***

Самолёт набирал высоту. Я смотрела в иллюминатор на тающие внизу облака и не могла поверить — неужели это всё происходит со мной? Летим на Бали... Раньше я только в глянцевых журналах видела эти бирюзовые волны, белоснежные пляжи, экзотические храмы.

— О чём думаешь? — Ярослава протянула мне бокал шампанского. — По лицу вижу — опять себя накручиваешь.

— Не могу поверить, что я правда лечу на Бали. Так спонтанно. Мне это непривычно. Знаешь, Гордей всё обещал: "Вот решим проблемы с бизнесом, вот разберёмся с конкурентами, будем путешествовать..." А в итоге — только обещания.

— Поэтому я и настояла на этой поездке, — подруга подмигнула. — Хватит ждать у моря погоды! Пока этот... — она поморщилась, — будет разгребать последствия твоего эффектного визита, мы как следует отдохнем. Потом со свежими силами возьмешься за компанию.

Я благодарно сжала её руку. Яра всегда умела встряхнуть меня, вытащить из скорлупы. Ещё в интернате она была заводилой, и сейчас не изменилась — яркая, свободная, живущая на полную катушку.

Как же вовремя она вернулась из своего путешествия и оказала мне поддержку в трудную минуту! Помню, как она ворвалась ко мне домой после трёх лет отсутствия — загорелая, с дредами и татуировкой на лодыжке — и застала меня в полном раздрае.

"Хватит рыдать! — заявила она тогда. — Поднимай свою задницу и давай начинай наконец-то жить в кайф, а не ради других!"

Конечно, немного жаль, что я не получила такой поддержки от родной дочери. Даже более того — Карина умудрилась обвинить во всём меня. "Сама виновата! Довела отца своей правильностью!"

Но, знаете... это отрезвляет похлеще ледяного душа. Когда родной ребёнок встаёт на сторону человека, который тебя унижал двадцать лет — это как последняя точка в осознании реальности.

Хотя, Ярослава права — нечего детей втягивать в разборки между супругами. Это зона моей ответственности, и только моей. Я взрослая женщина и должна сама со всем разобраться. В конце концов, может, это и к лучшему — чем меньше эмоциональных привязок, тем легче действовать хладнокровно.

***

Облака под крылом самолёта напоминали взбитые сливки. Когда-то я любила готовить Гордею десерты со взбитыми сливками... Господи, как же глупо это сейчас звучит! Я вся была как эти взбитые сливки — мягкая, податливая, бесформенная. Позволяла лепить из себя всё, что угодно.

Александр дремал в соседнем кресле. Какой же он другой — сильный, но не подавляющий. Уверенный, но не высокомерный. Когда он говорит "ты можешь", я действительно начинаю верить в свои силы.

А Гордей... Любил ли он меня вообще? Или это с самого начала был хладнокровный расчёт? Двадцать лет притворства — возможно ли такое? Я прикрыла глаза, вспоминая, как умело он играл на моих страхах, моей неуверенности.

"Ты без меня пропадёшь", "Кому ты нужна?", "Я же о тебе забочусь"... Классика манипуляций, а я и не замечала.

— Не спится? — Ярослава, сидевшая через проход, протянула мне бокал шампанского. — О чём думаешь?

— О том, как чуть не потеряла себя, — я сделала глоток. — Знаешь, я даже благодарна его любовнице. Если бы не она, я бы так и продолжала... существовать. Не жить — существовать. Он бы потихоньку отобрал компанию и выкинул меня, как использованную салфетку.

— Лучше поздно, чем никогда, — подруга подмигнула. — Посмотри на себя — похудела, похорошела, глаза горят! А главное — мозги включились.

— Посмотри на себя — похудела, похорошела, глаза горят! А главное — мозги включились.

Я улыбнулась, вспомнив лицо Гордея на балконе. Да, мозги определённо включились. А ещё включилось самоуважение. Чувство собственного достоинства. Желание жить, а не прислуживать.

Только вот Карина... В горле встал комок. Моя девочка, мой ребёнок — и такая чужая.

Вспоминаю нашу последнюю ссору. Сколько обидных слов от неё услышала…

Гордей сразу сказал, что у Карины будет всё. Сразу заявил, что будет воспитывать дочь по “японской системе”. Детей категорически нельзя ругать и запрещать им что-либо.

Я просто хотела дать Карине всё, чего была лишена сама, а в итоге вырастила копию Гордея — такую же эгоистичную, манипулятивную...

— Эй, я знаю этот взгляд, — Ярослава перебралась в кресло рядом. — Прекрати себя грызть. Дочь выросла, у неё своя жизнь. Теперь твоя очередь жить.

— Ты была права. На первом месте должна быть я сама, потом любимый мужчина, потом ребёнок. А я всю жизнь ставила себя на последнее место. Служила, угождала, прогибалась, помогола другим, обездоленным… А жизнь у меня одна, и она быстро проходит. Хватит. Пора вылезать из своей скорлупы и жить полной жизнью. Как жаль, что время упущено. Как жаль, что я погрязла в быту, в работе, и не видела всего этого.

— Вот это моя сестренка! — Ярослава чокнулась со мной бокалами. — За новую жизнь?

— За новую меня.

— Яра, — я повернулась к подруге, — иногда не верится, как глубоко я попала под его влияние. Помнишь, какой я была в интернате? Боевой, с характером… Это же моя суть.

— Ещё бы! — Ярослава рассмеялась. — Ты же меня от старших девочек защищала. А потом... — она помолчала, подбирая слова, — знаешь, что я думаю? Сытая жизнь с приёмными родителями сделала тебя мягче. В интернате мы были как волчата — зубами за своё место под солнцем. А в твоей новой семье тебя приучили быть "удобной правильной девочкой".

— Я просто боялась их разочаровать, — я вздохнула. — Они дали мне дом, семью... Как тут позволишь себе быть неудобной?

— Всё понятно, — Ярослава задумчиво покрутила бокал с шампанским, — это как история про циркового слона. В детстве его привязывают тонкой верёвочкой, которую он не может разорвать. И он запоминает этот урок — верёвка сильнее меня. А потом, когда вырастает в огромное могучее животное, его держат на такой же тонкой верёвке. И он даже не пытается её порвать — хотя мог бы одним движением. Потому что выучил свою беспомощность.

— "Синдром выученной беспомощности", — кивнула я. — Читала об этом недавно. Так и со мной было — Гордей просто нашёл уже готовую жертву. Я же привыкла быть удобной, послушной, благодарной...

— "Жена должна", "женщина обязана", — я передразнила интонации Гордея. — И ведь верила! Каждому слову верила. А он просто продолжил то, что начали мои приёмные родители — держал меня на этой невидимой верёвочке страха и благодарности.

Я отпила шампанского:

— Только вот думаю — любил ли он меня вообще? Или это с самого начала был план? Двадцать лет притворяться, играть роль... Возможно ли такое?

— С такими, как он — возможно всё, — Ярослава стала серьёзной. — Помнишь, как в интернате учили — не верь, не бойся, не проси? А ты поверила. Испугалась одиночества. И стала просить крохи внимания.

Я кивнула, глядя на спящего Александра.

В голове вертелся вопрос — а можно ли вообще доверять мужчинам? После двадцати лет жизни с профессиональным манипулятором, как снова научиться верить?

Александр пошевелился во сне, на его губах мелькнула легкая улыбка. Такой сильный и при этом... простой. Никакой фальши, никаких игр. За эти месяцы я ни разу не слышала от него "ты должна" или "женщина обязана". Только "ты можешь", "у тебя получится", "я верю в тебя". Но вдруг у него есть свои скрытые мотивы…

— А Карина? — спросила Ярослава. — Она уже знает? Как отреагирует?

— Думаю… это уже не важно. Я больше не буду прогибаться — ни перед мужем, ни перед дочерью. Да, я её мать. Да, я её люблю. Но она взрослая, сама дала понять, что я ей не авторитет.

— И правильно! — Ярослава сжала мою руку. — Дети — не наша собственность. Я вообще считаю, что самое главное, чему должны научить родители своих детей — это быть самостоятельными. Это самый важный навык для жизни. И чем раньше дети этому научаться, тем лучше им самим.