Открываю дверцы верхнего отсека, достаю оттуда чистое накрахмаленное белье и качаю головой, бабушка есть бабушка. Кто вообще в наше время белье крахмалит?

— Я знаю, — улыбаюсь, и, не глядя на мужчину, иду к кровати.

Упорно глядя только вперед, не замечаю, как Владимир Степанович волшебным образом оказывается рядом. Только удивленно смотрю на него, когда он забирает у меня из рук белье.

— Кир, я не бытовой инвалид и застелить постель способен сам, — произносит улыбаясь и откладывает стопку на матрац, при этом не сводя с меня взгляда, и прежде, чем я вообще успеваю что-то осознать, он подхватывает меня на руки и вместе со мной опускается на кровать.

— Вы чего, — таращусь на него ошарашено, очутившись у него на коленях.

Я настолько поражена его действиями, что даже вырваться не пытаюсь.

— Бессовестно пользуюсь удачно подвернувшимся случаем, конечно, — ухмыляется довольно.

— Я пойду, — понимая, что если продолжу вот так сидеть, то совершу какую-нибудь непоправимую глупость, делаю попытку сползти с его колен.

Он не позволяет, буквально пригвождает меня к месту, держит крепко.

Одной рукой обвивает мою талию, пальцами второй обхватывает подбородок, фиксирует, не давая мне возможности отвернуться, и не оставив мне ни шанса на сопротивление, прижимается к моим губам своими. Следующие секунды ознаменовываются для меня огромным чувством стыда и осознания собственного неминуемого падения, потому что вместо того, чтобы оттолкнуть его, я, обреченно выдохнув, отвечаю на поцелуй. И я не знаю, что именно руководит мною в тот момент, когда, высвободив руки, я зарываюсь пальцами в его волосы, продолжая жадно целовать отца своей единственной подруги и не желая от него отрываться. Я потом сожру себя за этот момент слабости, но сейчас… сейчас я хочу его целовать, как хотела в ту ночь, в его доме, на его кухне.

Наш поцелуй заканчивается так же внезапно, как и начался, и лишь по прошествии секунд, отдышавшись и придя в себя, я окончательно осознаю, что только что натворила.

Морок, навеянный этой случайной близостью, моментально рассеивается и по затылку больно бьет реальность. Наощупь опускаю ладони на широкие плечи и с трудом заставляю себя разлепить веки, чтобы посмотреть мужчине в глаза.

Он тяжело дышит, большим пальцем скользит по моей щеке, смотрит на меня так…

Боже, даже в мыслях это звучит бредово, но никто и никогда не смотрел на меня с таким обожанием. Я, должно быть, от переизбытка чувств умом тронулась.

— Я пойду, ладно? — произношу дрожащим голосом.

— Опять сбегаешь? — он иронично изгибает бровь, улыбается, разглядывая и вгоняя меня в краску.

— Я не… бабушке надо помочь, — звучит, конечно, по-идиотски, но на удивление срабатывает.

Владимир Степанович кивает, правда, отпускать не спешит.

— Ты же понимаешь, что после того, что между нами произошло, я, как порядочный мужчина, теперь просто обязан на тебе жениться?

— Да ну вас, — полыхая от смущения, возмущения и, стыдно признаться, возбуждения, я дергаюсь, отчаянно желая встать.

— Все-все, малыш, не злись, — шепчет мне в висок и касается его губами, — Кир, посмотри на меня, выкинь из своей чудесной головки все те глупости, что ты уже успела надумать, хорошо?

Владимир

— Что, не спится? — в тишине ночи раздается размеренный голос Антонины Павловны.

Женщина сидит на небольшом раскладном стуле у края крыльца, спиной ко мне. Усмехаюсь, прикрываю за собой дверь и, сделав несколько шагов, сажусь на деревянную поверхность ступеньки.

— Не спится, — отвечаю на ее вопрос.

Уснешь тут. Как подростка от эмоций распирает. Я вовсе не собирался форсировать события, вышло случайно, не сдержался просто. И не помню уже, когда в последний раз так легко поддавался желаниям, напрочь теряя контроль. Верно говорят, если слишком долго сдерживаться, рано или поздно сорвешься. Впрочем, я совру, если скажу, что поступил бы иначе, будь у меня возможность переиграть. Ни черта.

— Ну раз нам с тобой обоим не спится, давай серьезно поговорим, что ли.

— Давайте поговорим, — соглашаюсь, не раздумывая.

Чего-то подобного я подсознательно ожидал и даже рад этой случайной встрече посреди ночи.

— Куришь? — спрашивает неожиданно.

— Иногда грешу, — признаюсь из рук женщины самокрутку и зажигалку.

Подношу огонь сначала к ее самокрутке, потом поджигаю свою. Закуриваем молча.

— Крепкие, — замечаю, выдохнув облако дыма.

— Другого не держим, — гордо усмехнувшись, она делает несколько затяжек и продолжает: — вот что, Владимир, я тебе скажу, мне лет может и много, но в маразм я пока не впала, к счастью, и деменцией не страдаю. В рассказ о просто начальнике и подчиненной, несмотря на старательные убеждения внучки я не верю, и есть у меня подозрение, что ты тоже.

Я ничего не отвечаю, просто слушаю, и она продолжает:

— В личную жизнь внучки я стараюсь не лезть, но это не значит, что я за нее не переживаю, ты на меня сейчас не обижайся, я тебе прямо скажу, участи быть развлечением для богатого мужчины почти вдвое старше, я Кире не желаю.

— Я вас услышал, Антонина Павловна.

— И? — она поворачивается ко мне лицом, даже в полумраке, освещенном тусклым фонарем, висящим над крыльцом, я хорошо различаю ожидание в ее взгляде.

— Мы бы с вами сейчас не разговаривали, будь Кира для меня просто развлечением.

— Дай-то Бог, потому что девчонка в тебя влюблена по уши, — заключает с каким-то странным спокойствием и устремляет взгляд в темноту ночи.

Я никак ее слова не комментирую. С очередной затяжкой чувствую, как в груди теплом разливается удовлетворение. Не то чтобы симпатия Киры была для меня секретом, но даже в почти сорок лет, оказывается, приятно слышать подтверждение со стороны. Тем более со стороны такого авторитетного источника, как родная бабушка.

— Ты бы хоть вид сделал, что удивлен, — возмущается, с напускной серьезностью.

— Зачем?

— Действительно, — хмыкает язвительно.

— Антонина Павловна, как вы уже заметили, я не давно не мальчик, под сраку лет я влюбляться не планировал, в отношениях никогда заинтересован не был, у меня была дочь, мне этого было достаточно, но так уж вышло, что одним осенним вечером ваша внучка буквально влетела в мои объятия. Я пытался поступить правильно, пока у нее был молодой человек, и я бы не полез к ней, если бы не был уверен в том, что мои чувства взаимны, но они взаимны. И, конечно, я не удивлен, я же не слепой и не тупой, к счастью.

Говорю, как есть. Юлить я не привык, притворяться — тоже, да и не положено мне вроде как, ни по возрасту ни по статусу. К тому же, все складывается как нельзя лучше.

— А ты не староват для моей внучки?

— Побойтесь Бога, Антонина Павловна, я мужчина в самом расцвете сил, по мне разве не видно? — не без удовольствия поддерживаю ее попытку меня поддеть.

В целом, я уже на моменте нашего с ней знакомства понял, что общий язык мы с этой женщиной непременно найдем, и не ошибся.

— Ладно, черт с тобой, — махнув рукой, она гасит сигарету и протягивает мне стеклянную пепельницу, — я рада уже тому, что она от журавлика своего наконец ушла, думала, не доживу, а разница в возрасте… Ну может оно и к лучшему, муж мой покойный меня на двенадцать лет старше был, вот это все, — она проводит рукой по воздуху, указывая на свои довольно, по мерка деревни, внушительные владения, — это он отстроил, соседний участок выкупил, соединил с нашим, дом вот построил, все удобства, надежный он у меня был, я-то замуж за него не собиралась, был у меня тоже свой журавлик, тот еще разгильдяй, да дед Кирюши оказался настойчивым, и не поняла, как замужем оказалась.

Я слушаю, молча наблюдая за чередой эмоций на ее лице. Радость сменяется легкой грустью, глаза на мокром месте.

— Расчувствовалась я с тобой, — шмыгнув носом, она быстрыми движениями смахивает с глаз слезы, будто и не было ничего, — ты мне Володя, вот еще, что скажи, дочь-то твоя как отнесется к этой вот ситуации?