Коридор был узкий, но безупречно чистый. Гравюры в строгих рамках, лицензии с золотыми оттисками, запах политуры и часовое тиканье, которое будто отмеряло стоимость каждого шага. Всё здесь внушало доверие. Или, по крайней мере, необходимость вести себя прилично.

Наконец, мой провожатый остановился у двери из красного дерева.

— Вам сюда, — парень вежливо поклонился, тут же удаляясь и оставляя меня в одиночестве. Я поднял руку и дважды ударил костяшками по панели.

— Входите, — раздалось изнутри.

Я толкнул дверь и замер на пороге. У окна, с бокалом какого-то напитка в руке и всё той же ленивой уверенностью во взгляде, стоял Олаф Градский. Он повернул голову и, завидев меня, усмехнулся — не удивлённо, а как будто именно меня и ждал.

— Ну надо же, — протянул он. — Я знал, что судьба нас ещё сведёт, но не думал, что так скоро… и при таких обстоятельствах.

— Это твоя контора? — я сделал шаг вперёд, всё ещё не веря собственным глазам.

— Можно сказать, что да, — кивнул мой старый знакомый и поставил бокал на подоконник. — Но, думаю, ты здесь не из-за того, чтобы интересоваться моими делами… давай лучше обсудим твою проблему. Устраивайся поудобнее.

Что ж, если уж и просить деньги — то хоть у знакомого. Пусть и с таким странным чувством в груди. Я присел на предложенный мне диван, чуть выдохнув. Мир оказался значительно меньше, чем я думал. Но на этот раз — к лучшему.

— Рад, что контора принадлежит именно тебе. Есть шанс, что мне поверят на слово, — сказал я, изучая кабинет. Всё было строго, добротно. Никаких излишеств, но и ни следа бедности. Градский знал, что делает.

— Возможно. Но не забывай, я теперь человек деловой, а не просто приятель по гвардии, — с нажимом произнёс мой собеседник. — Так что давай сразу: что у тебя случилось?

— Мне нужно взять взаймы четырнадцать серебряных монет… — начал я, но сам же и поправился: — Лучше двадцать. На случай непредвиденных расходов. Слишком многое поставлено на карту, чтобы снова остаться без копейки.

Олаф присвистнул и немного приподнял бровь:

— Двадцать? Серьёзно?

— Ты знаешь, что я не из тех, кто любит просить. Но если я пришёл — значит, выхода нет, — честно признался. — Деньги нужны срочно.

— Не пойми меня неправильно, — Градский поднял ладони. — Я тебе доверяю. Но сумма всё же немаленькая, и есть определенные процедуры. Закон требует гарантий.

— Конечно. Формальности, — кивнул я, хотя в груди неприятно сжалось. Слово «формальности» звучало слишком легко для того, что было на кону. Словно я подписывался под чем-то, чего ещё даже не успел осознать до конца.

— Что можешь предложить в залог? — спросил Олаф.

Я отвёл взгляд, провёл рукой по щетине на подбородке, как будто мог вытереть с лица усталость и неуверенность. Горло пересохло. И я вздохнул.

— Только дом… и землю. Больше у меня ничего нет.

Это прозвучало даже тише, чем я собирался. Как признание в провале. В том, что я, некогда уверенный в себе до наглости, остался с одним-единственным куском жизни, который ещё принадлежал мне.

Мой собеседник замолчал. Его лицо потяжелело, а взгляд стал сосредоточенным, почти чужим. Уже не друг сидел напротив, а человек, вынужденный смотреть на меня сквозь призму графиков, рисков и контрактов.

— Это всё, что у тебя осталось? — спросил он аккуратно, но с явным напряжением.

Я кивнул, не сразу собравшись с силами:

— Всё, что стоит хоть чего-то. — Помолчал и добавил: — Но оно моё. И, надеюсь, этого хватит.

Внутри что-то ныло — смесь тревоги, стыда и почти детского страха, что сейчас мне скажут «нет». Что меня вежливо, но твёрдо выставят за дверь, и я останусь у разбитого корыта… без шансов, без времени и без поддержки.

Градский по-прежнему молчал, чуть покачивая ногой, будто взвешивал не только риски, но и то, насколько глубоко мы ещё считаем друг друга близкими.

— Хватит, — произнёс он наконец. — Но ты же понимаешь, что это значит? Если не выплатишь займ — дом переходит под опеку конторы. Потом будет реализация, если не разберёшься с долгом. Всё по закону.

— Я знаю, — кивнул в ответ. — Всё понимаю.

Олаф чуть наклонился вперёд:

— Ты уверен, что готов так рисковать?

— Нет, — сказал я. — Но мне не оставили выбора. Я не позволю, чтобы Александру забрали, словно какой-то товар.

Мой старый знакомый внимательно посмотрел на меня, потом коротко кивнул и потянулся за бумагами.

— Тогда оформим. Бумаги я подготовлю. Подпишешь, и получишь нужное. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

— Надеюсь тоже, — произнёс я. — Но с твоей помощью у меня, по крайней мере, появляется шанс.

Я подписал все бумаги, не позволяя руке дрогнуть, хотя пальцы сводило от напряжения. Каждая строка контракта, каждый выверенный юридический оборот будто говорил: ты ставишь на кон всё, что у тебя осталось . Но я знал — другого пути у меня не было.

Последним штрихом я приложил личную печать рода Виери. Кольцо с выцветшим гербом звякнуло по воску. Маленький красный отпечаток — но с каким весом. Последняя нить, связывавшая меня с родом, с именем, с прошлым… Я был его единственным представителем. Больше никого — только я.

Когда я отодвинул бумагу, Олаф, не торопясь, осмотрел всё, кивнул и, как ни в чём не бывало, достал из выдвижного ящика аккуратный мешочек.

— Двадцать серебра, как ты и просил, — произнёс он. — И если учесть административный налог в одиннадцать процентов от полной суммы, то выходит, что твой общий долг теперь составляет двадцать две монеты серебром и двадцать медяков. Сумма внушительная, — усмехнулся он, хотя в его взгляде я видел: он всё понимает. И сочувствует по-своему.

— Спасибо, — ответил уже более спокойно, смирившись с тем фактом, что я теперь должник.

После этого поднялся и пожал руку своему старому знакомому. Тепло, крепко. В глазах мелькнула благодарность, чуть-чуть — облегчения… и тень опасения.

— Надеюсь, ты не пожалеешь, что мне помог, — сказал я, глядя ему в лицо.

— Только если ты пожалеешь, что попросил, — ответил мой собеседник с лёгкой улыбкой. — Удачи, Виери. Сделай то, ради чего пришёл ко мне.

Я кивнул и развернулся, не оглядываясь. Вышел из кабинета, словно скинув с плеч мешок… или, наоборот, взвалив новый.

Шаги по коридору отдавались чётко и быстро. Внутри всё звенело от спешки: нужно успеть, пока двери ведомства ещё открыты. На улицу я почти выбежал. Серебро в кармане будто жгло сквозь ткань. Теперь — в префектуру. Срочно. Пока система не передумала и не пришла за мной сама. Пока можно ещё что-то исправить.

Налог на владение рабами… Это звучало омерзительно. Но выбора у меня больше не оставалось.

Под удивлённым взглядом секретаря в центральном холле я направился к лестнице, стараясь выглядеть как можно более уверенно — будто у меня был официальный пропуск, а не просто острая нужда. Секретарь, кажется, хотел что-то сказать, но промолчал, склонившись обратно к своим бумагам.

Третий этаж встретил меня запахом бумаги, чернил и людским гудением. Коридор был узким, заставленным скамьями и забитым людьми: кто-то сидел с угрюмым видом, кто-то стоял, переминаясь с ноги на ногу. Некоторые явно уже устали ждать и просто тупо смотрели в одну точку, сжав в руках свои документы.

Я аккуратно занял место в хвосте этой разношёрстной очереди. И лишь спустя пару минут до меня дошло, что я так и не взял у секретаря пропуск или талон — бумажку, без которой здесь не пройти и шагу. Но возвращаться назад без крайней нужды не хотелось. Вдруг и так получится?

Время шло. Минуты тянулись мучительно долго, а дверь в кабинет, ради которого все здесь собрались, так ни разу и не открылась. Никто не вышел, и никто не зашёл.

Люди начали переговариваться между собой — сначала шёпотом, потом всё громче. Отрывочные фразы начали складываться в картину.

— …говорю тебе, его вызвали срочно…

— …сказали, что-то случилось в архивном отделе…

— …да он и не вернётся сегодня, зачем нам здесь сидеть?