Мало сбежать из того мира, мало обвести хищника вокруг пальца. Нужно окончательно выбить ему зубы и выдрать когти — тогда он перестанет быть опасным. Андрей готовился к большой охоте.

Но вот уже две недели не приезжал к ним — только звонил. С новостями, когда были.

И Лия поняла, что ее мечтам пришел конец. Она была свободна от Ахмата, но не была свободна от самой себя.

Лежа в темноте, она слушала дыхание Заремы на соседней кровати и знала — та тоже не спит. И тоже думает о том, что в свои 18 стала инвалидом, чья жизнь изуродована до предела.

— Ты о нем думаешь? — вдруг едва слышно спросила Зарема.

— О ком? — вздрогнула Лия.

— Об Ахмате… — голос сестры стал почти не различим в тишине ночи.

— Стараюсь не думать, — Лия закрыла глаза, словно это могло отгородить её от навязчивых образов. Это была ложь, и они обе это знали. Она думала о нём постоянно.

— Понятно… — просто согласилась Зарема, поворачиваясь на другой бок, чтобы скрыть лицо. В её голосе прозвучала не обида, а горькое понимание и одиночество.

Лия села на постели и подтянула к себе колени, обхватив их руками. За окном дождь так и не прекратился, монотонно барабаня по стеклу и карнизу, словно отбивая такт их общему безысходному горю.

— Я не могу не думать, Зара… — вдруг вырвалось у Лии, будто сама не ожидая этой исповеди.

Зарема открыла глаза и медленно повернулась лицом к сестре, в темноте едва угадывались ее черты.

— Ненавижу его всей душой… но… — голос Лии упал до шепота, — иногда думаю… Может… я… зря…

— Что? — Зарема резко села на кровати. — Лия, что ты говоришь?

— Он зверь… — в темноте сказать это было легче, чем при свете дня. Слова текли, как кровь из старой раны. — Но… он… любил меня… по-своему, уродливо, но… никто больше так любить не будет.

Зара глубоко втянула воздух.

— Я тоже… думаю… — тихо начала Зарема, и в голосе ее послышалась та же горькая нота. — Алия, мой жених… старый… мерзкий… но… я была бы его последней любовью… Понимаешь? Хоть чьей-то… А кому я нужна сейчас? Инвалидка… уродливое существо… — она сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. — Я читала, читала, что они со мной сделали. Лия, я даже радости близости не познаю… Ты хоть красивая… у тебя есть шанс…

— Я — испачканная и изломанная, как и ты… — Лия говорила так же тихо, и в этом шепоте было странное утешение. — Зара, нам надо это принять. И жить с этим. Такой как Андрей… — имя вырвалось неожиданно, обжигая губы. — Таким мужчинам нужны целые женщины. Не сломанные. Не те, кого нужно собирать по кусочкам….

Зарема все поняла, перебралась к сестре и крепко обняла.

— Ты влюбилась, да? — прошептала она тихо.

Лия ничего не ответила.

— Мы могли бы любить так сильно… — прошептала Зара, прижимаясь лбом к плечу сестры. — Но кто полюбит так нас?

Обе беззвучно плакали в собственной боли.

В мягком, приглушенном полусвете ламп тихо играла ненавязчивая живая музыка. Негромкие переливы фортепиано переплетались с томным саксофоном, создавая интимную, почти приватную ауру. Звуки тонули в бархатной обивке кресел, впитавшей за годы шепоты тысяч разговоров, и растворялись в высоких сводчатых потолках.

Столы, укрытые тяжелым снежно-белым льном, были расставлены с таким расчетом, чтобы у каждой пары было свое уединенное пространство. Хрустальные бокалы ловили отсветы пламени и мягкого света из-под шелковых абажуров, отвечая им тихим, хрустальным перезвоном. Здесь царила особая московская магия — бурная жизнь мегаполиса оставалась за тяжелыми, обитыми дубом дверями, уступая место тихому шепоту, звону приборов и ощущению, что время замедлило свой бег.

Андрей увидел отца сразу, как только вошел в зал. Всеволод, спокойный и уверенный, как старый дуб, улыбнулся сыну. Они были похожи, очень похожи, точно две копии — одна моложе, другая — старше. И даже их мимика сразу выдавала родство — та же улыбка, быстрые и точные взгляды, которые говорили друг другу не меньше, чем слова.

— Привет, пап, — Андрей сел напротив. — Мама?

— Она подойдет чуть позже, — улыбнулся Всеволод. — Дала нам возможность поговорить.

— Все еще злится? — вздохнул Андрей.

— Скажем так, она все еще недовольна. Никак не может понять твоего разрыва с Есенией.

Андрей промолчал, не стал развивать неприятную тему. Да и как можно сказать родителям, что за последние три месяца он вспоминал о девушке, с которой встречался два года от силы пару раз и только когда она звонила? Она до сих пор числилась его помощницей в компании, но фактически все лето работала с его заместителем, а когда он вернулся — их отношения были строго деловыми. У Андрея хватило такта не увольнять ее, а у нее — не напоминать о прошлом. Иногда он ловил на себе ее взгляд, полный горечи и обиды, и понимал сам, что виноват перед ней — не объяснил ничего, не стал особо слушать доводы — собрался и уехал. А после, если и звонил сам — строго и по делу, держа руку на пульсе собственной фирмы.

— Что тебе еще надо, а? — все-таки не удержался Всеволод. — Ведь и умница и красавица, голова — дом советов. И тебя. Идиота, любит до сих пор…. Или, — прищурил глаза мужчина, — кто-то другой у тебя в мыслях?

Андрей поднял глаза на отца.

— Мы смотрим в разных направлениях, — суховато ответил он.

— О как? А ты что, ожидал, что твоя женщина будет счастлива тому факту, что ты лезешь в пекло, спасая незнакомую девчонку? Что с радостью бросится тебе на шею, с криками: молодец, дорогой? Да я бы сам тебя за такой фортель выпорол, да поздно! Бросил дела, бросил компанию….

— Это мои дела, папа, и моя компания, — Андрей начинал закипать, но пока держал себя в руках. — И дело с Алией тоже было моим. Мне помогал ты, мне помогали волонтеры и правозащитники из других городов, мне помогал Валера, который постоянно мне командировки фиктивные оформлял. Еся….

— Она — женщина, Андрей, — мягко напомнил Всеволод. — И как все женщины — ревнива.

— Нет, — покачал головой Андрей. — Не все. Мне помогали женщины, могу перечислить их имена, рисковали не меньше, а то и больше меня…. Делали такие вещи, пап, которые нам, мужчинам, и в голову бы не пришли. Ирка из Екатеринбурга придумала дать всем наблюдателям из групп личные вещи Лии, чтобы при встрече она сразу узнала их, сразу поняла наше послание. Маша двое суток была на посту и ждала нас в условленном месте с машинами, сама Алия на собственной свадьбе помогла бежать сестре. Девочка, воспитанная с жестко-патриархальной системе, рискнула всем, убежав в никуда.

— То есть сейчас ты ее обвиняешь, что она не сорвалась и не побежала сломя голову за тобой?

— Нет, — покачал головой Андрей, — я сейчас говорю, что мы друг другу не подходим. Для меня — бизнесмена и адвоката, Есения — идеальная девушка, для меня — человека — нет. Я не смогу быть другим, а она — другой. Зачем ломать друг друга, требуя идеальности? Я не люблю ее, пап — вот основная причина нашего расставания. И не уверен, что она любит именно меня. Она любит образ успешного адвоката, перспективного бизнесмена. Но когда этому образу потребовалось стать живым человеком с его принципами и рисками — оказалось, что меня как будто и не знали вовсе.

— В браке… — откашлялся Всеволод, отводя взгляд, — важна не только любовь…

— И кто бы мне сейчас это говорил? — фыркнул Андрей, с насмешливым вызовом глядя на отца. — Человек, который ради мамы нарушил все дипломатические законы? Вытащил её из той истории в Сухуми, под чужим именем, рискуя карьерой и свободой…

— Туше, — хмыкнул Всеволод, с внезапной мягкостью в глазах утыкаясь в меню. Уголки его губ дрогнули в сдержанной ухмылке, вспоминая время, когда Маргарита Георгиевна была еще Мирьем Аджихадовой — строптивой, ослепительной и совершенно недоступной дочерью его старого оппонента. — Это… другое.

— Конечно, другое, — Андрей отхлебнул воды, но взгляд его смягчился. — Ваше «другое» длится уже почти сорок лет. А моё с Есенией не продержалось и трёх, когда дело коснулось принципов. Может, в этом и разница?