Тяжелый черный, тонированный по кругу джип — марку Лия рассмотреть не успела — резко затормозил прямо напротив. Из машины тут же выскочили двое мужчин и в два прыжка оказались возле нее. Испугаться она не успела, только машинально отметила — Крис не солгала, они и правда одеты были в подобие зеленой военной формы. Один из них — повыше и покрепче, внезапно со всего размаху ударил ее по лицу — коротко и профессионально.

Мир развалился на сотни и тысячи осколков, перед глазами вспыхнул огонь боли, а потом Лия провалилась в полную темноту.

Ветер со степей, наполненный гарью, разметал по асфальту листы тетрадей и дипломной работы из упавшей сумки. Редкие прохожие старательно отвернулись, предпочитая не видеть, как второй бережно подхватил на руки обмякшее тело и положил на заднее сидение автомобиля.

Они быстро сели внутрь, и машина тронулась, исчезая в темноте наступающей ночи.

Сознание возвращалось медленно: пульсирующей болью в районе висков и затылка, сухостью во рту, спутанностью мыслей. Лия пыталась открыть глаза, ощущая чужие запахи мужского пота, каких-то пряностей или табака, неожиданно дорогого, но тяжелого парфюма. Она лежала в неудобной позе, тело затекло, руки онемели, но под головой неожиданно оказался мягкий валик — и именно от него исходил этот навязчивый, мужской запах. Лия тихо застонала, чувствуя, как лицо горит и ноет в районе правого глаза: опухоль стянула кожу, каждый вдох отзывался болью.

— … — до слуха донёсся тихий голос. Низкий, мужской, чужой. Язык ей был непонятен: обрывки звуков текли мимо сознания, как тёмная вода, в которой не за что зацепиться.

— Пить… — едва слышно прохрипела она, губы трескались от жажды.

Внезапно тряска прекратилась — машина резко затормозила. Задняя дверь открылась с коротким щелчком, и один из похитителей склонился над ней. В его руках блеснула металлическая фляжка. Он поднёс её к её губам, и прохладная, неожиданно мягкая вода коснулась пересохшего рта. Лия жадно припала к фляжке, торопливо глотая, так, что несколько капель сбежали по подбородку и скользнули вниз, упав на ткань платья на груди.

И только спустя несколько секунд до неё дошло — в самой воде было что-то лишнее. Сознание снова начало размываться: звуки потускнели, реальность стала зыбкой, линии предметов уплывали, будто их стёрли невидимой рукой. Она попыталась закричать, но вместо звука с губ сорвался лишь глухой хрип.

И в следующий миг тьма снова сомкнулась над ней, густая и вязкая, как смола.

Они ехали всю ночь и весь день, останавливаясь в самых безлюдных местах, там, где могли бы привлечь минимум внимания к своей невольной пассажирке. Девушка металась во сне, тихо стонала, звала мать, но никто не отвечал на ее призывы. И тогда она затихала. А иногда они останавливались и давали ей сделать еще пару глотков из своей фляги — им не нужны были лишние сложности. На Лию смотрели сдержанно и хладнокровно, но без жестокости — она была слишком ценным грузом, за который им заплатили весьма и весьма неплохо.

Только однажды, когда степь сменилась каменистыми отрогами гор, в их поведении прорезалась тень человечности. Во время короткой остановки тот, что был моложе — темноволосый, с напряжённым, но ещё не огрубевшим лицом, — осторожно поправил её волосы. Серебристые пряди сбились в спутанный комок, липли к вискам, и он, как ни странно бережно, провёл ладонью по её щеке и лбу, убирая капли пота.

— Красивая, — пробормотал он, усмехнувшись краешком губ, будто сказал это самому себе. — Белая роза.

Второй, более суровый, повернулся на его слова и выплюнул с откровенным пренебрежением:

— Русская, — в его голосе звенела жесткая насмешка. — Аллах видит: порченная кровь.

И в этих словах прозвучала не просто неприязнь, а что-то древнее, въевшееся в кости, — разделение мира на «своих» и «чужих». Сухой щелчок — мужчина бросил недокуренный окурок на щебёнку обочины и раздавил каблуком, оставив маленькое тлеющее пятно в темноте.

— Наплачется с ней старик Алиев, — произнёс он с тяжёлой уверенностью. — Она не наша. Не чистая. Обычаев не знает, предков не уважает.

Молодой усмехнулся, вскинув взгляд туда, где над горами висели холодные вершины, а белые шапки снега мерцали в свете луны, словно равнодушные свидетели их разговора.

— Алиев-то, может, и наплачется, — протянул он насмешливо, но без особой злости, — а вот Магомедову такая точно по душе придётся. И шипы этой розе с кровью вырвет.

Он сказал это спокойно, словно констатировал неизбежность, и лишь тень улыбки скользнула по его лицу. Внутри джипа снова повисла тягучая тишина, нарушаемая лишь ровным гулом двигателя. Лия, погружённая в полусон и беспамятство, не слышала этих слов, да и если бы слышала, не поняла бы, но воздух вокруг словно сгущался, насыщался предчувствием грядущего. Машина снова нырнула в темноту, дорога петляла между каменистых склонов, и каждый поворот вёл их дальше от того мира, где её ещё могли ждать и искать.

Сознание вернулось резко, словно чья-то грубая рука выдернула её из вязкого, холодного омута беспамятства. Первым её встретил запах — чужой, пряный, насыщенный, будто в воздухе растворили специи восточного базара. Он был приятным, но слишком тяжёлым, удушающим, и Лия ощутила, как от него закружилась голова.

Она распахнула глаза — и тут же снова зажмурилась: яркий, белёсый свет ударил в зрачки, словно нож, прожёг болью в основании черепа, где всё ещё пульсировала тупая ноющая рана. Лия тяжело задышала, вбирая в себя этот непривычный воздух, и вдруг осознала, что в нём явственно чувствуется аромат духов — не мужских, а женских. Сильных, густых, приторных, таких, что не оставляют места ничему другому.

Она тихо застонала и попыталась перевернуться на бок. Тело отозвалось слабостью, мышцы словно налились свинцом, но движение всё же удалось. Под ней была широкая кровать, а вокруг — мягкие подушки, сбитые в плотный ворох. Их оказалось так много, что она будто оказалась в ловушке из ткани, и эта непривычная, роскошная мягкость только усиливала чувство беспомощности.

Лия прикоснулась пальцами к лицу — кожа на щеке была натянутая, горячая, глаз опух и почти не открывался. Сердце забилось чаще. Она прислушалась: за тонкой дверью где-то далеко звенела посуда, слышался женские голоса и невнятный говор на том же чужом языке, который она уже успела услышать в машине.

Замерла, но чья-то сильная рука с сухой кожей приподняла ее за голову. Губ коснулось холодное стекло стакана. Лия машинально и жадно сделала несколько глотков воды, а потом, точно вспомнив о яде, хотела сплюнуть, но не смогла — вода уже достигла желудка. Как ни странно, сознание не ускользнуло от нее. Напротив, стало чуть легче дышать.

— Очнулась, — услышала у себя над ухом хриплый голос, женский, низкий, с характерным акцентом, который было бы сложно спутать.

Спина враз покрылась холодным потом, Лия резко открыла глаза.

Комната, в которой она оказалась была большой и светлой. Первое, что пришло в голову девушке, — золото. Всё вокруг кричало о нём: стены, оклеенные тяжёлыми обоями с витиеватым золотым тиснением; изогнутые линии мебели ослепительно белого цвета, щедро украшенные позолоченной резьбой; изящные ручки дверей, отливающие бронзой; даже тяжёлое покрывало, сползающее с её плеч, было глубокого золотистого оттенка и давило на тело своей тяжестью.

Широкие окна скрывали плотные шторы цвета спелого мёда, и сквозь их ткань пробивались солнечные лучи, рассыпаясь в воздухе золотистой пылью. Этот свет придавал комнате ощущение нарочитой театральности, как будто всё вокруг — лишь роскошная декорация, слишком идеальная, чтобы быть настоящей.

У самой кровати мягко расстилался белый ковер с длинным ворсом, настолько чистый и ухоженный, что Лия почувствовала неловкость от того, что на нём могут оказаться следы её обуви или крови. Кровать же — огромная, устланная десятками подушек — держала её тело в мягком плену, и от этой чрезмерной заботы веяло не уютом, а холодом.