Слёзы подступают к горлу, и я сосредотачиваюсь на дороге, чтобы не расклеиться окончательно.

— К тебе или ко мне? — уточняю, когда мы выезжаем на проспект.

— К тебе, — без колебаний отвечает. — Хочу чтобы ты меня накормила.

— Ко мне так ко мне, — киваю, сворачивая к своему дому.

Новый район, новая квартира — уютное пространство, которое я обустроила сама, по своему вкусу, без оглядки на чьи-то предпочтения. Светлые стены, много живых растений, минимум мебели — только самое необходимое и только то, что радует глаз. Никаких фамильных портретов Демидовых, никаких тяжёлых гардин, никаких антикварных комодов, которые Гордей считал "признаком статуса".

— Мне нужно в душ, — Александр проводит рукой по щетине на подбородке, когда мы переступаем порог. — Не возражаешь?

— Конечно нет, — указываю на дверь ванной комнаты. — Там есть чистые полотенца, а в шкафчике найдёшь новую зубную щётку. Я как раз купила пару запасных.

Он улыбается, от этой улыбки у меня внутри все тает.

— Предусмотрительно, — наклоняется, целуя меня в щеку. — Спасибо, Мира.

Когда дверь ванной закрывается за ним, и я слышу шум воды, меня вдруг накрывает осознание — он здесь, в моём доме, в моей жизни. Не в паре осторожных метров на тренировке, не за столиком кафе, а здесь.

Близко. По-настоящему.

Отгоняю сентиментальность и иду на кухню. Холодильник почти пуст — последние дни мне было не до готовки. Но яйца есть, бекон, хлеб, сыр, помидоры... Омлет с беконом, сыром и овощами, тосты, свежезаваренный кофе — простой, но сытный ужин.

Пока нарезаю овощи, включаю негромко музыку — какой-то старый джаз, мелодичный, обволакивающий. Руки двигаются почти механически, а мысли бродят где-то далеко. Всё ещё не верится, что кошмар закончился. Что Александр свободен, что Станислав под стражей, что всё встаёт на свои места.

Когда я расставляю тарелки на столе, слышу, как открывается дверь ванной. Поворачиваюсь и замираю.

Александр стоит в дверном проёме кухни — босиком, в одних джинсах, с полотенцем на плечах. Капли воды блестят на его груди, волосы влажно прилеглк к голове. Он выглядит... другим. Совсем не таким, как на тренировках, где его тело было просто инструментом для работы. Сейчас оно... живое. Настоящее. И я чувствую, как щёки заливает румянец.

Он садится за стол, откидывается на спинку стула и наблюдает, как я заканчиваю с приготовлением омлета.

— Я часто представлял это. Как потрясающая женщина готовит для меня ужин. И вот это происходит на самом деле.

— Часто представлял, говоришь? — улыбаюсь, снимая сковородку с огня. — А я думала, ты в это время размышляешь о правильной технике приседаний.

— О, я многозадачный, — подмигивает. — Могу одновременно продумывать программу тренировок, представлять тебя на кухне и ещё успевать мысленно проектировать новый фитнес-центр.

— Впечатляюще, — хмыкаю, раскладывая омлет по тарелкам. — А этот омлет тоже был в твоих фантазиях?

— Нет, там была пицца, — серьёзно отвечает он. — Которую ты готовишь обнажённой, в одном фартуке.

У меня от его слов перехватывает дыхание, а на лице расплывается глупая улыбка. Я никогда не знала, что мужчина может так откровенно выражать свои желания, не делая их грубыми или пошлыми. В его устах эта фантазия звучит игриво, соблазнительно.

— Пока могу предложить только омлет, — ставлю тарелку перед ним. — И полностью одетую шеф-повариху.

— Я возьму, что дают, — Александр внезапно притягивает меня к себе за руку, и я оказываюсь у него на коленях. — Но имей в виду, я так просто не сдаюсь. Однажды эта пицца будет моей.

Мы смеёмся, и это — ещё одно откровение. С Гордеем я почти никогда не смеялась вот так, от души, свободно. Всегда был контроль, всегда была оглядка — не покажусь ли глупой, не раздражу ли его...

— Ты очаровательна, когда смеёшься, — заправляет прядь волос мне за ухо.

Его взгляд становится внимательным, глубоким:

— Это и есть настоящая ты, Мира. Без всех этих масок и барьеров, которые ты выстроила за годы с ним. Свободная, яркая, смеющаяся... Ты такой должна быть всегда.

— С тобой мне просто быть собой, — шепчу, не отрывая взгляда от его глаз. — Не знаю, как ты это делаешь, но рядом с тобой я чувствую себя легко и свободно.

Он не отвечает — просто целует меня, и этот поцелуй гораздо интимнее, чем тот, у полицейского участка.

Тот был выплеском эмоций, адреналина, напряжения. Этот — осознанный, глубокий, изучающий.

Но потом он отстраняется и легонько подталкивает меня, возвращая на ноги:

— Омлет стынет, а я чертовски голоден.

Мы ужинам в комфортной тишине, лишь изредка перебрасываясь короткими фразами. Александр поглощает пищу с таким аппетитом, что я невольно улыбаюсь.

— Что? — спрашивает, заметив мой взгляд.

— Ничего, — качаю головой. — Просто... приятно смотреть, как тебе нравится то, что я приготовила.

— После тюремной баланды, — он отправляет в рот последний кусок, — даже обычный хлеб показался бы деликатесом. А твой омлет — просто божественен!

— Преувеличиваешь, — взмахиваю рукой, но внутри разливается тепло от его слов.

— Никогда не преувеличиваю, — отодвигает пустую тарелку и откидывается на спинку стула, довольно вздыхая. — Особенно, когда дело касается вкусной еды или красивых женщин.

Собираю тарелки, иду к мойке. Его слова, его взгляды, его присутствие — всё это создаёт напряжение, от которого дрожат руки. Хочется быть ближе и одновременно страшно переступить какую-то невидимую черту.

— Не хочешь рассказать … как там было? — спрашиваю, нарушая тишину. — В СИЗО. Было... очень тяжело?

Он молчит так долго, что я оборачиваюсь, думая, что он не услышал мой вопрос. Но Александр смотрит куда-то сквозь меня, его лицо непроницаемо.

— Там тяжело, но не столько физически тяжело, сколько... морально. Ты сидишь в камере, и у тебя куча времени думать. Анализировать свою жизнь, свои решения, свои ошибки. Вспоминать людей, которые тебе дороги. — Он поднимает на меня взгляд. — Я много думал о тебе, Мира.

Замираю с мокрой тарелкой в руках:

— Обо мне?

— О том, как мы познакомились. О твоих глазах, когда ты впервые пришла в зал — таких испуганных и решительных одновременно. О том, как ты постепенно раскрывалась, становилась сильнее, увереннее. — Он встаёт со стула, подходит ко мне. — О том, как я влюблялся в тебя день за днём, даже зная, что это глупо, что ты замужем, что между нами ничего не может быть.

Сердце начинает бешено колотиться.

А затем он произносит:

— Мира, я тебя люблю…

— Полюбил, наверное, ещё тогда, в первые недели наших тренировок. Когда увидел, какая ты на самом деле — под всеми этими слоями страха и неуверенности. И с каждым днём это чувство только росло.

Я не знаю, что ответить. Всю жизнь я ждала такого признания — искреннего, открытого, без манипуляций и расчёта. И теперь, когда оно прозвучало, я чувствую себя оглушённой.

— Я понимаю, если ты не готова, — он делает шаг назад, давая мне пространство. — Ты только что вышла из сложных отношений, пережила столько потрясений. Я не тороплю тебя, просто хотел, чтобы ты знала. Как я смотрю на тебя. Что чувствую.

— Я тоже тебя люблю, — выпаливаю, прежде чем успеваю испугаться или передумать. — Люблю твою силу, которая никогда не переходит в доминирование. Люблю твою искренность. Твою способность видеть меня настоящую, даже когда я сама себя не вижу. — Делаю глубокий вдох. — И мне страшно, Саша. Страшно снова доверять, снова открываться. Но я хочу попробовать. С тобой.

Мгновение мы просто смотрим друг на друга — я с мокрыми от посуды руками, он босиком, в одних джинсаж.

И что-то происходит между нами — какой-то незримый барьер рушится, оставляя только чистое, неприкрытое притяжение.

Он делает шаг вперёд, кладёт руки мне на талию, притягивает к себе. Его губы находят мои, и это уже не нежный, изучающий поцелуй. Это огонь, который вспыхивает между нами, сметающий все сомнения, все страхи, всё, кроме желания быть вместе, быть ближе.