Утром первой приехала Халима — привезла чистую одежду, обувь: изящный спортивный сарафан, удобные балетки, светло-розовый платок, который повязала кокетливо, игриво оставив выбивающиеся пряди на длинных волосах.

— Ты красавица, — заметила она, чуть приобнимая девушку за плечи. Сказала без зависти, без игры, без фальши — просто констатировала факт. И Лия вдруг поймала себя на странной мысли: в другой жизни, при других обстоятельствах, эта женщина могла бы стать идеальной свекровью. Халима была умна, спокойна, упряма, но справедлива; её остроумие не ранило, а согревало; а в поступках её чувствовалась не напускная, а настоящая доброта.

Лия машинально бросила взгляд в зеркало. В отражении она увидела молодую женщину с длинной шеей, мягко очерченными скулами и карими глазами, в которых пряталась усталость, тяжелее всякой болезни. «Красивая», — будто со стороны подумала она… и тут же отвела глаза. Зачем ей эта красота? Что толку в ней, если она давно перестала принадлежать самой себе? Что она теперь — не человек, а трофей, предмет, собственность?

Халима перехватила этот взгляд.

— Лия… хватит. Ты мучаешь себя, ты мучаешь моего сына. Ничего не изменится, ты — его жена на все время, что дал вам Аллах. Ну хоть постарайся облегчить вам обоим жизнь. Он к тебе тянется, и в то же время злится, — Халима нахмурилась. — Потому что сам себя не понимает. Потому что не привык, что кто-то может быть рядом и при этом — недостижим. Но он не мальчик, чтобы играть в игры и холодные войны. Ему нужна жена, а не призрак.

Лия хотела ответить — оправдаться, объясниться, напомнить, что её никто не спрашивал, хочет ли она быть женой. Но слова застряли, горло пересохло, и она только кивнула.

— Хорошо.

Халима едва слышно выругалась.

— Вот про это я и говорю! Алият! Жизнь не закончилась, она только начинается! Ты молода и красива! У тебя много счастья впереди, если позволишь самой себе быть счастливой. Посмотри на себя, девочка, — тихо сказала она. — Ты сейчас стоишь передо мной… как мёртвая. В глазах — пустота. В лице — ни тепла, ни огня. А ведь я видела тебя на свадьбе — невесту, нежную и гордую. И пусть ты боялась, пусть ты не хотела этого брака… но тогда в тебе была жизнь. Где она, Алият? Куда ты её спрятала?

Лия сжала пальцы. Ответ едва не сорвался — убита. Её жизнь была убита. Её смех — убит. Её вера — убита. Но она проглотила правду, как осколок, застрявший в горле, и сказала ровно то, что нужно было сказать, то, что от неё ждали.

— Я постараюсь, Халима, — произнесла тихо, спокойно, даже почти убедительно. За последние недели Лия научилась многому — терпеть боль, говорить полуправду, молчать там, где хотелось кричать, и — самое главное — врать, потому что никто в этом мире ее правды знать не хочет. Она не интересна этим людям.

Халима покачала головой, жестом велела охраннику забрать из палаты лишние вещи, оставив девушке только красивую сумочку, и вышла в коридор.

Ахмат пришел через пол часа.

— Прости, встреча затянулась, никак отменить не мог, — наклонился и поцеловал ее в лоб, положив на колени новый букет белоснежных роз. На секунду задержался, не отстраняясь, заставляя её вдохнуть его дыхание. Только потом тихо спросил:

— Поедем?

Лия встала покорно, ни словом, ни жестом не выдавая своего нежелания. Позволила взять себя за руку и посадить в машину. Ахмат сел не вперед, к водителю, а рядом.

Ехали молча, только мужчина бережно приобнял ее за талию, очень осторожно притянул и положил голову себе на грудь. Лия оказалась почти лежащей на нем и снова, как в день свадьбы, она слышала как стучит его сердце через тонкую ткань голубой рубашки. Тук-тук-тук.

Одна его рука так и осталась на талии, вторая — гладила девушку по плечу, по шее, чуть-чуть забиралась на затылок, едва заметно массируя, расслабляя. На несколько минут, Лия почувствовала слабость, легкую сонливость, усталость от сопротивления.

— Лия, — тихо спросил он, не меняя положения, не двигаясь. — Как себя чувствуешь?

— Нормально, — ответила она, радуясь, что муж не видит ее лица.

— Не хочешь погулять? Есть силы?

От предложения у нее закружилась голова — почти десять дней она провела в больнице, не выходя на свежий воздух.

— Недалеко есть хороший ресторан — тихий, спокойный, — продолжил Ахмат, его дыхание шевелило ее волосы. Он не касался её губами — но позволял ей чувствовать мысль о прикосновении. — Можем пообедать. Я не настаиваю, Лия, просто предлагаю.

Она осторожно приподняла голову, посмотрела на него, стараясь понять, чего он хочет на этот раз. Горячая ладонь так и оставалась в ее волосах на затылке, зарываясь, массируя, успокаивая. В синих глазах было спокойствие и едва заметная улыбка.

Девушка медленно кивнула, хотя еще секунду назад хотела отказаться. Ей вдруг пришла в голосу одна глупая, наивная, нелепая, детская мысль. Если Зарема каким-то образом вышла на Резника, может и ей они смогут помочь. Может следует дать возможность наблюдателям ее увидеть?

Или Ахмат хочет проверить — не сбежит ли и она? Точнее, не попытается ли?

От одной мысли, что он с ней сделает, если поймает на такой попытке, стало тяжело дышать.

— Алият? — нахмурился он, чувствуя сбитое, частое дыхание и изменившийся ритм сердца. — Что с тобой? Не хорошо?

— Все в порядке, — прошептала она, — голова закружилась. Я давно на воздухе не была.

— Значит угадал? — он велел водителю припарковаться, вышел из машины и открыл ей двери, помогая выйти наружу. Свежий ветер, принеся свежесть и запахи моря, ударил в голову не хуже вина.

Они постояли около минуты, давая Лии привыкнуть к улице, к голосам, движению машин, к жаркому солнцу, а потом медленно пошли вдоль больших зданий, памятников и магазинов.

— Знаешь, как называется эта улица? — Ахмат подстроился под медленный шаг спутницы. — Улица Расула Гамзатова — культурный и исторический центр Махачкалы. Знаешь, кто он?

Лия снова кивнула.

— Опять пленен...

Был мальчиком когда-то,

Пришла любовь и, розу оброня,

Открыла тайну своего адата

И сразу взрослым сделала меня.

Вдруг процитировал Ахмат, поглядывая на нее. Девушка невольно запнулась, остановилась, глядя на мужчину рядом. Она не была уверенна, что не ослышалась, а он, чуть подумав, продолжил:

— По гребням лет не в образе богини,

А женщиной из плоти и огня

Она ко мне является поныне

И превращает в мальчика меня.*

— Мы стоим напротив библиотеки, его имени, Алият, — с улыбкой добавил он, кивнув на здание, на противоположной стороне улицы.

Щеки девушки горели пламенем гнева и смятения — слова именитого дагестанского поэта эхом отдавались в голове. Она знала это стихотворение наизусть — отец читал его маме, прикрывая свои черные глаза. Иногда, шептал на ухо, иногда, декламировал в полный голос. И вдруг ей захотелось ударить, ударить как можно больнее этого человека, посмевшего украсть то, что было ей дорого, что было только ее. Только ее!

— Я слышал, и ты ведь, бывало,

Чтоб по сердцу выбрать орла,

Отказом тому отвечала,

Кого полюбить не могла.

Жених не стрелялся постылый,

В тоске не хватался за нож.

Похитив, он брал тебя силой:

Теперь, мол, сама не уйдешь.**

Дрожа от ярости и гнева выпалила, глядя прямо в синие глаза. С ужасом и ненавистью, прорвавшими блокаду равнодушия.

Ахмат замер, глядя на нее, они стояли, точно скрестив мечи.

— Откуда ты знаешь стихи? — только и спросил он.

— Отец любил их, — неохотно ответила Лия, уже сожалея о том, что сделала. Сожалея, что позволила боли вырваться наружу. Не зная, как он отреагирует на ее выпад. Сердце забилось, теперь уже от страха, от того, что она своими руками провоцирует Ахмата.