Девчата уже распевали по вечерам язвительные частушки о незадачливых трактористах, а в деревне стали поговаривать, что на трактор надейся, а про коней не забывай.

«Что ж это такое? — с тревогой раздумывал Степа о трактористах. — Может, без привычки у них дело не ладится... Новую технику не могут освоить? Или еще почему?»

И ему было даже неловко вспоминать последнее собрание колхозников, на котором директор МТС заявил, что ручному и конному труду пришел конец и крестьяне могут положиться на механизаторов, как на каменную стену, — они и спашут, и посеют, и урожай соберут.

Все чаще в поле появлялся Василий Силыч. Он злым метровым шагом ходил по вспаханным участкам, замерял глубину вспашки, отмечал колышками те места, где плуги оставляли огрехи, и вступал с трактористами в яростную перебранку.

Потом, встретив Степу, он разражался жалобами, что поганцы мальчишки сорвут им посевную.

— Вот ведь какой поворот, — сокрушенно говорил председатель. — Думалось, что с этими тракторами заживем, как у Христа за пазухой, а выходит, и за ними глаз да глаз нужен. А ведь это и твоя вина, Степаха!

Степа недоуменно посмотрел на него.

— Да, да, — пояснял Василий Силыч. — Кто баранку-то крутит? Молодежь, комсомол, твои подопечные. А за порядком молодежь не следит, за делом недоглядывает...

Степа растерянно признавался, что большинство трактористов в бригаде пришлые, чужие, комсомольцев среди них мало, да и те в кольцовской ячейке на учете не состоят.

— Ишь ты! — ухмылялся Василий Силыч. — Не приписаны, значит? А я думал, совесть да радение их приписывать не требуется.

Были недовольны трактористами и колхозные бригадиры.

Когда Степа показывал Ширяеву или Тимофею Осьмухину плохо вспаханный и небрежно засеянный участок поля, те обычно посылали за Антоном и, не стесняясь посторонних, принимались на все лады костить трактористов:

— Вот же бригаду прислали на нашу шею. Собрались с бору сосенки... Не пахари вы, а землегады. Мы еще весной говорили — лучше бы на лошадях землю-то пахать.

Антон краснел, злился и, в свою очередь, кричал на бригадиров, что они отсталые, старорежимные люди, не любят машин и придираются к трактористам.

— «Старорежимные», — с обидой кряхтел Тимофей Осьмухин. — Еще монархисты скажешь! — И он жаловался Степе: — Вот ведь сынок какой... На отца взъедается.

Однажды утром, проезжая на водовозке позади усадьб, Степа услышал близкое тарахтение трактора. Оно доносилось с приусадебного участка Осьмухиных.

Остановив подводу, Степа перескочил через изгородь, заглянул на усадьбу и обомлел.

Тракторист Банкин, кряжистый, краснолицый парень, прославившийся в Кольцовке как пьяница и скандалист, сидел за рулем колесного трактора и вспахивал приусадебный участок.

Рядом, по густо унавоженной земле, вприпрыжку бежала Матрена и требовала, чтобы Банкин не жалел горючего и пахал глубже.

Степа, раскинув руки, шагнул навстречу трактору.

— Стой! Глуши мотор! — закричал он. — Стой, говорю!

Банкин в недоумении пожал плечами, сбавил скорость и нехотя остановил машину.

— Почему усадьбу пашешь? — спросил Степа.

— А ты зачем под колеса прешь? — неприязненно ответил Банкин. — Жить надоело? Раздавлю, как червяка, и не пикнешь.

— Весна — вот и пашет, — вступила в разговор Матрена. — Герасим — он нам не чужой... Почти сродственник. Харчуется у нас в доме. Чего ж ему не подмогнуть?

— Я спрашиваю, кто тебе разрешил пригнать на огород машину? — наступал на тракториста Степа. — Сейчас же посевная в колхозе.

— А трактор колхозу неподвластен, — лениво отозвался Банкин. — У нас своего начальства невпроворот. Тебе-то какая докука? Иль тоже к начальству лепишься?

— Он теперь у нас «упал намоченный» — долго не поднимется, — фыркнула Матрена и потеснила Степу в сторону. — Ладно, парень, не засти борозду... Тут и пашни-то с гулькин нос осталось.

Степа бросился искать бригадира. Когда он привел Павла Трофимовича на приусадебный участок к Осьмухиным, трактора здесь уже не оказалось, но земля была вспахана полностью.

— Что ж это, Павел Трофимыч? — в сердцах пожаловался Степа. — Земля в поле перестаивает, а трактористы чужие усадьбы за магарыч пашут?

— Наше дело малое, — отмахнулся Павел Трофимович, — У них в эмтээс свое начальство — пусть оно и взыскивает.

— Вот и надо сообщить в эмтээс. Наша же земля, колхозная. И мы ее трактористам не на откуп отдали.

— Сообщим, конечно, — вяло согласился Ширяев. — А только что с них взять — бедолаги, лодыри...

Степа с удивлением покосился на Ширяева. Что это с ним? То ли он постарел и ничего не замечает, то ли не хочет ссориться с трактористами.

На другой день, подвозя воду к Поповкину оврагу, где пахал землю Сема Уклейкин, Степа заметил на конце загона группу колхозников во главе с дедом Анисимом. Колхозники бродили по вспаханному полю и проверяли глубину вспашки. Потом они сошлись вместе, о чем-то возбужденно заговорили, еще раз замерили глубину борозды и с решительным видом пошли навстречу трактору.

Анисим, угрожающе взмахнул палкой, потребовал, чтобы тракторист остановил машину.

— Тебе чего, дед? — удивленно спросил Уклейкин, заглушив мотор.

— Слезай! — строго приказал Анисим. — И ты слазь! — кивнул он Зойке, сидевшей над плугами.

Тракторист и прицепщица подошли к колхозникам.

— Ты что ж, собачий сын, делаешь? — зашумел Анисим. — По какому такому праву десяти сантиметров недопахиваешь? А?

— У меня ж мотор малосильный, цилиндры сношенные. Надорваться может машина.

— Безобразник ты, Семка! Пакостник! Свою же землю поганишь! — с обидой сказал Анисим и обратился к подошедшему Степе: — Видал, как твои комсомольцы над землей измываются...

Уклейкин сослался на прицепщицу — наверное, та неправильно установила плуги.

— А ты не ври! — возмутилась Зойка. — Сам заглублял... Норму выгоняешь, вот и мельчишь, а на других собак вешаешь!

Уклейкин молча переставил деление на углубителе и с мрачным видом полез на трактор.

— Нет уж, милок, погоди! — задержал его Анисим. — Придется тебе с нами в метесе прогуляться.

— Это еще зачем?

— А вот начальству доложим... Пусть баньку тебе устроят, попарят с веничком.

— Верно, Иваныч, — поддержал старика Игнат Хорьков. — Нам такие пахари не нужны...

— Да вы что, смеетесь? — опешил Уклейкин. — Я же на работе... У меня еще смена не кончилась... Кто мне за простой ответит? — И он вновь направился к трактору.

Игнат Хорьков взял Уклейкина за плечо:

— По чести тебе сказано — пошли до начальника.

— Никуда я не пойду! — вырываясь, закричал Уклейкин. — И не цепляйте меня!

— Э-хе-хе! — вздохнул Анисим. — А душа-то у тебя заячья, Семка. Нашкодил — да и в кусты.

Степа приблизился к Уклейкину и вполголоса сказал:

— Иди, раз зовут... Будь же человеком. К спорящим подошел Павел Трофимович.

— Что за сходка в рабочее время? — спросил он.

Степа рассказал, что случилось.

Ширяев поморщился, принялся по привычке ругать трактористов, потом махнул на Уклейкина рукой:

— Отпустите вы его... что с такого возьмешь... Посадили неуча за баранку, вот он и портачит.

— Что-то ты чересчур добрый, Трофимыч, — заметил Анисим, — А случись такое на твоей единоличной полосе — ты бы за это человека в землю втоптал.

— Так тогда же в нас дурная кровь гуляла... А теперь мы в артели живем... сочувствие надо иметь, понимание.

— А в артели, значит, землю портить можно?.. — спросил Игнат Хорьков.

Ширяев нахмурился:

— Этого я, положим, не говорил.

— Надо акт составить, — предложил Степа. — И пусть Уклейкин заново участок перепашет.

Ширяев согласился. Степа написал акт на мелко вспаханную землю, все подписались, и Павел Трофимович отправился в МТС. Но, прежде чем передать акт Репинскому, он показал его Лощилину.

— Опасаюсь, Николай Сергеич, — признался Ширяев. — Круто мы берем... Люди примечать начинают. Ковшов этот, наш агроуполномоченный, парень глазастый!.. Старик Безуглов по полю шарит. Шуметь начинают — мол, плохо работает ваша эмтээс, землю портит. Вот и актик пришлось составить.