На маленьких тумбочках стояли вазы с цветами. Розы. Их было слишком много, они словно окружали её, впивались в сознание своим приторно-сладким запахом. Воздух был тяжёл, напитан их ароматом до такой степени, что казалось, будто дышишь не кислородом, а густой, липкой эссенцией. Лия тихо закашлялась, чувствуя, как горло стягивает, а в голове всё сильнее гудит.

Она прикрыла глаза, чуть покачав головой, а потом посмотрела на женщину, сидевшую перед ней в глубоком кресле. Высокая, средних лет, еще даже не старая, в платье насыщенного зеленого цвета, покрытом причудливой вышивкой и бисером. Волосы женщины были почти полностью скрыты под тёмно-зелёным платком, плотно обёрнутым вокруг головы и завязанным сзади. Плотная ткань не давала ни одной пряди вырваться наружу, и это только усиливало её строгость. Но в лице, несмотря на хищные черты, не было прямой враждебности. Скорее — холодное любопытство, отстранённое и опасное.

— Какого… — вырвалось у Лии, — вы совсем что ли? Ненормальные!

Женщина стремительно поднялась с кресла и одним движением ударила девушку по губам. Не сильно, но чувствительно, от неожиданности у Лии клацнули зубы. Она ошеломленно смотрела на женщину, прикрываясь одеялом.

— Не смей ругаться, — холодно бросила женщина. — Девушки так себя не ведут.

— Что вам надо? — фыркнула Лия. — Вы меня похитили. Вы вообще понимаете, что это преступление?

Женщина снова опустилась в кресло, небрежным движением поправив край зелёного платка. Её лицо, лишённое малейшей эмоции, напоминало маску.

— Возвращение в семью — не похищение, — сказала она спокойно, даже с оттенком усталого превосходства. — Это для твоего же блага, Алият.

При звуке имени сердце Лии болезненно сжалось. Она поджала губы, пытаясь удержать дрожь. Имя «Алия» резануло по памяти, словно чужая рука сорвала с души застарелую повязку. Так её называл только отец — с теплом и нежностью, с какой никто больше не произносил эти слоги. После его смерти имя стало слишком тяжёлым, и даже мать избегала его, предпочитая короткое, лёгкое «Лия». Все — от друзей до преподавателей — привыкли к этому обращению, и девушка давно ощущала, что настоящее имя принадлежит прошлому, которое никто не имеет права трогать.

— Вы…. Вы…., — она без сил упала на подушки, — вы ошиблись. Я вас вообще не знаю, вы — не моя семья, моя семья… мама… она в Волгограде. А вы…. Боже, женщина, это ошибка, давайте все выясним и вы просто отправите меня домой, я не стану писать никакого заявления на вас. Понимаю….могли просто…

— Алият, закрой рот, — внезапно приказала женщина. — Ошибки нет. Ты Алиева Алият Рустамовна.

— Нет, — девушка подскочила на постели, — Я Астахова Алия Руслановна. Вы на самом деле просто ошиблись, взяли не ту, потому что имена похожи.

В этот момент двери спальни отворились и на пороге появился старик. Лицо смуглое, словно обожжённое южным солнцем, испещрённое глубокими морщинами, каждая из которых будто рассказывала о прожитых десятилетиях. Борода, густая, серебристо-чёрная, скрывала нижнюю часть лица, оставляя только глаза. Тёмные, тяжёлые, холодные, как два куска вулканического стекла. Они не смотрели на Лию — они проникали в неё, от чего по её коже разом пробежали мурашки.

Женщина стремительно поднялась из кресла, склонив голову с почтением. Старик что-то сказал — коротко, властно, на том же непонятном Лие языке. В его голосе звучала не просьба и не вопрос, а приказ, к которому привыкли безоговорочно подчиняться.

Женщина ответила так же коротко, после чего повернула голову и кивнула в сторону Лии. Кожа девушки враз покрылась мурашками страха, но глаз она не опустила, глядя гордо и зло.

— Послушайте, — начала первой, — произошла ошибка. Меня похитили прямо по дороге домой. Я знаю, что у вас…. Традиции и прочее. Но я не член вашей семьи.

— Алият, — перебил старик сильным голосом, — первый и последний раз ты говоришь со мной в таком тоне и первой. Сейчас ты напугана и дезориентирована, поэтому я прощаю тебя. Позже Патимат научит тебя нашим традициям.

— Да, бл… — Лия едва снова не выругалась, стараясь е обращать внимания на головную боль, прострелившую виски, — я не ваша Алият! Я…. как еще то вам доказать?

— А мне не нужны доказательства, Алият. Я что, родную внучку не узнаю? — спросил старик, чуть приподняв брови.

До Лии стало что-то доходить. Внутри все замерло, образуя ледяной комок горького ужаса. В горле разом пересохло.

— Твой отец, Алиев Рустам Ахматович — мой сын, Алият.

— Мой отец…. — губы стали сухими-сухими, — Астахов Руслан Ахматович….

— Он ушел от семьи, — зло выплюнул старик, — ушел из-за этой шлюхи — твоей матери. Отрекся от нас. Взял другое имя и фамилию своей жены. Он перестал для нас быть живым. Но ты — моя плоть и кровь, Алият. И останешься здесь.

Алия почувствовала, как холодеют ее руки. Она смотрела на старика и стоявшую рядом с ним женщину, почтительно смотрящую в пол, и не могла поверить тому, что все это происходит с ней.

Все внутри сопротивлялось происходящему: разум кричал «ложь, абсурд, бред», но слова старика цеплялись за сознание, как ржавые крюки. Лия чувствовала, что почва под ней уходит, разваливается вся привычная жизнь — мама, университет, Волгоград, даже воспоминания об отце, которые всегда были светлыми и тёплыми. Теперь каждое слово старика превращало их в зыбкий мираж.

Старик шагнул ближе к ней и бросил на кровать несколько фотографий. Старых, с погнутыми уголками, чуть выцветших. Алия вздрогнула всем телом, когда пальцы коснулись шершавой бумаги. Она подняла одну из фотографий, и дыхание в горле оборвалось. На снимке, в окружении молодых бородачей, в яркой национальной одежде, стоял её отец. Он был ещё совсем молодой, с лёгкой, чуть дерзкой улыбкой, которую она знала наизусть. Весёлый, уверенный, живой. И рядом с ним — тот же старик, только моложе, с не таким тяжёлым взглядом, но всё же не менее страшный.

Лия всмотрелась ещё раз, с отчаянной надеждой на ошибку. Но сердце болезненно подсказало — сомнений быть не могло. Это был он. Руслан Астахов. Её отец. Но здесь его называли иначе. Рустам Алиев.

Девушку словно ударило током. Воздух перестал слушаться, грудь сжалась, и каждый вдох превращался в мучение. В голове гулко застучали молоточки боли, отдаваясь в висках, словно кто-то бил изнутри. Слёзы сами поднялись к глазам, горячие, но не примиряющие — злые, отчаянные, обжигающие. Но отрицать очевидного смысла не было.

Патимат, недовольно поджав губы, вышла за двери и направилась на кухню — дед велел ей принести еду чужачке. Та сидела на широкой кровати, судорожно перебирая старые фотографии, будто пыталась найти в них оправдание или спасение. Девчонка была в шоке: сгорбилась, плечи дрожали, серебристые волосы падали на лицо, чуть опухшее от удара. Но при всём этом Патимат не могла не отметить красоты этой чужой: тонкая талия, высокая грудь, хоть и маленькая, но аккуратная; ноги длинные, изящные, вся фигура спортивная, подтянутая, сильная, хоть и миниатюрная.

Когда её переодевали, восемнадцатилетняя Зарема, переминаясь у дверей, прикусила губу, разглядывая двоюродную сестру. Патимат сразу заметила её блеск в глазах: несмотря на свои двадцать два года, девчонка незамужней не останется — слишком уж красивая, слишком яркая.

Но и норов у неё был не простой. После того удара по губам больше не ругалась, но смотрела так, что Патимат становилось не по себе — глядела не вниз, как должно, а прямо в глаза, гордо и зло. Эта младших научить плохому может, — мелькнула тревожная мысль. Все девушки в семье Алиевых были скромными, тихими, почтительными, знали своё место и уважали традиции. А эта… ни малейшего поклона, ни намёка на почтение.

И самое обидное — старик будто не заметил. Даже не обратил внимания на то, за что Зареме или Аминат уже давно досталось бы на орехи.

Когда она вдруг вскочила с постели, даже не смущаясь мужского присутствия в комнате, он и бровью не повёл. Лишь тяжело посмотрел и коротко приказал сесть обратно.