоумевая, девочка достала из кармана сложенное вчетверо заявление и протянула учителю.

Матвей Петрович прочитал, исправил две ошибки и вернул заявление Тане обратно.

— Очень хорошо, — сказал он. — Перепиши заново, без ошибок, и завтра отнеси в школу.

— Она принесет, — подтвердил Илья Ефимович, провожая учителя за дверь. — Раз способности есть, мы девчонке дорогу к школе застить не будем. Пусть учится...

Степа с удивлением смотрел в широкую дядину спину.

На другой день Таня и Нюшка понесли в школу свои заявления. Степа вызвался было пойти с ними вместе — ему все казалось, что девочки передумают или не сумеют как надо поговорить с директором. Но Нюшка сказала, что они не маленькие и все сделают в лучшем виде.

Из школы девчонки вернулись довольно быстро. Вид у них был подавленный.

Оказалось, что директор школы без особых расспросов зачислил девочек в шестой класс, но в стипендии Нюшке Ветлугиной отказал.

— Вот и походила в школу! — усмехнулась Нюшка. — Куда уж нам, босоногим...

— Погоди, погоди! — опешил Степа. — А справку из сельсовета ты захватила, что мать у тебя беднячка, вдова многодетная?

— Да директор и так знает, какие у нас достатки. Степа принялся уверять, что, наверное, они не сумели как следует поговорить с Савиным.

— А сам как поговорил? — напомнила Нюшка. — Тоже без стипендии остался.

— Мое дело десятое. Я все же у дяди живу, — буркнул Степа. — Да ты стой, не уходи... Давай подумаем...

— А чего думать? Что мы сделаем? — сердито фыркнула Нюшка. — Может, Филечка от стипендии откажется в мою пользу? Разевай рот шире валенка! Ладно! Я свое отучилась. Завтра лен пойду теребить.

И, с деланной беззаботностью тряхнув волосами, она направилась к дому.

Степа растерянно посмотрел ей вслед.

— А знаешь что? — вздохнув, сказала молчавшая до сих пор Таня. — Я тоже без Нюшки в школу не пойду. Вместе ведь собирались...

— Еще чего! — рассердился Степа. — Только посмей...

Он с маху ударил палкой по репейнику и сбил его колючую шапку. Вот ведь как все нехорошо получилось! Раздразнил Нюшку ученьем, заставил ее написать заявление, и вдруг такой поворот! Как он теперь будет смотреть Нюшке в глаза?

— Таня, — обратился Степа к сестре, — а где Нюшка лен теребит?

— Да у нас, вместе с матерью. Ворон их каждый год нанимает. А что тебе?

— Да так, — неопределенно ответил Степа.

В сумерки Степа зашел к Рукавишниковым и рассказал Матвею Петровичу про Нюшку.

— Знаю, Степа, знаю... — задумчиво ответил учитель и, в свою очередь, сообщил, что из десяти ребят, которые пожелали вернуться в школу, кроме Нюры Ветлугиной, остро нуждаются еще трое. Но стипендий действительно больше нет.

Матвей Петрович умолчал только об одном. Вчера он заходил к директору школы и вел с ним разговор о том, как быть с новыми учениками, особенно с детьми бедняков.

Савин только пожимал плечами — что он может поделать? Все стипендии давно распределены, а новых ждать не приходится. Он уже писал насчет увеличения стипендий в район, но оттуда ответили категорическим отказом.

— А все же нельзя лишать материальной помощи детей бедноты, — заметил Матвей Петрович. — Получается, что мы закрываем перед ними двери школы. Возвращайтесь, мол, ребята, обратно в батраки, в пастухи, в няньки, ученье не для вас.

— Понимаю, Матвей Петрович, все понимаю, — сокрушенно качал головой директор. — Положение очень печальное, но мы не в силах что-либо изменить...

Матвей Петрович, стоя спиной к окну, искоса наблюдал за директором. Что он за человек? В районе о Савине отзывались как об опытном педагоге и умелом администраторе, в деревне его считали строгим и взыскательным учителем, который умеет навести в школе порядок и прибрать ребятишек к рукам. Но жил он замкнуто, ни с кем из крестьян особенно не сходился, проводил все дни в школе или у себя дома.

— А мне кажется, что изменить кое-что можно, — осторожно заговорил Матвей Петрович. — Вот хотя бы для начала проверить списки распределения стипендий.

— Что вы, собственно, имеете в виду? — переспросил Савин.