Тот самый, за которым я с самого утра то и дело ловила ухо, надеялась, что услышу.

Кристиан Виери стоял у калитки. Его плащ был в пыли, шаг тяжёл, лицо бледное, но в глазах — ледяной огонь. Он опирался на железную ручку, словно на трость, но стоял уверенно и жёстко, как человек, не допустящий ни малейшего сомнения.

— А вы, господа, — продолжил он, — для начала представьтесь. И объясните, по какому праву так себя ведёте в моём поместье.

Кристиан Виери

Солнце клонилось к закату, заливая деревню яркими, почти нереальными красками — алыми, золотыми, медными. Именно этот свет пробился сквозь веки и выдернул меня из вязкой, спутанной темноты. Я резко подхватился, сердце стучало в панике: меня ведь ждут! Ждут ведь… правда?

— Лежите, господин, — послышался знакомый голос. — Не вставайте, вам ещё рано. От яда ржанника вас трясло не на шутку. Наш лекарь кровь спустил, самогонкой шибанул, но вы ж понимаете — это не лекарство. Вам бы к целителю, в город бы.

Я повернул голову. Староста стоял рядом, сутулый, уставший, но со стойким выражением на лице. Его глаза выражали и беспокойство, и настойчивость. Но я уже медленно поднимался, тело отзывалось болью и слабостью, а сознание цеплялось за одну мысль — надо возвращаться. Надо домой. Там ждут.

— Мне нужно… возвращаться… — голос хриплый, как будто и он не был до конца уверен.

Я встал, но ноги тут же предательски подкосились. Староста шагнул вперёд, подхватил за локоть, и в следующий миг я уже сидел на скамье, стараясь снова не провалиться в мутную пустоту.

— Ладно, поехали, — пробормотал он, хлопнув себя по коленям. — Сам довезу. Не хватало ещё, чтобы вы тут с копыт сбились.

Пока он готовил повозку, к дому потянулись женщины — его супруга и жёны тех, кто сопровождал меня в походе. В руках у них были мешки: кто с крупой, кто с хлебом, кто с сушёными травами. Заговорили все разом — о благодарности, о долге, о том, что «мы должны хоть как-то помочь». Отмахиваться не было ни сил, ни желания.

— Спасибо… — кивнул я устало, принимая то, что давали, потому что знал — они вкладывали в это всё, что могли.

В повозке было жёстко и трясло, но я откинулся на мешки и закрыл глаза. До дома. Главное — доехать домой. А когда телега наконец свернула с дороги на знакомую узкую тропу, сердце моё сжалось. Я узнал её сразу — она вела к дому, к моему имению, к спокойствию… и, возможно, к беде.

Но спокойствием тут и не пахло. У самого поворота стояла карета. Государственная. Лакированные панели поблёскивали в закатном свете, герб на дверце был безошибочно знаком. Возница на козлах клевал носом, укутанный в плащ, но поводья держал крепко. Спал, как положено тому, кто знает — господа не торопятся.

А вот сами господа, судя по всему, торопились очень даже. Если их не было в карете, значит, они уже внутри. У меня дома. Без предупреждения. Без приглашения.

Беспокойство подскочило к горлу — горячей, липкой волной. Я, не дожидаясь, пока староста остановит повозку, спрыгнул сам. Ноги дрожали, тело ныло, но я почти побежал — насколько позволяла слабость — вперёд, по тропе, к родной калитке. К дому. К тем, кто был там сейчас.

Я едва ухватился за покосившийся столбик, как услышал голоса. Они доносились с крыльца — приглушённые, но резкие. Один из них был сух и надменен, другой — спокойнее, но от этого не менее властный.

Я крепче сжал пальцами дерево и сделал шаг вперёд, в самую гущу надвигающихся событий.

Третий голос принадлежал Орлину. Мой старый слуга держался достойно — говорил спокойно, даже мягко, но в каждом слове чувствовалась внутренняя твёрдость. Он, как всегда, старался быть щитом. Пусть возраст давал о себе знать, но дух его оставался несгибаемым.

— Его Светлость сейчас в отъезде, — сказал он, делая шаг вперёд, чуть выставив локоть, словно прикрывая кого-то за своей спиной. — Что ему передать?

— Передайте ему, что мы забираем незаконно приобретённую рабыню, — с усмешкой бросил один из незваных гостей, невозмутимо поправляя перчатку. — А герцог обязан будет явиться в префектуру Вилантии для выяснения обстоятельств.

В голосе звучала ледяная уверенность. Они чувствовали своё превосходство — за их спинами была система, власть, закон… А за моей — только старая ограда и седой слуга, упрямо стоящий между ними и Александрой.

Но что-то в поведении гостей меня задело. Что-то... вызвало такую злость, что она на мгновение перебила боль в груди и слабость в ногах. Похоже, они забылись. Всё же я герцог. Обедневший. С рухнувшей репутацией и кошельком, в котором звенит только ветер. Но герцог, чёрт бы вас побрал!

И сейчас — впервые за долгие годы — я был готов воспользоваться этим проклятым, тяжёлым, но всё ещё действующим титулом.

— Девушка никуда не пойдёт, — сказал я, стараясь говорить чётко и уверенно, несмотря на боль в боку и дрожь в ногах. Железная ручка калитки под моей рукой была единственной опорой, но стоять нужно было ровно. С достоинством. Я — герцог. Пусть разорившийся, пусть больше похожий сейчас на больного нищего, чем на вельможу… Но всё ещё герцог, и это, чёрт побери, кое-что значит.

Трое у крыльца обернулись. Взгляды — сначала удивлённые, затем… небрежные. Один из них, усач с накрахмаленным воротником и чёткой складкой на сюртуке, смерил меня с головы до пят, как будто прикидывал — жив ли вообще.

— Ваше Светлоство, — процедил он, чуть склонив голову. Не поклонился. Просто отметил — мол, услышал. — Мы как раз обсуждали ваше… имущество.

Орлин сделал шаг вперёд, будто хотел что-то сказать, но я чуть поднял руку, останавливая его. Сам справлюсь.

— Вы, похоже, забылись, — сказал я, не повышая голоса. — Это мой дом. А вы — нежданные гости без предъявления ордера, без сопровождения магистрата и, главное, без капли уважения.

Я сделал шаг вперёд, сжав зубы от боли.

— Если у вас действительно есть основания для претензий, я выслушаю их. Но до тех пор, пока вы не представитесь и не объясните, с какой стати вторгаетесь в моё поместье и запугиваете моих слуг и гостью, — я подчеркнул последнее слово, — никто никуда не пойдёт.

Молчание. Только лёгкий скрип кожи, когда усач сдвинул плечами. Незнакомец хотел возразить — это было видно, — но я смотрел прямо, и, видимо, в моём взгляде он всё же увидел кое-что, от чего язык у него чуть запутался.

А я стоял. Держался за калитку и стоял, как мог. Потому что если я не выдержу сейчас — не выдержу уже никогда.

— Никак нет, Ваша Светлость. Прошу меня простить за столь ярое желание выполнять свои служебные обязанности, — "усатый" скривился так, будто вкусил что-то крайне неприятное, но теперь, по крайней мере, не позволил себе и тени пренебрежения. На этот раз титул прозвучал без издёвки — ровно, подчёркнуто вежливо. — Барон Кернский к вашим услугам, — добавил он с почти театральным поклоном, склонив голову как подобает младшему по рангу. Голос его всё ещё был сух, но в нём уже не чувствовалось прежнего превосходства.

Тощий работорговец рядом торопливо закивал, чуть не уронив свою шляпу, и тут же повторил ту же фразу, почти дословно, будто спешил перестроиться под нового главного в пространстве.

С Орлином они могли позволить себе высокомерие. Простому слуге, пусть и верному, не полагается уважение по статусу. Но теперь перед ними стоял герцог — пусть даже обедневший и осунувшийся после тяжёлого дня. И со мной, как бы им того ни хотелось, придётся считаться.

Один из сопровождающих, на вид — обычный клерк, без мундира, но с аккуратной папкой под мышкой, не проронив ни слова, шагнул вперёд и протянул мне документы. Руки у него дрожали чуть заметно, будто он не привык к таким выездам — и явно не ожидал оказаться в самом эпицентре напряжённого разговора.

Я взял бумаги, бегло взглянул на герб префектуры в верхнем углу, и тут же протянул свёрток Орлину.

— Позже, — сказал негромко. — Сейчас не совсем подходящее для этого время.

Старый слуга молча кивнул и аккуратно принял документы, будто это были не листы с печатями, а что-то куда более хрупкое.