Халима закусила костяшки пальцев, отталкивая сына от палаты. Магомедов растеряно подчинился матери, а потом, когда страшный смысл слов до него дошел, отступил.

Упал в кресло и закрыл лицо руками.

Три дня. Лия открывала глаза на рассвете, наблюдая за восходом солнца, а вечером провожала глазами темнеющие облака на небе. Она не вставала, не говорила, не реагировала на врачей и на дежурившую около нее Халиму. Она не смотрела на цветы, которые охапками приносили в ее палату, не вступала в разговоры. Она просто смотрела на небо — на то единственное, что пока ей не было безразлично.

Первый день малейшее движение причиняло боль, даже попытка сходить в туалет обернулась пыткой. Придерживающая ее Халима, только поморщилась, как от боли, видя насколько больно Лии. Женщина не оставляла ее одну ни на минуту, даже когда девушка спала — это Алия знала точно — чувствовала. Они боялись за нее, и боялись, что она что-то сделает с собой или попытается бежать, или….

И все же впервые Халима была не просто матерью монстра — она ухаживала за Лией как за дочерью. Впрочем, теперь ту такая забота не трогала — она поняла цену заботы в этом мире. Джейран тоже заботилась, Ильшат, Патимат, теперь Халима. Заботились как о дорогой вазе, или породистой лошади, но не как о человеке. Она никогда не была для них человеком, личностью, субъектом.

Только для Заремы.

Лия оторвалась от неба и прикрыла воспаленные глаза. Удалось ли Зареме сбежать? Только бы удалось… может, хоть она проживет свою жизнь свободной и счастливой, со своими ошибками и своими решениями.

В свою свободу Лия больше не верила.

Она умрет. Не сегодня, и не завтра. Ей не дадут это сделать сразу. Но через время снова отдадут чудовищу, который завершит начатое.

Смерти Лия не боялась, уже не боялась. А вот боли — да.

Стоило ей подумать, что Ахмат снова приблизится к ней, как все тело охватывала паника, настоящая, непреодолимая.

Второй раз она этого не переживет. Лучше уж самой. Быстро и надежно.

Может Зарема останется с мамой, станет ей той дочерью, которой не смогла стать сама Лия. Сможет полюбить мужчину, познать его любовь, чего уже никогда не будет у нее самой. Может у них будут дети, и если одну из них назовут Лия, она будет счастлива. Там, откуда нет возврата.

Слеза выкатилась из глаза и засохла на щеке.

— Дочка, — Халима занесла в палату поднос с едой, — нужно поесть.

Не дочка. С дочкой, с Лейлой, вы бы не позволили такого сделать.

Но она послушно села на кровати и принялась жевать, не чувствуя вкуса, не ощущая запахов.

— Алият, — женщина присела на край кровати. — Ахмат… — при этом имени девушка невольно сжалась, втянула голову в плечи, — мой сын… он сожалеет. И хотел бы вечером зайти к тебе.

От страха ладони враз вспотели, а вилка выскользнула из рук.

— Дочка, — Халима покачала головой, — я буду рядом. Он только… только хочет знать, что ты идешь на поправку. Он… в тот вечер он разозлился. Алият, он совершил ошибку, которую осознал. Для мужчин нет ничего страшнее, чем знать, что девушка, его жена, уже принадлежала другому. Я предупреждала тебя не злить его… предупреждала…

Не злить.

Глаза закрылись сами собой.

Она права — злить нельзя. Зверю нужно просто подчиняться. И тогда не будет больше такой боли.

Она во всем права.

Лия чувствовала пустоту, названия которой не было. Ничему эти месяцы ее не научили, глупую девчонку с непомерным гонором. Сотни и тысячи женщин во всем мире не могут вырваться из-под этой страшной силы, которую навязывают им мужчины. Почему она решила, что с ней будет по-другому? Чем она лучше?

Сама навлекла на себя этот кошмар.

Никто не придет на помощь, никто не вытащит из болота холода и ужаса. Нужно просто закрыть глаза и принять то, о чем ей столько времени твердили старшие — Халима, дед, тетки.

Халима видела, что Лия точно засыпает, впадает в сонное, нездоровое безразличие, которое пугало ее гораздо больше смеха или слез. Слезы можно осушить, смех — вылечить. А этот пустой взгляд — он мертвый, почти мертвый.

— Лия, — прошептала она, садясь рядом и сжимая лицо девушки в ладонях, — умоляю тебя, прошу тебя, постарайся взять себя в руки. Постарайся не злить Ахмата. Ради самой себя. Ради вашей семьи.

Злить — значит боль.

Значит злить она не станет — это точно.

Лия много спала, потому что только сон дарил ей краткие мгновения покоя. Во сне не было боли, во сне не было пыток, во сне она снова была дома. На залитых солнцем улицах родного города, среди друзей, рядом с мамой. С веселой молодой мамой. Иногда, рядом с ней был и папа, брал ее за руку, и они гуляли по набережной Волги, вдыхая запах степей и реки.

А потом приходила реальность в виде белой больничной палаты, извечной Халимы, и кусочка неба, видимого из окна, по которому Лия и определяла время.

Сейчас там зажглись первые звезды.

Но что-то изменилось.

Сперва она даже не поняла этого, просто скорее почувствовала. Присутствие, или, может быть, изменившийся запах в палате, не приторный, тошнотворный роз и антисептика, а свежий, холодный, ненавистный.

А потом сердце забилось с ужасающей скоростью и по спине скатилась капелька холодного пота.

Лия подскочила на кровати, застонала от боли в животе и резко осеклась под внимательным, угрюмым взглядом синих глаз.

Задрожала мелкой дрожью, инстинктивно натягивая на себя тонкое покрывало и стараясь отползти назад.

Ахмат заметил, что она проснулась, увидел панику в глазах, дрожь и ужас.

— Лия… — поднял руки, не делая попыток подойти, — я не трону. Пришел узнать, как ты? — произнес глухо, опуская глаза. — Врач сказала, что лучше?

Девушка торопливо кивнула, чувствуя, как холодеют руки от страха.

— Хорошо, — он тоже кивнул. — Мама говорит, ты плохо ешь…. Скажи, что любишь, и тебе привезут, Лия.

Она снова торопливо кивнула, мечтая только о том, чтобы он ушел. Не тронул ее.

Он вздохнул, видно было, что не хочет уходить, хоть и добился ее полной покорности.

— Алият… я… когда маленьким болел, в больнице лежал, на стены от тоски лез. И мама, она мне книги привозила. Я тоже… не знаю, что ты читать любишь, поэтому привез на свой вкус, — он взял со столика у кресла маленький пакет и показал ей. — Там Кинг и Браун. Не знаю, читаешь такое или…

Он протянул пакет, но, не получив ответа, не стал навязывать — просто поставил его на тумбочку рядом. Только тогда их взгляды встретились. Впервые за все время Лия не смогла скрыть эмоции — удивление вспыхнуло в ее глазах так открыто, что вытеснило страх, делая ее на мгновение живой, настоящей.

Ахмат чуть дернул уголком губ — что-то вроде неловкой, усталой улыбки.

— Сам-то сейчас чаще новости читаю, да строительные справочники, — продолжил Ахмат, чуть усмехнувшись. — Но в детстве Кинга любил. Может, если хочешь, романы там какие, маме скажи, Лейла купит и привезем. Или дома, может есть, у нас большая библиотека.

Лия ушам своим не верила, глядя на мужа.

— Судя по взгляду, — усмехнулся он, — ты думала, я вообще читать не умею, так?

Она отвела глаз в сторону.

— Я не дикарь, Алият, — грустно продолжил Ахмат ровным голосом. — Я закончил МГУ, причем сам, без денег отца. Моя ревность порой доводит до беды, я не всегда умею контролировать злость. Но если границы не переходить, Алият, я не взорвусь. От одной мысли, что кто-то другой тебя касался, меня выворачивает наизнанку, девочка. Там, на свадьбе, когда ты танцевала, я убить готов любого был, кто коснется тебя хоть пальцем. Ты 23 года жила… как придется. Сопротивлялась мне. Что я должен был подумать? Вот и подумал, что ты… — его щеки покраснели, в синих глазах снова проскользнуло опасное пламя.

Лия сжалась в комочек.

Но Ахмат тут же погасил этот огонь.

— Ничего плохого больше не будет, — снова ровно заговорил он. — Ничего, Алият. Больше не будет боли, я обещаю. А Резник…