Его почерневший, полный обещания взгляд проходится по мне с оттяжкой, словно прицеливаясь, но уже через мгновение меня сносит безудержной лавиной.

Володя с каким-то особенным нетерпением набрасывается на мои губы. Жадный, требовательный поцелуй заставляет меня подчиниться.

Все, что мне остается — просто поддаться этому безумию, утопая в его сумасшедшей потребности.

Я только и могу, что хаотично водить ладонями по плечам, скользить пальцами по спине, вонзаясь ногтями в кожу при каждом новом проникновении. Напоминать себе о необходимости быть тише и просить… Просить еще, больше, сильнее.

Уплывшая реальность резко возвращается, когда, выругавшись уже в который раз за сегодня — серьезно, он же столько никогда не ругался — Богомолов резко покидает мое тело.

Все еще ошалелая от этой сумасшедшей страсти, я хватаю ртом воздух, и только писк издаю, когда одним рывком Володя переворачивает меня на живот, стаскивает мое пребывающее в пучине сладостного греха тело ниже и ставит на четвереньки. А я и не сопротивляюсь, просто позволяю делать со мной все, что ему вздумается, потому что могу думать только о том, что снова хочу его чувствовать внутри. В себе.

Эта потребность, древняя как мир, сильнее меня, сильнее всякого стыда, всякого сомнения.

Инстинктивно сама подаюсь назад, подстраиваясь.

— Скажешь, если будет слишком…

Уточнить, что именно он имеет в виду по словом “слишком” я не успеваю. Его член входит в меня неожиданно резко и в тоже время легко, как по маслу, сразу до упора, до легкой приятной боли.

Володя выдыхает облегченно, ладонями сильно сжимает мои бедра и начинает двигаться. Жесткие, глубокие толчки выводят меня на какой-то совершенно новый, незнакомый уровень удовольствия. Обессилив от кайфа, практически падаю на матрац и меня тотчас подхватывают сильные руки, одна ладонь ложится на живот, вторая сжимает грудь. Откидываюсь назад, прижимаясь к влажному от пота торсу и ощущая себя тряпичной куклой в умелых руках кукольника, так искусно дергающего за правильные ниточки, открывая для меня все более острые грани наслаждения. Этот грубый, я бы даже сказала жесткий секс, совсем не похож на то, что было до.

Богомолову будто все тормоза сорвало в моменте, и мне, кажется, тоже.

Мне настолько хорошо, что когда, ускорившийся до абсолютно нечеловеческого ритма, он опускается вниз по животу и пальцами касается раскаленной точки, я содрогаясь в безудержных судорогах, забываю о том, где нахожусь. И только вторая рука Богомолова, вовремя зажавшая мне рот, не позволяет моему крику просочиться за пределы спальни.

Меня ощутимо потряхивает, из глаз брызжут слезы и, не совладав с собой, я впиваюсь зубами в ладонь Богомолова.

Он шипит от боли, губами прижимается к моей шее и, глухо застонав, делает несколько протяжных финальных толчков. Пару секунд мы не двигаемся, дышим тяжело, приходя в себя. И лишь когда я возвращаю себе способность мыслить, понимаю, что только что произошло. Дергаюсь машинально, но меня жестко фиксируют на месте, не позволяя сдвинуться даже на миллиметр.

— Володь… — произношу взволновано.

— Я знаю, малыш, — шепчет мне на ухо, — спокойно, все хорошо, слышишь?

Еще немного помедлив, он осторожно покидает мое тело, а я сглатываю вязкую слюну, осознавая, чем все это грозит.

Черт, хотела ведь сходить к гинекологу, но так и не дошла, обходились презервативами. В крайнем случае Володя просто успевал выйти прежде, чем…

Черт.

— Кир, иди сюда, — он ложится на кровать и утягивает меня за собой, укладывая на себя, — посмотри на меня.

И я смотрю.

— Малыш, я не собирался в тебя кончать, я облажался, но я прошу тебя сейчас, не паникуй, хорошо?

Я заглядываю в его глаза, он, в отличие от меня, выглядит спокойным.

— Я забеременеть могу, — озвучиваю очевидное.

Он обхватывает ладонями мое лицо, смотрит внимательно и вздыхает.

— Кир, я не планировал, но… — замолкает и на его красивом лице проскальзывает тень неуверенности, — черт, малыш, я не делал это намеренно, но если так получится, я буду очень рад.

Его слова заставляют меня беззвучно открыть рот. В смысле очень рад?

Наверное, этот вопрос застывает у меня на лице, потому что в следующую секунду Богомолов начинает смеяться.

— Малыш, что тебя так удивило? Я жениться на тебе собираюсь, естественно, я хочу от тебя детей.

Я ничего не могу с собой поделать, улыбка сама растягивается на лице.

— Но как же учеба и вообще… — бормочу едва слышно.

— А что с ней? Будешь учиться, Кир, ну ты правда думаешь, что я не смогу о вас позаботиться? Я же лучший отец на свете, по версии одной бедовой особы.

На меня вдруг накатывает столько противоречивых эмоций, что я теряю способность говорить, а потому просто качаю головой.

Сможет. Конечно, он сможет. Это же Богомолов.

— Иди ко мне, малыш, я отвечу на твой вопрос.

Я устраиваюсь у него на груди, почти урча от удовольствия.

— На какой вопрос? — поднимаю голову.

— Ну как на какой, тебе же интересно было, о чем мы с твоей бабушкой разговаривали в твое отсутствие, — он произносит это таким довольным тоном, что мне невольно хочется его ущипнуть.

Впрочем, я не отказываюсь от удовольствия, а он смеется.

— Все-все, не дерись.

— Так, о чем вы говорили? — заглядываю ему в глаза.

Он становится серьезным, молчит, прищуривается.

— О будущем, Кир, о нашем с тобой будущем, я дал слово, что по отношению к тебе у меня самые серьезные намерения, и я собираюсь это слово сдержать, как ты понимаешь.

Я не отвечаю, просто прижимаюсь сильнее и закрываю глаза, мысленно благодаря Бога за то, что в тот прохладный вечер он буквально столкнул меня с этим невероятным человеком.

Владимир

— Что, Володя, опять не спится? — усмехаясь, замечает Антонина Павловна, когда я появляюсь на крыльце.

Вдыхаю ночной воздух, улыбаюсь и опускаюсь рядом с ней на крыльцо.

— Не спится, Антонина Павловна.

— Будешь?

Как и в прошлый раз она протягивает мне одну из своих самокруток. Я не отказываюсь.

Воздух вокруг наполняется едким сигаретным дымом.

— А ты молодец, обещаниями не раскидываешься, прямо как мой покойный супруг, — она нарушает непродолжительную тишину.

Я молча вздыхаю, делаю затяжку.

Уверен, с ее стороны это больше, чем просто комплимент. И я это, конечно, ценю.

— А дочь твоя как восприняла новость, или она не знает?

В голосе женщины слышится обеспокоенность, пусть она и пытается старательно это скрыть.

— Все переживаете? — поворачиваюсь к ней лицом.

Мало что могу разглядеть в приглушенном свете уличной лампы.

Только взгляд серьезный, направленный на меня.

В целом мне ее переживания понятны. Единственная внучка как никак, любимая внучка.

Я бы, пожалуй, тоже волновался.

— Переживаю,Володь, — подтверждает, даже не думая отрицать, — Кира у меня одна, я ей счастья желаю, и не хочу, чтобы ее семейная жизнь превратилась в борьбу за твое внимание, — говорит вполне логичные вещи.

— Саня обо всем знает и ничего против не имеет, единственная опасность, которая грозит Кире, это чрезмерная воодушевленность моей дочери предстоящей свадьбой, — у меня непроизвольно вырывается смешок, и я делаю еще одну глубокую затяжку.

— Даже так? — словно не это она ожидает услышать.

— Вы как будто удивлены.

— Ну, — она пожимает плечами, — я за свою жизнь всякое повидала, и плохое тоже, — заключает с какой-то философской отстраненностью.

— Антонина Павловна, я вам еще в прошлый раз сказал, что очень хорошо знаю свою дочь, и ничего кроме радости она по поводу моего отношения к Кире не испытывает.

Она несколько секунд молчит, упрямо глядя мне в глаза, и наконец кивает.

— Что ж, я рада это слышать, — улыбается, — а чего ж знакомиться не привезли Сашку-то твою? Не чужие чай, породнимся скоро, познакомили бы нас.