Патимат подошла ближе, запах её духов и печёного теста вплёлся в приторный аромат роз из вазы, и молча, без лишних движений, накинула ткань на голову девушки. Быстро, уверенно, будто делала это сотни раз. Сильные пальцы убрали под плотный материал длинные пепельные волосы, пригладили их, заправили, чтобы ни одна прядь не выбивалась наружу.

Закончив, женщина отступила на шаг и жестом велела следовать за ней.

Алия машинально двинулась за Патимат, чувствуя, как платок давит на голову и шею, лишает воздуха и одновременно — самого простого, что у неё ещё оставалось: права быть собой.

В просторном кабинете, куда ее привела женщина, уже сидел старик Ахмат. На этот раз он осмотрел внучку внимательно и одобрительно кивнул головой — ее одежда пришлась ему по душе. Лия мысленно показала деду фак.

— Садись, — приказал Ахмат и кивком головы велел Патимат выйти. Та повиновалась бесприкословно.

— Твой отец, Алият, — начал Ахмат, — сильно задолжал роду. Ты отдашь его долги.

Лия до крови прикусила щеку, чтобы не бросить в глаза старому козлу все, что она думает о роде в целом и о нем в частности. Понимала, что гнев бесполезен, а два амбала-братца могут ждать за дверями. Эти сектанты и слышать не хотели ни о законах, ни о светском государстве. Спорить с ними — она это уже приняла, — не имело смысла.

— Вижу, ты умная девочка, — снова одобрительно хмыкнул Ахмат, — твой отец тоже был смышлёным. Даже слишком. Не от этого ли все беды?

Вопрос ответа не требовал. В комнату бочком зашла Патимат и принесла чай на широком подносе. Сначала налила деду, а после, поставила чашку перед Лией и снова вышла.

Лия до чашки даже не дотронулась.

— Сейчас, Алият, я допускаю, что ты не понимаешь, зачем я вернул тебя в род. Но через года, девочка, ты поймешь, что нет ничего важнее семьи. Чем сильнее семья, тем сильнее становишься ты сама. Ты выйдешь замуж, родишь детей, будешь уважаема мужем и своими потомками.

Алия почувствовала, как внутри нарастает невероятное раздражение. Но одновременно приходило холодное понимание того, что дед ведет к главной цели ее похищения.

Ахмат сделал несколько медленных глотков, шумно втянул носом пар от чая, словно смаковал не напиток, а сам момент, а потом вновь перевёл взгляд на внучку. Его глаза — тёмные, с застывшим холодным блеском — будто прожигали её изнутри.

— Мы — не волки-одиночки, Алият, — произнёс он глухо, размеренно, словно читал закон. — Роды держатся друг за друга, и каждый обязан укреплять союз. Ты — часть семьи, и твоя кровь должна принести пользу.

Он наклонился чуть ближе, и золотые нити на его чёрном бешмете засверкали в полумраке.

— Чем быстрее ты приобщишься к нашим традициям, чем быстрее примешь свою семью — тем легче станет тебе самой.

Он бросил быстрый взгляд на горы за окном.

— Что ты знаешь о предназначении женщин, Алият?

— В вашем представлении или моем? — не сдержалась она от ядовитой реплики.

— Дитя…. — усмехнулся старик, — нет твоего или моего мнения. Есть природа и бог. И они и только они определили положение женщины в мире. В семье. В обществе.

Алия плотно сжала зубы, приказывая себе молчать.

— Женщина, — продолжал старик, — это хранительница, сердце семьи, Алият. Аллах велит беречь женщину, как сосуд. Ты, наверное, думаешь, что мы — дикари. Но это не так…

«Да, конечно!» — зло подумалось Лии.

— Женщина, мать, жена — мы чтим и уважаем вас за это, — он на миг замолчал, и в этой паузе Лия отчётливо услышала главное — за витиеватыми словами о «чести» и «уважении» сквозила жёсткая истина: уважение здесь измерялось только покорностью, а цена женщины определялась тем, насколько она способна служить семье.

— Поэтому вы закутываете нас в платки? Похищаете? — как она не старалась, гнев вырывался наружу неразумными словами.

— Мы заботимся о вас, Алият, — Ахмат даже не рассердился, только чуть тронул бороду пальцами и усмехнулся. — Платки, одежда — это защита. Мы оберегаем вас, девочка. Разве не оскорбительно тебе слышать в свой адрес грубые слова? Разве не бывало моментов, когда тебе приходилось самой вставать за свою честь, хрупкой, слабой?

Он наклонился чуть вперёд, голос зазвучал жёстче:

— У нас такого нет. Здесь за твою честь встанет весь клан. Если ты будешь чистой и добродетельной, никто не осмелится пойти против заветов Аллаха и оскорбить тебя.

Лия вскинула голову, губы тронула горькая усмешка:

— А если найдётся такой отморозок?

Старик резко ударил ладонью по подлокотнику кресла, и звук сухо щёлкнул в тишине, как выстрел.

— Значит, родня решит, кто из вас виновен! — его глаза сверкнули холодным огнём. — Тот шайтан, что покусился, или ты, Алият, которая смутила его и навлекла беду на свой дом!

Он замолчал, снова отхлебнув свой чай.

— Через два дня наш дом посетит высокий гость, Алият. Большая честь принимать его у нас, — вот она, суть, которую скрыли за высокими словами о чести и достоинстве.

— Я здесь при чем? — холодно бросила девушка.

— Не посрами нас, девочка, — ответил старик. — Вся семья будет присутствовать при встрече. Как и его достопочтимая мать. За эти два дня тебе придется быстро учиться и уважать наши традиции.

— Отошлите меня домой, — Алия выпрямила спину и гордо посмотрела на деда, — и вам нечего будет опасаться.

— Ты останешься здесь, — коротко отрезал Ахмат, и впервые за встречу в его глазах появилось раздражение. — И примешь дорогого гостя как велят обычаи и честь семьи Алиевых. Или же, Алият, — тон резко поменялся, в голосе послышалась угроза, — я перестану уважать тебя и твои привычки. Сейчас я разговариваю с тобой как с частью семьи, как с дорогой и любимой внучкой. Но все может поменяться, Алият.

Девушка прикусила нижнюю губу, но промолчала.

Ахмат допил чай и сделал ей жест рукой, позволяя уйти.

Алия резко развернулась и ни слова не говоря вышла из кабинета.

У дверей ее поджидал один из братьев.

* отсылка к роману М.Этвуд "Рассказ служанки"

Два дня ее даже на несколько минут не оставляли одну, приучая к домашним делам и обучая порядкам. Сначала — платок. Ей по десять раз показывали, как правильно укладывать волосы под ткань, как завязать концы, чтобы не торчала ни одна прядь. За малейшую небрежность Патимат щёлкала языком и поправляла сама, стягивая узел так туго, что казалось, голова вот-вот треснет.

Потом учили, как заходить в комнату: дверь не распахивать, а тихо приоткрывать; ступать негромко, с опущенными глазами; никогда не проходить перед мужчиной, если можно остановиться и подождать. Лия всё это делала через силу, сжимая зубы, но запоминала — понимала, что ошибки будут стоить ей унижений, а то и наказания.

На кухне Лию приучали к самому простому: нарезать хлеб тонкими ломтями, подавать чай так, чтобы не расплескать, раскладывать на тарелки лепёшки и сладости. Показывали, в какой последовательности ставить блюда на стол, кому подавать первым, а кому последним. «Гости — прежде всего, старшие мужчины потом, женщины после», — повторяла Патимат.

А ночью Лия снова и снова просматривала пространство перед окном. Она уже с закрытыми глазами могла сказать где какое расстояние, наметила основные точки опоры и прыжков. Основное затруднение вызывал забор — её так и не выпустили из дома даже в сад, поэтому подойти к нему вплотную, ощутить реальную высоту или проверить крепость лианы она не могла. Приходилось прикидывать на глаз: где зацепиться, выдержит ли камень опору, хватит ли сил, чтобы подтянуться.

Старик Ахмат следил за внучкой, как степной коршун. С одной стороны, его радовала разумность девушки — не пришлось использовать силу, чтобы заставить ее повиноваться. С другой стороны, прожив на земле не один десяток лет, укротив не одного коня он прекрасно знал, что за смиренным фасадом зреет бунт, который может прорваться в любой момент.