Он скользнул украшением по щиколотке и сомкнул замок.

Жгучая боль пронзила меня мгновенно. Казалось, кожа под металлом вспыхнула огнём. Я едва не вскрикнула — дыхание перехватило, в глазах потемнело. Словно меня ударило раскалённым железом.

— Ах, — выдохнула я, резко дёрнувшись, но Флам держал мою ногу крепко, не позволяя отдёрнуть. Его пальцы сомкнулись на щиколотке стальными тисками.

— Потерпи, Мишель, — прошептал он довольно. — Это лишь знак того, что связь установилась.

Я зажмурилась, пытаясь не показать, насколько обжигает металл. Казалось, кожа под браслетом пылает, но в то же время боль уходила куда-то глубже — в жилы, в кровь, пронзала кость.

Когда он наконец отпустил, я рывком втянула ногу, дыхание сбилось, руки дрожали.

Братья молчали. Смотрели. И в их глазах я видела смесь — злость, напряжение, сожаление.

Я едва отдышалась, прижимая ладонь к щиколотке, где украшение больше не жгло, но оставляло странное ощущение чужого присутствия — будто чья-то рука всё ещё держала меня.

— Почему… так больно? — голос сорвался, вышел хриплым.

Флам поднялся, улыбнулся снисходительно:

— Потому что это было сделано не во время основного ритуала. Но поскольку ещё никто из претендентов не был отвергнут, присоединиться к нашему маленькому состязанию я всё же могу. Правда, — он наклонил голову, — есть небольшие неудобства в виде боли. Но не волнуйся, она скоро пройдёт.

Я моргнула, пытаясь осмыслить услышанное: — То есть… после того, как хоть один из вас будет отвергнут, уже никто не сможет присоединиться?

— Верно, — дядя кивнул с самодовольной улыбкой. — Тогда дверь в наше приключение захлопнется окончательно.

— Вы знали, что мне будет больно… — выдавила я.

Он чуть развёл руками, играя в театральное удивление: — Конечно, знал. Но разве небольшая боль может стать на пути к нашему общему счастью, дорогая?

В его голосе прозвучало такое сладкое самодовольство, что меня едва не вывернуло. Я резко поднялась из-за стола, отодвигая стул.

— Если вы не против, я вынуждена уйти, — холодно произнесла я и, не дожидаясь ни ответа, ни позволения, развернулась и вышла из-за стола.

Все взгляды — братьев, Флама — я чувствовала на себе спиной, словно раскалённые иглы. Но оборачиваться не стала.

Я шла по коридору быстро, почти бегом, будто хотела стряхнуть с себя ощущение жгучего браслета на щиколотке. Но лёгкие шаги за спиной тут же догнали меня.

— Мишель, — мягко позвал Торос.

Я остановилась, и он сразу оказался рядом, чуть наклонившись, будто извиняясь всем своим видом.

— Прости, — сказал он тихо. — Я не мог ничего сделать. Ритуал… он священен. И для нашей семьи он очень важен.

Я обернулась, вскинула на него взгляд: — Почему? Почему это настолько важно?

Он закусил губу, отвёл глаза. Долго молчал. А потом лишь тихо сказал: — Просто так принято.

— Отличная семья, все мне врут или недоговаривают, — горько усмехнулась я.

Он виновато улыбнулся, осторожно коснувшись моей руки: — Но я могу хотя бы провести с тобой время. Я ведь тоже твой муж. Или ты предпочла Варена?

Я удивлённо посмотрела на него. Слишком искренний, слишком юный в своём признании. И вдруг споймала себя на том, что я и правда зря придаю этому всему столько значения. Скоро все украшения свалятся, а уж от одного мужа я точно сбегу. Кстати об этом. — Знаешь, я была бы рада просто… погулять. Где-нибудь вне этого дома. Потому что… — я запнулась, не договорила, давая ему возможно придумать что-то подходящее самостоятельно.

Его лицо посерьёзнело. — Я тоже был бы рад, — ответил Торос. — Но пока у тебя нет окончательного мужа, нельзя уходить за пределы дома.

— Даже если я захочу?

— Даже если очень захочешь, — вздохнул он. — Таковы правила.

Мы шли по коридорам, он пытался увести меня в сторону внутреннего сада, но мне там делать было нечего. Оттуда не сбежать, я его хорошо изучила. А вниз по другой лестнице я еще не ходила... Каменные стены здесь были прохладнее, коридор пах влажным камнем и чем-то металлическим.

— А что в подвалах? — спросила я, приглядываясь к дверям с тяжёлыми замками.

Торос удивлённо моргнул: — В подвалах? Ничего, что могло бы заинтересовать женщину. Там хранилища, оружейные, винные погреба.

Я фыркнула: — А ты, значит, точно знаешь, что может заинтересовать женщину?

Он смутился, почесал затылок и вдруг оживился: — Давай я лучше покажу тебе свою мастерскую.

— У тебя есть мастерская? — подняла я брови.

— Конечно, — гордо ответил он.

Любопытство перевесило осторожность и слегка отложило мои планы. Я кивнула, и он, заметно воодушевившись, повёл меня ещё ниже.

За тяжёлой дверью открылось просторное помещение с высоким сводчатым потолком. Повсюду — скульптуры: законченные и ещё в работе. Каменные фигуры людей и драконов, фрагменты лиц, ладоней, крыльев. Белый мрамор соседствовал с тёмным гранитом, пахло пылью, воском и чем-то свежим, словно он недавно работал.

Я шагнула вперёд — и замерла. На одном из постаментов стоял бюст. Едва намеченные черты лица… но они были слишком знакомыми.

— Торос… — я медленно обернулась к нему. — Это… я?

Он вспыхнул до кончиков ушей и неловко пожал плечами: — Ну… ещё в процессе. Я не думал, что ты заметишь сходство так быстро.

Я подошла ближе, коснулась каменного лица кончиками пальцев. Ещё не оконченные линии, но уже угадывались мои скулы, изгиб губ.

— Ты талантливый скульптор, — произнесла я почти шёпотом.

Он смутился ещё сильнее, но в глазах горела гордость.

Он ещё что-то говорил, перебирая кисти и уголь, а я, оставшись одна, взглянула на белую ткань, свисающую с подставки, — лёгкую, как дым. В голове вспыхнула озорная мысль.

Я стянула платье, не без труда, Сай постарался на славу, затягивая завязки. Оставив его аккуратной складкой на спинке стула, словно играя, обернула бёдра длинной полосой прозрачной материи. Она почти ничего не скрывала, только подчёркивала изгибы тела, едва заволакивая грудь. Материя шуршала, как дыхание, сползала с плеча, показывая больше, чем прикрывала.

Я повернулась к зеркалу, провела пальцами по волосам — и сама едва не рассмеялась: выглядело это скорее как мифическая богиня на барельефе, чем как жена одного из Доустеров. А еще, это было достаточно откровенно, чтобы Торасу понравилось.

В этот момент дверь отворилась. Торас вошёл, прижимая к груди коробку с углём, и замер, как вкопанный. Взгляд его прошёлся по мне, задержался на прозрачной ткани, на коже.

— Ты… — он будто потерял дар речи. — Ты такая… красивая. Нет. Ты просто прекрасная…

В голосе не было мальчишеской лёгкости, только настоящий, ошеломлённый восторг.

— Поверить не могу, что ты моя жена… — выдохнул он, медленно опуская коробку на стол.

Он шагнул к мольберту почти вслепую, вытащил уголь, поставил холст. Руки его дрожали едва заметно — не от страха, от нетерпения.

Я устроилась на указанном им кресле, чуть согнув ногу, словно статуя, спустив ткань с плеча.

Он смотрел на меня, жадно, как человек, который пытается не пропустить ни одной детали: линия ключицы, изгиб шеи, падение волос. Глаза его бегали по мне, возвращаясь к лицу, потом к коленям, к пальцам, к прозрачной ткани.

Уголь мягко скрипел по холсту, следуя за этим взглядом. Он работал быстро, с каким-то отчаянным вдохновением, время от времени переводя дух и снова возвращаясь к моему образу, будто боясь, что картинка исчезнет, если он отвернётся.

Он будто не мог остановиться. Уголь мелькал в его пальцах, оставляя быстрые, живые линии на белом холсте. Щёки Тораса разгорелись, глаза горели, а губы сами шептали:

— Это будет… шикарная скульптура. Как, собственно, и ты сама… Мишель.

Я чуть приподняла подбородок, позволяя свету упасть на шею и ключицу, и улыбнулась. Он перехватил эту улыбку взглядом, вдохнул глубже, словно боялся, что сердце выскочит из груди.