Поинтересоваться, что именно мне нужно закончить, я не успеваю, потому как, издав характерный звук, лифт оповещает нас о прибытии.

Как только двери разъезжаются в стороны, Владимир Степанович уверенным шагом направляется к двери одной из квартир на площадке. Всего их три.

Я без энтузиазма шагаю следом.

— Проходи, — он открывает передо мной дверь и впускает в квартиру.

Как только я переступаю порог, позади слышится щелчок и в прихожей, надо сказать довольно просторной, загорается яркий свет.

Сделав только один маленькой шажок вперед, я застываю истуканом, слегка растерявшись. Усилием воли заставляю себя пошевелиться, но все, что мне удается сделать — повернуться на сто восемьдесят градусов. Не ожидая столкновения с Богомоловым, я, конечно, врезаюсь ему в грудь.

Это уже становится какой-то совершенно идиотской традицией, не иначе.

Среагировав почти мгновенно и в который раз за последнее время залившись краской, я собираюсь сделать довольно большой шаг назад, но так и замираю с зависшей в воздухе ногой, вовремя вспомнив о том, что я, вообще-то, все еще в уличной обуви.

Правда, удерживать равновесие, стоя на одной ноге и при этом никак не касаться находящегося слишком близко мужчины, мне удается недолго.

В таком положении куртка и сумка кажутся особенно тяжелыми и у меня остается не более доли секунды, чтобы принять решение, в какую сторону мне все же падать. Однако, дилемма разрешается вовсе не моим выбором.

В какой-то момент, видимо, оценив ситуацию, Богомолов загребает меня в свои объятия прежде, чем я успеваю завалиться назад.

— У тебя какая-то уникальная способность терять равновесие, — его моя неуклюжесть, очевидно, забавляет.

Отпускать он меня не торопится, то ли опасается за целость и сохранность частей моего тела, то ли просто наслаждается тем, что в очередной раз вогнал меня в краску.

— Извините, — все, что могу сказать в ответ.

— Снимай куртку, иначе сваришься тут, — он наконец дает мне свободу.

Раздеваться я, впрочем, не тороплюсь, все яснее осознавая неуместность своего присутствия в этой квартире.

В квартире, по сути, чужого взрослого мужчины.

— Ты чего зависла?

Он тем временем успевает снять с себя пальто, повесить его на вешалку и убрать в шкаф.

— Я, — качаю головой, — я не думаю, что это хорошая идея и мне следует тут оставаться.

Я, конечно, понимаю, насколько тупо это звучит учитывая тот факт, что отказаться я могла еще у отделения полиции. На худой конец — во дворе.

Тяжелый вздох долетает до моего слуха, и принадлежит он совершенно точно не мне. Ничего не говоря, Владимир Степанович снимает ботинки, убирает их в сторону и подходит ко мне впритык.

Молча, отчасти воспользовавшись элементом неожиданности, он просто дергает собачку молнии на куртке вниз до самого конца.

— Давай-ка, Кир, думать ты начнешь позже, завтра например.

— Но…

Я все еще вяло сопротивляюсь, когда он помогает мне снять куртку, после чего убирает ее в шкаф вслед за своим пальто.

— Разувайся, — командует тоном нетярпящим возражений.

Я сдаюсь, а он, убедившись, уходит куда-то вглубь квартиры и сворачивает за угол. Я сначала иду за ним, пока Богомолов не скрывается за дверями одной из комнат. Сквозь полупрозрачные стекла я вижу, как в комнате загорается свет. Темный мужской силуэт по ту сторону двери на некоторое время теряется из виду.

Не зная куда себя деть, продолжаю топтаться на месте. Длится это, кажется, целую вечность.

Наконец свет за дверью гаснет и она открывается.

Передо мной предстает Владимир Степанович, в руках у него какие-то вещи.

Их он протягивает мне.

— Женских здесь, к сожалению, нет, но думаю, на одну ночь подойдут и мои.

В протянутых мне вещах я опознаю белую футболку и трикотажные штаны.

— Душ за той дверью, — кивает мне за спину, — чистое полотенце и тапочки в шкафу найдешь.

Прежде, чем я успеваю хоть что-нибудь возразить, он продолжает все тем же командным тоном:

— Иди, Кир, не спорь, — я наверное сейчас выгляжу полной идиоткой в его глазах, впрочем, именно таковой я себя и чувствую, — не переживай, ломиться к тебе я не буду, ну разве что сама попросишь спинку потереть.

Подмигивает, улыбаясь, потом снова вздыхает и качает головой.

— Да пошутил я, малыш, пошутил, иди, — добавляет и, посмеиваясь, уходит, оставляя меня одну в некотором недоумении и абсолютном смущении.

Нет, ну правда, ему удовольствие доставляет откровенно стебаться?

Шум воды   ненадолго  заглушает  поток  мыслей   в  моей  голове.  Под  теплыми   струями   мне   даже   удается   расслабиться,   однако  покидать   укромное  убежище  в   виде   довольно   просторной  душевой   кабинки   я  не   тороплюсь.

Как могу, оттягиваю момент нового столкновения с богомоловым.

Ну как я умудрилась вляпаться во что-то подобное?

В душе я прячусь не менее получаса, однако, как бы ни было велико желание оставаться тут и дальше, позволить себе такой роскоши я не могу.

Напоследок подставляю лицо под приятные струи воды, ладонями отвожу мокрые волосы назад и выключаю воду.

В ванной воцаряется полная тишина, нарушаемая лишь едва слышным биением моего собственного сердца.

Я наскоро обтираюсь полотенцем, промокаю волосы и натягиваю на себя временно выданную мне одежду. Футболка достает до середины бедер, и вполне бы могла сойти за ночнушку, однако штаны я, конечно, тоже надеваю.

Чего я точно не собираюсь делать, так это светить обнаженными частями своего тела.

Ситуация уже и без того патовая.

Из ванной выхожу с большой неохотой, чувство вины, стыда и абсолютной неправильности происходящего не покидают меня ни на секунду.

Наверное, впервые в жизни мне хочется заблудиться, однако, в отличие от особняка Богомоловых, квартира не обладает поражающими воображение габаритами, а потому найти кухню мне удается без труда хотя бы по доносящимся из нее звукам.

Владимира Степановича я застаю у плиты, что-то то готовящим.

От моего взгляда не ускользает и то, что за то время, пока я находилась в душе, оттягивая время, он успел переодеться в такие же домашнию штаны и футболку, что сейчас были на мне.

Меня он замечает только в тот момент, когда я вхожу в кухню и делаю несколько шагов навстречу.

— Да ты, Кира, Ихтиандр, — он поворачивает ко мне голову, одновременно убирая с плиты сковороду.

Я только застенчиво прикусываю губу и опускаю глаза.

— Все хорошо? — уточняет.

— Да, — произношу осторожно, — спасибо, — заставив себя посмотреть на мужчину, выдавливаю какую-никакую улыбку.

Правда, по ощущениям получается скорее вымученный оскал, и думается мне, что Богомолов со мной в этом определении согласен.

Он ничего не говорит, продолжает возиться с содержимым сковородки. Присматриваюсь к тарелкам, когда он выкладывает на них куски омлета и кладет на края кусочки тостового хлеба.

— Увы, больше тут ничего нет, — пожимает плечами, расставляя тарелки на стол, — я хотел заказать доставку, но подумал, что так будет быстрее.

Я уже открываю рот, чтобы сказать, что вовсе не голодна, как в последний момент прикусываю язык, причем прикусываю его буквально, и морщусь от боли.

Молчи, Кир, ради Бога, хоть раз помолчи и не выставляй себя еще большей идиоткой.

Продолжая мысленно раздавать себе подзатыльники, я не сразу замечаю на себе изучающий взгляд.

Правда, даже когда я его замечаю, Богомолов ничуть не спешит прекращать. И вроде ничего такого, но почему у меня ощущение, будто я голая перед ним стою?

— Тебе идет, — наконец заключает Владимир Степанович.

В ответ я только робко улыбаюсь.

— Садись, Кир, чего ты как не родная.

А я и есть — чужая. Этого я вслух, конечно, тоже не произношу.

Чтобы лишний раз не провоцировать мужчину на какой-нибудь подкол, выдвигаю ближайший к себе стул и сажусь за стол.