— Не хочешь прогуляться? — Александр повернулся ко мне, а не к машине. В его вопросе слышалась нерешительность, совершенно не свойственная этому человеку с его всегдашней непоколебимой уверенностью.

Я кивнула, чувствуя, как внутри разливается странное тепло. Не жар, не лихорадка — именно тепло, как от глотка горячего чая в промозглый день. Успокаивающее. Правильное.

— С удовольствием.

Мы брели по вечерним улицам, говорили о спектакле, и я поймала себя на мысли, что никогда, ни с кем не обсуждала искусство так легко, так свободно. С Гордеем любой разговор о культуре превращался в экзамен, где я оказывалась неподготовленной ученицей. «Ты совершенно не понимаешь подтекст», «Режиссёр вложил совсем другой смысл», «Как можно быть такой поверхностной?» — его фразы врезались в память, отравляли любое удовольствие от искусства.

А с Александром... С ним я вдруг почувствовала, что мои мысли имеют ценность.

— Это удивительно, — я остановилась у витрины какого-то закрытого магазина, глядя не на выставленные товары, а на отражение наших силуэтов в стекле, — как по-разному можно воспринимать одно и то же произведение. Когда-то в студенчестве я видела постановку «Двенадцатой ночи» в другом театре, и она казалась мне просто милой комедией. А сегодня... — я замолчала, подбирая слова.

— Сегодня ты увидела в ней историю освобождения? — Александр стоял так близко, что я ощущала тепло его тела, но не чувствовала дискомфорта от этой близости. Наоборот, было что-то успокаивающее в его присутствии.

— Да, — я удивлённо посмотрела на него. — Как ты догадался?

— По твоим глазам, — он улыбнулся. — Во время сцены, когда Виола сбрасывает мужское платье и предстаёт сама собой — в твоих глазах было такое узнавание. Словно ты увидела себя на сцене.

Меня поразила эта наблюдательность. Он смотрел... действительно смотрел. Не скользил взглядом, не оценивал, не искал изъяны, просто видел меня настоящую.

— Есть одно место неподалёку, — Александр кивнул куда-то в сторону. — Маленькое кафе, почти секретное. Там делают потрясающий травяной чай с бергамотом и имбирём. И пирожные — настоящее волшебство. Составишь компанию?

Я колебалась лишь долю секунды. С детства меня учили: приличные женщины не соглашаются на спонтанные предложения от малознакомых мужчин. Хорошие девочки сразу едут домой. Но ведь я уже не та «хорошая девочка», верно? Я женщина, которая заново знакомится с собой.

— А пошли! — я чуть приподняла уголки губ, наслаждаясь этим маленьким актом неповиновения всем правилам, которые меня сковывали двадцать лет.

***

Кафе оказалось идеальным — маленькое, уютное, с приглушённым светом и негромкой музыкой. Книжные полки вдоль стен, мягкие кресла, стены, увешанные чёрно-белыми фотографиями старой Москвы. Здесь не было вычурности, показной роскоши — только искренний уют.

Мы сидели в углу, подальше от других посетителей, над столиком парил аромат чая, смешанный с запахом свежей выпечки. Разговор тёк легко, без усилий — как река, нашедшая своё русло.

Не помню, в какой момент я начала всё рассказывать.

Слова лились потоком. О Гордее, о предательстве, о том, как медленно, по капле он вытравливал из меня всё живое, всё настоящее. О детективе, о доказательствах измены, о вилле и молоденькой любовнице. О том, как планирую восстановить справедливость.

Александр слушал. Просто слушал, не перебивая, не давая советов, не осуждая. В его взгляде читалось понимание без жалости — редкое сочетание.

Когда я закончила, почувствовала странное облегчение — словно тяжёлый груз, который несла годами, вдруг стал немного легче.

— Тяжелее всего осознавать … — я провела пальцем по краю чашки, наблюдая, как поверхность чая покрывается мелкой рябью. — Не саму измену. А осознание того, что половина твоей жизни, двадцать лет, была построена на лжи. На игре, в которой я даже не подозревала, что участвую.

Александр задумчиво смотрел на меня, его пальцы едва заметно постукивали по столу — не от нетерпения, скорее, в такт каким-то внутренним мыслям.

— В чём разница между тобой и большинством людей, переживших предательство? — спросил он вдруг.

— В чём же?

— Ты смогла увидеть в случившемся не только боль, но и возможность. Не каждый на это способен. Многие либо ломаются, либо ожесточаются. А ты... — он мягко улыбнулся, — расцветаешь. Становишься лучшей версией себя. И это не месть — это трансформация во благо себе, а не на зло бывшему.

Эти слова коснулись чего-то глубоко внутри. Не пустой комплимент, не попытка утешить — констатация факта, который я сама начинала осознавать.

Да, я меняюсь. Становлюсь той, кем всегда должна была быть.

— Спасибо, — тихо сказала я. — За то, что видишь это.

Мы помолчали, но это не было тяжёлое, неловкое молчание. Скорее, паузы между музыкальными фразами, необходимые, чтобы мелодия звучала правильно.

— Ты собираешься поехать на эту виллу? — неожиданно спросил Александр.

— Да. Хочу посмотреть ему в глаза, когда он поймёт, что игра окончена.

— Одна?

Я задумалась. Изначально планировала взять с собой Яру, но теперь, прокрутив в голове все возможные сценарии...

— Не знаю. Яра хочет поехать со мной, но...

— Можно предложить? — Александр подался вперёд, его взгляд стал сосредоточенным, как во время тренировок, когда он анализировал мои движения. — Я мог бы поехать с тобой. Так было бы... безопаснее.

Я удивлённо посмотрела на него. Зачем ему это? Зачем погружаться в чужие семейные дрязги?

— И эффектнее, — добавил он с хитрой улыбкой. — Могу даже арендовать Ferrari на день. У меня, конечно, всего лишь обычный Volkswagen, но для такого случая... Думаю, человеку вроде Гордея это добавит перца. Маленькая психологическая деталь.

Идея показалась мне одновременно абсурдной и... заманчивой. Представить лицо Гордея, когда я приеду не одна, а с привлекательным мужчиной, воплощающим всё то, чем он никогда не был — внимательным, сильным, искренним...

Но тут же меня захлестнуло чувство неловкости.

Вовлекать постороннего человека, пусть даже ставшего другом, в семейные разборки — это слишком. Опираться на его плечо, использовать для собственной мести — нет, это неправильно. В конце концов, у него своя жизнь.

— Это очень щедрое предложение, но... — я покачала головой. — Я не могу тебя так использовать.

— Использовать? — он усмехнулся. — Мира, ты серьёзно думаешь, что я предлагаю из чувства жалости?

Его вопрос застал меня врасплох. А ведь и правда, почему он это предлагает?

— Я предлагаю, потому что ты мне не безразлична, — просто сказал он. — И потому что такие, как Гордей, должны получать по заслугам. Если я могу помочь в восстановлении справедливости — почему бы нет?

В этих словах не было пафоса, только спокойная уверенность. Александр не пытался изображать рыцаря в сияющих доспехах — скорее, он предлагал помощь как естественное продолжение нашей... дружбы? Или чего-то большего, что начинало формироваться между нами?

— Подумай об этом, — он мягко коснулся моей руки. — Не нужно решать сейчас.

***

Дорога домой прошла в комфортном молчании. Иногда мы перебрасывались короткими фразами о спектакле, о городе, о музыке, звучавшей по радио, но между этими репликами висело что-то недосказанное, почти осязаемое. Словно воздух между нами был наэлектризован, заряжен возможностями.

Когда Александр остановил машину у моего дома, я не спешила выходить. Поворачиваясь к нему, чтобы попрощаться, поймала его взгляд — тёплый, внимательный, с затаённым вопросом.

— Спасибо за прекрасный вечер, — я улыбнулась, чувствуя, как внутри разливается странное смятение — не страх, не тревога, а скорее волнение, предвкушение чего-то нового.

— Это тебе спасибо, — он слегка наклонил голову. — За доверие. За то, что делишься со мной своими мыслями.

Странно, с Гордеем даже в лучшие времена я никогда не чувствовала такой лёгкости в общении. С ним любой разговор превращался в сложную игру, где я постоянно боялась ошибиться, сказать что-то не так, вызвать его неодобрение. А с Александром — с ним мне просто легко.