Гордей, в безупречно отглаженной рубашке, расставляет бокалы, напевая какую-то мелодию. Его мать в шёлковом платье раскладывает на блюде ломтики утки, посыпает зеленью. Идиллическая картина — счастливое семейство готовит ужин.

Проглатываю комок в горле. Как же тошно от этого спектакля, от необходимости поддерживать роль заботливой жены. Но в желудке урчит от голода — я почти ничего не ела с самого утра.

— А, Мирочка! — Гордей поднимает голову, замечая меня. — Как хорошо, что ты вернулась! Мы с мамой приготовили сюрприз!

— Вижу, — киваю, не скрывая прохлады в голосе.

— Садись, Мира, — неожиданно мягко говорит свекровь. — Ты, наверное, устала. Мы с Гордеем всё приготовили. Утка по-пекински — твоё любимое блюдо!

Окидываю свекровь недоверчивым взглядом. Её голубые глаза смотрят без привычной колючести. Странно. Словно удар по голове действительно произошёл не только с Гордеем, но и с его матерью.

— Садись, любимая, — Гордей отодвигает для меня стул с церемонной галантностью. — Ты, наверное, так устала. Как прошёл твой день?

Опускаюсь на стул, чувствуя себя зрителем в странной постановке, где мне досталась роль без сценария.

— Обычно, — пожимаю плечами. — Были небольшие нюансы на работе.

— Надеюсь, ничего серьёзного? — Гордей наполняет мой бокал вином — ровно на одну треть, как я люблю. Откуда он вообще помнит эти детали? Последние годы он наливал, не глядя, по самый край.

— Не стоит твоего внимания, — отпиваю глоток. Вино терпкое, дорогое. Явно не из нашего обычного набора для будней.

Гордей садится напротив, расправляет салфетку на коленях:

— Я вспомнил, как мы ходили в ресторанчик в Праге. Помнишь? На нашу первую годовщину. Там тоже подавали утку по-пекински.

Киваю. Помню, конечно. Тот вечер был одним из последних по-настоящему счастливых воспоминаний о нашем браке. Потом начался его бизнес, его амбиции, его "деловые ужины" с коллегами и партнёрами. А я постепенно превратилась из любимой женщины в удобное приложение — послушную домохозяйку, которая всегда рядом, всегда на подхвате.

Гордей ударяется в воспоминания — как мы гуляли по ночной Праге, как целовались на Карловом мосту, как пили глинтвейн в маленьком баре, где играл слепой скрипач...

Не вслушиваюсь. Просто киваю в нужных местах, пытаясь быстрее закончить с ужином. Мне нужно побыть одной, разобраться в мыслях после сегодняшней встречи с Александром. Решить, что делать дальше.

— М-м-м, какая сочная вышла, — Гордей с аппетитом отправляет в рот кусочек утки, причмокивает от удовольствия. — Правда вкусно?

— Да, хорошая, — соглашаюсь машинально. — Вы молодцы.

— Не так, как ты ту утку в прошлый раз пересолила, на встрече, — он продолжает жевать, не замечая, как моя вилка зависает в воздухе. — Потому что мы с мамой готовили с любовью. А ещё у нас есть секретный ингредиент...

Замираю. Утка на встрече?!

Та самая утка, которую я готовила для его бизнес-партнёров три месяца назад?! Из-за которой он устроил мне выволочку на глазах у гостей, потому что она показалась ему недостаточно идеальной?

Но это было всего три месяца назад! Если он не помнит последние десять лет... откуда он знает про эту утку?!

— Повтори, — роняю я, отбрасывая вилку. Та звякает о фарфор с неприлично громким звуком. — Что ты сказал про утку? Какую утку я пересолила?

Гордей замирает с вилкой у рта. Его лицо отражает панику.

— Э-э-э, — откашливается, пытаясь выиграть время. — Ну ту... которую ты готовила на день рождения Карины. Когда ей было... восемь.

— Восемь? — прищуриваюсь, не отводя взгляда. — Нет, я тогда еще не знала рецепта! Я всегда готовила курицу! Утку мы подавали на ужин твоим партнёрам на открытие новой линейки коньяка. Три месяца назад, Гордей.

Он бледнеет, опуская глаза. В повисшей тишине отчётливо слышно, как свекровь резко вдыхает.

— Ну... может, я что-то путаю, — Гордей пытается улыбнуться, но улыбка выходит кривой. — Всё-таки последствия травмы...

— Хватит! — бью ладонью по столу так, что подпрыгивают бокалы. — Хватит этого спектакля! Завтра же мы идём проверяться на детекторе лжи!

Вскакиваю из-за стола, не замечая, как опрокидываю бокал с вином. Красные капли растекаются по белоснежной скатерти.

— Мира, постой! — Гордей вскакивает следом. — Давай поговорим!

Не слушаю. Почти бегу вверх по лестнице, в свою комнату, захлопываю дверь. Руки дрожат от ярости и какого-то болезненного облегчения.

Сволочь! Так и знала. Подсознательно всегда чувствовала, что это игра!

Стук в дверь раздаётся через несколько минут. Сначала тихий, потом настойчивее.

— Мира, впусти, пожалуйста, — голос Гордея звучит устало, без притворной бодрости. — Нам нужно поговорить.

— Нам не о чем говорить, — отрезаю.

— Прошу тебя. Можешь просто выслушать?

Что-то в его тоне заставляет меня открыть дверь. Но не полностью — только щель, через которую смотрю на него: взъерошенного, с расстёгнутым воротником, с каплями вина на рубашке.

— Говори, — бросаю холодно.

Он вздыхает, проводит рукой по волосам.

— Не нужен детектор лжи, — произносит он тихо. — Ты права... Я всё помню.

Тишина между нами — плотная, осязаемая. Ждёт, что я скажу, что сделаю. Но я молчу.

— Можно войти?

Отступаю от двери, позволяя ему переступить порог. Не из жалости, не из слабости. Просто хочу посмотреть, как далеко зайдёт этот спектакль.

— Зачем? — спрашиваю, скрещивая руки на груди. — Зачем весь этот фарс с амнезией?

Он опускается на край кровати, уставившись в пол:

— Потому что после случая на вилле... после того, как ты увидела меня с Жанной, я понял, что потерял тебя окончательно. А я... я не могу без тебя, Мира. Не могу и не хочу.

— И решил разыграть амнезию? — моя бровь выгибается в скептической дуге. — Серьёзно?

— Я хотел вернуться к началу, — он поднимает на меня взгляд. — К тому времени, когда мы были счастливы. Когда я не делал всех тех ужасных вещей, за которые ты меня ненавидишь. Хотел... начать с чистого листа.

— Подделал медицинские документы, — продолжаю, не обращая внимания на его пронзительный взгляд. — Подкупил врачей. Инсценировал нападение. Пошёл на преступление, чтобы...

— Чтобы вернуть тебя! — он вскакивает. — Потому что я люблю тебя, Мира! Всегда любил! И я не инсценировал нападение, клянусь! Я правда не знаю, кто на меня точит зуб. Мне раньше поступали угрозы, анонимные, чтобы я совершал определенные действия в управлении компании, выгодные конкурентам. И по мне действительно знатно битами прошлись… Я просто … решил воспользоваться случаем. Когда очнулся в больнице и врачи сказали про возможную амнезию, я подумал — вот он, мой шанс всё исправить.

— Нет, Гордей, — качаю головой. — Ты не любил. Ты владел. Распоряжался. Контролировал. Но это не любовь. А что касается нападения — полицейское расследование покажет, кто на самом деле стоит за этим. Я в этом лично заинтересована.

— Я знаю, что наделал ошибок, но пойми, я не мыслю жизни без тебя. Ты — моё всё. Позволь мне доказать, что я могу быть другим, что могу измениться...

— Для чего, Гордей? Чтобы оттянуть развод? Чтобы успеть вывести те деньги, которые украл из компании? Или чтобы я пожалела тебя и не выдвигала обвинений в мошенничестве?

Он бледнеет, отступая на шаг:

— Нет... нет, что ты... Я правда хотел всё исправить.

— Хватит. Этот спектакль окончен. — Моя решимость крепнет с каждым словом. — Завтра я передаю все улики в полицию. Пусть они разбираются с твоей кражей средств компании, махинациями на производстве и уходом от налогов. А это, поверь, тянет на серьезный срок. И я буду настаивать на максимальном наказании.

Он меняется в лице. Страх — вот что я вижу теперь. Чистый, неподдельный страх.

— Мира, пожалуйста, — его голос срывается. — Не надо полиции. Я... я подпишу всё, что ты хочешь. Откажусь от своей доли при разводе. Отдам акции компании. Верну те деньги… Всё, что угодно, только не полиция.