— Ну-ну, давай по-хорошему, — соглашается Антон. Тимофей наклоняется к сыну и говорит еще тише. Он очень жалеет, что согласился остаться в колхозе. Лучше бы подождать еще годик-другой. Сладкая артельная жизнь — это только в книжках да на словах. А он, Тимофей Осьмухин, и до колхоза жил не хуже, а, пожалуй, лучше. Хлеб до осени всегда был у него в закромах. А теперь... Одни неприятности, суета, путаница, скандалы на собраниях...
Нет, земля уже не радует, и Тимофею, видимо, пора прощаться с ней. Да и Антону незачем здесь долго задерживаться, надо подыскивать работу почище да полегче.
— Мы тут на днях с матерью в городе были, — продолжал Тимофей. — Домишко высмотрели. Так, коробочка-невеличка, а четверым места хватит. Вот бы на нашу семейку, сынок. И цена подходящая...
Феня приподняла голову. Вот уж сейчас-то Антон отчитает папашу, высмеет его. Он, мол, уезжать от земли никуда не собирается, на трактор сел прочно... Но Антон долго молчит, а потом небрежно спрашивает:
— Сколько просят... за домишко-то?
— Пока лишь задаток в три тысячи. Вот чего я за хлеб-то, сынок, ратую. Загнали бы его на базаре, вот нам и дом в городе.
И отец с сыном принимаются считать и прикидывать. Они уже продают старую деревенскую избу, борова, теленка, ненужный для городской жизни скарб, вселяются в городской дом, заводят огород, обносят усадьбу забором...
Феня отворачивается к стенке и закрывает голову одеялом. Антон словно двоится в ее глазах. И она не знает, какому из них теперь верить. Тому ли, который умело водит трактор в поле, бьет отца с матерью веселыми насмешками, или тому, который шепчется сейчас с отцом...
— Что же делать-то теперь? — с тоской спросила Феня.
— Может, смолчим... помилуем, — усмехнулась Нюша, выжидающе поглядывая на подругу.
— Да ты что, смеешься! — Феня вскинула голову, и лицо ее пошло пятнами. И что она за человек, в самом деле? Девушка посмотрела в сторону правления. — Нет уж... молчать не стану. Пошли на собрание.
— Сама, что ли, скажешь или нам с Нюшей начать? — спросил Степа.
— Сама, — хмуро выдавила Феня.
Нюша, просветлев, встряхнула подругу за плечи:
— Правильно, Фенька... Наконец-то!
Втроем они направились к правлению колхоза. Около пожарного сарая на бревнах сидели мальчишки и с деловитым видом раскалывали половинками кирпичей грецкие орехи.
— Пируете, огарки? — спросила Нюша. — С каких это доходов?
— А мы... мы рыбы наловили! — растерянно забормотал Ленька, пряча за спину кулек с орехами. — Клев был очень хороший... А потом еще кузовок ягод дачникам продали...
— Не завирайся! Мы уже все знаем, — оборвала его Нюша и взяла за плечо. — Рассказывай всю правду...
Когда Степа, Нюша и Феня вошли в правление колхоза, собрание было уже в самом разгаре. Они с трудом протиснулись в дверь. В комнате было шумно, душно, накурено, лампа под потолком мигала — вот-вот потухнет.
За столом рядом с Василием Силычем сидели директор МТС и председатель комиссии по определению урожайности.
Расстегнув ворот рубахи, Репинский тяжело дышал, лицо его блестело от пота, будто он опорожнил полуведерный самовар.
Что ж это такое? Его, директора МТС, райком партии назначил в Кольцовке уполномоченным по хлебозаготовкам, и он ничего не может поделать с колхозниками.
Добрых полчаса Репинский докладывал им о плане уборки: хлеб надо сжать и обмолотить в считанные дни, засыпать семенной фонд, сдать что положено государству по хлебозаготовкам, расплатиться зерном с МТС, а остатки поделить на трудодни.
Казалось, все было ясно, но колхозники почему-то то и дело вскакивали с мест и, перебивая его, начинали ожесточенно спорить. Они кричали, что не затем записались в артель, чтобы получать какие-то крохи, сидеть на голодном пайке. Ведь у каждого семья, детишки, куры, скотина и всех надо кормить-поить.
— Это что ж выходит? — устало переспросил Репинский. — На разнесчастную курицу тоже зерна подавай. А там на кошку запросите, потом на собаку...
— Да ведь какая кошка, Анатолий Лаврентьевич, — привстала с лавки Матрена Осьмухина. — У меня вот кот живет... Варфоломеем зовут. Так он, холера, больше мужика хлеба съедает.
— Матрена! — хихикнул кто-то в углу. — А он самогонку не пьет, Варфоломей твой?
— Я так полагаю, — поднимаясь, заговорил Тимофей Осьмухин. — Народ правильно шумит... несладко ему приходится. Год у нас выдался худой, хлеба недород, да тут еще вредный жук объявился. Вот и надо бумагу от всего колхоза писать, чтобы нам урожайность снизили и от хлебозаготовок освободили. Да и эмтээс пусть подождет с расчетами...
— Слышите, к чему он клонит? — шепнул Степа девчатам, подталкивая их вперед. — Действуйте, просите слова.
Переведя дыхание, Феня поднялась на цыпочки и, обращаясь к отцу поверх голов колхозников, негромко произнесла: — Вот и неправда все это...
Осьмухин с удивлением уставился на дочь:
— Это как то есть неправда?
— А вот так... Плачешься, людей стращаешь. Бедные мы, несчастные, без хлеба остались...
— Фенька, сядь! — прикрикнула на нее Матрена. — Зелена еще ты отца поучать! Он дело говорит!
— Ты, девка, не мешайся тут, — сердито сказал Горелов. — Жук-пильщик по нашим местам — это вроде стихийного бедствия... И нам по закону скидка по урожайности положена... Об этом хоть председателя комиссии спроси. Какие уж тут хлебозаготовки могут быть...
— А где он, пильщик-то? Кто его в поле видел? — не выдержав, выкрикнула Нюшка.
— Это еще что такое? — нахмурился Осьмухин, и глаза его воровато забегали по лицам колхозников. — Василий Силыч! Граждане! — взмолился он. — Подтвердите... Скажите вы девкам.
— Ты, батя, не хитри, — тяжело дыша, заговорила Феня. — Лучше признайся, как ты жучков на чужих полях собирал, как колхозников застращал, председателя... Как вот комиссию...
— Да уймись, крапивное семя! — побагровев, перебил ее Тимофей. — На отца клевещешь! — И, расталкивая колхозников, он полез к дочери.
— Не горячитесь, Осьмухин! — остановил его Степа. — Давайте-ка без домашних картинок. А если угодно — у нас свидетели есть. Могут и подтвердить. — Он выглянул в окно и помахал рукой.
Через минуту в дверях правления показалась группа мальчишек во главе с Ленькой Ветлугиным.
Колхозники расступились и пропустили ребят к столу.
— Говори все по правде... не бойся, — шепнула брату Нюша.
И Ленька, переминаясь с ноги на ногу, рассказал все...
Вечером, после ужина, Павел Трофимович и Лощилин удалились в пристройку.
— Докладывайте, что там произошло? — недовольна спросил механик.
— Что ж докладывать, поди, и без меня наслышаны, — с досадой ответил Ширяев и рассказал о собрании.
Сначала все шло очень удачно. Но тут неожиданно вмешались Степка Ковшов с девчатами и раскрыли проделку с жучками.
Председатель комиссии по определению урожайности заявил, что за такой обман государства бригадира Осьмухина придется привлечь к ответственности, а заодно и председателя колхоза, который во всем доверился бригадиру.
Расстроенный Василий Силыч сказал, что он готов понести ответ, и попросил собрание освободить его от должности председателя правления — не справляется он, видимо, с колхозными делами.
Но колхозники на это не согласились. После долгих споров Василия Силыча оставили председателем, а Осьмухин с поста бригадира был снят. Колхозники решили выполнить хлебозаготовки в срок и вывезти зерно в город красным обозом.
— Та-ак! — протянул Лощилин. — Ради чего ж мы огород городили? — Он швырнул на пол окурок и растоптал его носком сапога. — Плохо, Ширяев, никуда не годится. И хлебозаготовок сорвать не сумели, и вторая бригада осталась без нужного человека.
— Не прошел наш номер с жучками, — вздохнув, признался Ширяев. — Уж я ли не внушал Осьмухину с Гореловым, как надо действовать. А они, обалдуи, взяли да и перестарались... Мальчишек наняли жучков собирать. Ну и попали как кур во щи...
