Боже, и зачем я только о нем вспоминаю?

Но как на зло в памяти всплывают не слишком приятные слова Паши, его бесконечные замечания относительно моей внешности и поведения в постели.

Все эти воспоминания обрушиваются на меня тяжелым грузом.

— Что-то не так? — спрашиваю, все сильнее себя накручивая. — Я…

— Малыш, — он шумно втягивает воздух, — давай проясним, я пока еще могу держать себя в руках и способен остановиться, я не хочу, чтобы после ты жалела о случившемся, поэтому, если ты собираешься меня остановить, то лучше сделай это сейчас, потому что потом уже не получится.

И вроде бы ничего он сверхъестественного не сказал, а у меня внутри все переворачивается. Я не то чтобы имею большой опыт в интимных делах, но и совсем уж неопытной меня назвать сложно, и, конечно, нужно быть слепой чтобы не видеть, как сложно ему дается этот феноменальный просто контроль над собой.

Он готов остановиться, стоит мне только попросить, достаточно одного слова и он действительно не пойдет дальше.

И, наверное, было бы правильно не переступать запретную черту, тем более, когда мне вот так просто дают шанс передумать, отступить, но мне не хочется. Каждая клеточка, каждый нерв во мне неистово протестует, жаждет продолжения.

И я смотрю в потемневшие от желания глаза и тону в них, просто уплываю куда-то далеко.

— Не надо, — шепчу и мотаю головой.

Богомолов стискивает челюсти, на его красивом лице играют желваки, он делает тяжелый вдох и, оттолкнувшись ладонями от матраца, откатывается в сторону, давая мне полную свободу и продолжая тяжело дышать.

И лишь спустя несколько мгновений я вдруг осознаю, что он неверно расценил мои слова.

Остановился, потому подумал, что я...

Правда, остановился.

И меня с одной стороны накрывает от такой его сдержанности, а с другой - ощутимо потряхивает от своей же тупости.

Я же снова все порчу. Ну почему я не могу просто расслабиться, просто по-человечески нормально донести свои мысли?

Понимая, что продлив это неловкое молчание, окончательно испорчу момент, отбрасываю все возможные "против" и, сама не веря в происходящее, беру инициативу в свои руки.

Переворачиваюсь и прежде, чем Богомолов успевает хоть что-то понять, забираюсь на него сверху и встречаюсь с его удивленным взглядом.

— Я не то имела в виду, — произношу севшим голосом, — я не хочу останавливаться.

Он прикрывает глаза, вздыхает и вдруг начинает смеяться.

— Убиваешь меня, малыш.

Как кровь мгновенно приливает к щекам, кожа буквально горит, плавится.

Вся моя решительность испаряется так же быстро, как появилась.

Мужские ладони тем временем проникают под футболку, скользят по спине, пальцы касаются позвонков.

Чувствую, как тяжелеют веки, как тело, превращаясь в податливый пластилин, перестает слушаться. Упускаю момент, когда приняв вертикальное положение, Богомолов задирает мою футболку. Инстинктивно зачем-то пытаюсь прикрыться, наверное, это выглядит удручающе глупо, учитывая, что всего несколько секунд назад я дала ему зеленый свет.

Нет, я не передумала, просто какая-то часть меня опасается увидеть разочарование в глазах напротив. Я дура, полная, раз в такой момент сравниваю Богомолова и Пашу. Но никак не могу выбросить из головы те участившиеся упрёки и едкие замечания мою сторону.

— Подними ручки, малыш, расслабься.

Вероятно почувствовав мое смятение, он губами проводит по моему виску, покрывает поцелуями лицо, шею.

И я плавлюсь в его руках, таю от нежности в каждом движении, каждом поцелуе.

Выполняю его просьбу, позволяю стянуть с себя футболку и издаю протяжный стон, когда губы касаются груди.

— Красивая моя девочка.

Я непроизвольно толкаюсь бедрами и выгибаюсь в пояснице. Этот жест, он просто инстинктивный, первобытный. Мне хочется больше.

Он словно чувствует меня, улыбается и резко меняет положение. Я снова оказываюсь прижатой к матрацу.

Дышу тяжело, понимая, что сейчас его взгляду открывается максимальный обзор. И мне нравится, как он смотрит, нравится, как расширяются зрачки.

И в то же время я готова сгореть от смущение, потому что между ног становится горячо и влажно.

Я не фригидная, но не представляла, что можно вот так быстро возбудиться. Что может быть достаточно пары поцелуев, поплывшего взгляда и жаркого шепота.

Не представляла ровно до этой секунду. И словно в подтверждение моим мыслям, Богомолов, скользнув ладонью по моему животу, проникает под резинку пижамных шорт, отодвигает трусики, и прикасается к полыхающей от возбуждения плоти.

Улыбка, отразившаяся на его лице, вгоняет меня в краску, я невольно пытаюсь свести бедра, но он не позволяет, только усиливает давление пальцев, гладит, ласкает так умело и виртуозно, что я просто больше не могу сдерживаться. Подаюсь вперёд и бесстыдно постанываю.

Мой стон утопает в жадном, глубоком поцелуе. Пальцы между ног продолжают свои виртуозные движения, доводя меня до грани, но не позволяя переступить черту и рухнуть в бездну.

Я готова стонать от разочарования всякий раз, когда он останавливается, не позволяя мне получить разрядку.

И я в самом деле начинаю умоляюще скулить и двигать бедрами.

— Не торопись, солнышко, кончишь иначе, — он произносит хрипло, перестав терзать мои губы.

И смысл его слов я понимаю лишь в тот момент, когда Богомолов стягивает с меня шорты вместе с трусиками, разводит бедра и устраивается между моих ног.

Мамочки…

Я шумно сглатываю, когда пальцы заменяет горячий язык, непроизвольно дергаюсь в попытке отползти, потому что это слишком!

Слишком остро, слишком пошло, и еще много-много разных “слишком”.

Моя не очень удачная попытка мгновенно пресекается, меня жестко фиксируют на месте, не позволяя сдвинуться и на жалкий сантиметр.

Слушая грохот собственного сердца и не веря в происходящее, я обреченно откидываюсь на подушку, пальцами впиваясь в шероховатое покрывало. Комната перед глазами плывет, а до слуха доносится угроза:

— Еще раз попробуешь свести ноги, я тебя отшлепаю.

И я больше не свожу, даже ради приличия. Потому что надоело и сейчас я отчетливо понимаю, что вот в эту самую секунду я вовсе не хочу быть приличной, не хочу быть правильной. Все потом, а сейчас я хочу побыть счастливой, хочу наконец отпустить себя, перестать контролировать. И я просто не вижу смысла в этом дурацком контроле, хотя бы потому что поздно уже что-то контролировать.

Я послушно замираю, взглядом упираюсь в потолок и сильнее сжимаю пальцами жесткую ткань.

И даже стыд и смущение послушно отходят на второй план.

— Умничка, — довольно бормочет, продолжая свои ужасно пошлые ласки.

А я зажмуриваюсь от новых, невероятно сладких ощущений, не замечая, как поддавшись соблазну, сама двигаюсь навстречу, инстинктивно прося больше.

— Бл*дь…

Я впервые с момента нашего знакомства слышу мат из уст Богомолова, и это так странно, но мне нравится, потому что это на меня у него такая реакция, и меня она, конечно, подкупает.

Он целует меня там, шепчет пошлые и в то же время ужасно заводящие вещи, языком раздвигает губы, задевая самую чувствительную точку. Жестко, немного болезненно, приникает ко мне, делая что-то совершенно невообразимое.

И меня прошивает такой невообразимо сладкой волной ярчайшего удовольствия, что я напрочь забываю о хоть какой-то доле приличия, и лишь когда собственный крик доносится до слуха, понимаю, насколько несдержанной, оказывается, я могу быть.

Ошалелая от пережитого оргазма, я даже шевелиться боюсь. Кажется, будто стоит мне открыть глаза и все исчезнет, растворится в суровой реальности, окажется просто сном, таким же, как десятки тех, что я видела на протяжении долгих недель.

Все так же не решаясь разомкнуть веки, я лежу, прислушиваясь к происходящему вокруг. Матрац подо мною жалобно поскрипывает.