Степа завистливо вздохнул: ничего не скажешь, ловко работает Афоня. И вилы-двузубцы он прихватил очень кстати.

Возы все росли и росли. Степе уже стало трудно подавать снопы наверх, и Таня сказала, что воз пора «гнетить». Делалось это так: поверх воза клали тяжелую гибкую слегу — гнет и при помощи веревки подтягивали его к снопам.

Потратив немало усилий, Степа с Таней наконец «загнетили» воз, выехали с полосы на дорогу, а Афоня все еще подавал братишке снопы.

— Да он что, зараз все снопы увезти хочет? — вслух подумал Степа и закричал Афоне: — Ладно, кончай, тебя не переспоришь!

— А он не для спора, — сказала Таня. — Такая уж у них порода, у Хомутовых: всегда чтобы полно да много было.

Степа еще с минуту задержался на дороге: интересно, как-то Афоня «загнетит» такой возище.

Стараясь поймать брошенный снизу сноп, Никитка слишком близко подошел к краю воза. Неожиданно снопы поползли вниз, Никитка плюхнулся и вместе со снопами съехал на щетинистое жнивье.

— Ах ты, малявка! Бестолочь! Зачем воз развалил? — свирепо заорал Афоня и, замахнувшись, ударил братишку черенком вил по затылку.

Взъерошенный, перепуганный Никитка отскочил в сторону И захныкал.

Степа бросился к Афоне и выхватил у него из рук вилы:

— Ты что малолетних бьешь?!

Афоня оторопело развел руками:

— Больно ты грозный! Отдай-ка вилы...

— Не отдам! Сам виноват... Зачем такой воз навьючил?

Чуя недоброе, к мальчишкам подбежала Таня и протиснулась между ними:

— Расчепитесь! Как вам не стыдно!

— Он же не больно... Он только замахивается, — подал голос Никитка. — Он у нас добрый, Афоня...

— «Добрый, добрый»! — забурчал Афоня. — А зачем на край стал? Лезь вот обратно.

Но Таня уже опередила Никитку. Она вскочила на оглоблю, потом на спину лошади и оттуда прыгнула на воз:

— Подавайте. Я сама уложу.

В четыре руки Афоня и Степа быстро покидали снопы Тане, потом «загнетили» воз и вывели его на дорогу. На каждом бугорке и повороте он угрожающе покачивался, телега поскрипывала, оси в колесах тяжело сопели.

— Ничего, дотянем! — успокоил Афоня. — У нас телега без износу.

Заморившийся за день Никитка еле волочил ноги и, поднимая с дороги столбы пыли, жадно поглядывал на воз.

— Экий ты мужик малосильный! — упрекнул его Афоня. — А ну, полезай на снопы!

— Дойду... Пегашке и так тяжело, — рассудительно отказался Никитка.

— Ладно, садись тогда на закорки, — сжалился Афоня и присел на корточки.

Никитка взгромоздился брату на спину, обхватил его руками за шею, и Афоня легко потащил его.

Степа с удивлением покосился на братьев.

— Вы что? — вполголоса спросил он. — Тоже, как батраки, робите.,. Ни вздоха, ни отдыха. С ног валитесь.

— Тю! — обиделся Афоня — «Батраки»! Скажешь тоже... Не-ет! Мы люди вольные, на себя стараемся. — Он вскинул повыше сползшего со спины Никитку и широко улыбнулся: — А что робим здорово, это правильно! Так мы всей семьей — отец и мать и мы с Никиткой. Про нас так и говорят: «Хомутовы с цепи сорвались... гору своротят». Батька — так тот день и ночь косой может махать или цепом бить.

И Афоня, ставший на редкость словоохотливым, принялся рассказывать. Раньше Хомутовы жили не ахти как — не было лошади, отцу приходилось кланяться соседям, подрабатывать у богатеев. Теперь стало много лучше. Отцу в районе дали ссуду, и они купили лошадь. Правда, Пегашка — маленькая, пузатая, мохноногая, но зато сильная и старательная. Вот как усердно она тянет воз со снопами, как ловко обходит каждую выбоину на дороге!

А самое главное то, что Хомутовы строятся. Старый дом вот-вот совсем завалится, стены вспучило, матица прогнулась, и под ней уже стоят три дубовые подпорки. Зато рядом вырос новый сруб из чистых сосновых бревен, с широкими окнами.

И теперь все, что Хомутовы ни делают, — всё ради нового дома. Надо побольше намолотить хлеба, запасти сена, побольше накопать картошки, чтобы на вырученные от продажи деньги купить доски, дранку, тес, гвозди, стекло, кирпич.

— Отец и говорит: «Голые будем ходить, а в новый дом въедем». Правда, он стал как помешанный. Ночью почти не спит, воскресных дней и праздников не признает, ворочает за двоих-троих да и нас заставляет работать так, что у всех кости трещат. Суров стал отец, несдержан, резок на руку — чуть зазеваешься, убежишь на речку или пойдешь с мальчишками поиграть в футбол, в лапту, так зараз получишь добрый подзатыльник или солдатского ремня во всю спину.

— Глядя на батьку, и ты по чему ни попадя младших лупишь? — спросил Степа.

Афоня смущенно покосился на Никитку, который уже дремал за его плечами.

— Да нет... Я тихонько, для острастки. — Он остановился, вздохнул и с надеждой произнес: — Скоро в новый дом въедем — тогда уж отдышимся...

— Давай понесу, — кивнул Степа на Никитку.

— Пожалуй... — Афоня бережно взвалил братишку Степе на спину и перевел дыхание. — А ты нашего дома еще не видел? Приходи — покажу.

Степа молча кивнул головой. Спокойный, неунывающий Афоня все больше и больше привлекал его к себе.

После этого случая Степа частенько заглядывал к Хомутовым, но Афоню никак не мог застать. То он теребил с отцом и матерью мох на болоте для конопатки нового дома, то возил бревна из лесу, то пас на лугу Пегашку.

Наконец Степе повезло — Афоня оказался дома. Он лежал в старой избе на широкой деревянной кровати и по-стариковски кряхтел и охал.

Около брата хлопотал Никитка, наваливая на него одеяла и шубы.

— Что с ним? Простудился? — вполголоса спросил Степа.

— Надорвался чуток, спину повредил, — объяснил Никитка.

Сегодня утром Афоня с отцом грузили в лесу бревна. Бревна перед этим только что ошкурили, и они были скользкие и верткие. Никитка сам видел, как отец с Афоней подняли тяжелый белый комель, чтоб положить его на грядку телеги. Неожиданно отец поскользнулся, упал, и его ноги могло придавить бревном. Всей своей неимоверной тяжестью комель повис на руках Афони. Он покачнулся, но отец крикнул ему: «Держись, паря!», и Афоня, судорожно обхватив комель, прижал его к груди, пока отец, вскочив на ноги, не принял всю тяжесть на себя.

Но в пояснице у Афони словно что оборвалось — он еле добрался домой и слег в постель.

— Ты отцу-то сказал об этом? — встревоженно спросил Степа.

— Зачем? — отмахнулся Афоня. — Только сердить его. Он вот как не любит, когда кто хворает! И сам про любую болезнь молчит.

— А вдруг ты позвоночник повредил, чудо-юдо? В больницу же надо...

— Ништо мне... Отлежусь — и все дела. Заживет до свадьбы. Да и Митяй обещался полечить.

И верно, вскоре пришел Митя Горелов.

Он сбросил с Афони все шубы и одеяла, заставил его лечь на живот и обнажить спину. Потом, достав из кармана бутылку, он налил себе на ладонь густой темной жидкости и принялся растирать Афоне поясницу. Афоня застонал, заскрипел зубами, засучил ногами, но Митя старался на совесть: тер поясницу своими жесткими ладонями и вдоль, и поперек, и вкруговую.

— Чем это ты врачуешь? — поинтересовался Степа.

— Муравьиный спирт, — объяснил Митя. — У бабки Спиридонихи выпросил. Здорово помогает! — И он принялся расхваливать чудодейственную силу спирта. Потом обратился к Афоне: — Хорошо бы тебя к живым муравьям отнести...

— Это зачем?

— А лег бы ты голой спиной в муравьиную кучу и полежал бы с полчасика. Сразу полегчает... Мой дедушка всегда так лечился.

— А на осиное гнездо лечь не прикажешь? Нет уж, сам так лечись! Мне и этого довольно, — отказался Афоня.

Наконец втирание было закончено, и ребята вновь закутали Афоню в одеяла.

Он полежал, успокоился и, кивнув через окно на белые стены сруба, попросил Никитку показать Степе их новый дом.

— Я уже видел, — сказал Степа. — Где там дом! Ни крыши, ни пола нет. Одни стены. Пока до нового дома доживешь, еще пять раз надорвешься.

— Ничего, выдюжим, — вздохнул Афоня. — К зиме обязательно переселимся. На окна наличники резные повесим. Палисадник перед домом поставим.