— Две недели, Света, — глухо признался Андрей, — две недели, и у нас были бы визы в Германию. Две недели, и она была бы в безопасности….

— Так случается, Андрей. Не твоя вина, что на ее поимку были брошены лучшие силы. Не твоя вина, что она нарушила правила и вышла из шелтера на улицу, где ее и засекли по камерам. Но твои чувства сейчас, это не то. Ты никогда не видел в спасаемых девушках объект для…. Они были лишь теми, кто попал в беду, но никогда, Андрей, не были для тебя чем-то большим. Ты бы отправил Саиду в безопасность, и стал бы жить дальше, как делал много раз до этого. А что сейчас?

— А что сейчас, Света? — вспылил он. — Все то же самое!

— Вытащишь и отойдешь в сторону? — насмешливо спросила она, но за насмешкой скрывалась настоящая тревога.

Андрей молчал.

— Андрей, ты не мальчик и не наивный дурачок, спасающий принцесс. Ты знаешь, что там делают с девушками. Ты понимаешь, что Лия сейчас проходит процесс ломки личности. Ты знаешь, что к нам в руки попадет, если попадет, глубоко травмированная, изломанная девушка. Скорее всего — многократно изнасилованная. Она не бросится к тебе на шею с благодарностью. Она вообще с трудом сможет выносить присутствие мужчины рядом. Она не будет прыгать от счастья, она будет рыдать и плакать, биться в истерике. Ей потребуется длительная работа с врачами, эта травма останется с ней навсегда. И что ты будешь делать тогда? Ты не хуже меня знаешь, что между спасенной и спасателем возникает крепкая эмоциональная связь, именно поэтому ты отходил от девушек довольно быстро, всегда, повторяю, всегда сохраняя дистанцию. В этот раз, Андрей, посмотри правде в глаза, ты не только ее не сохраняешь, ты сам привязал себя к ней. А что дальше? Что будет, когда созданный в твоей голове образ, начнет рассыпаться?

— Света!

— Что Света, Андрей? Ты понимаешь, что можешь нанести ей еще одну травму? Привязать к себе, а потом, когда придет разочарование, уйти, оставив одну. И так обесцененную одним уродом, так еще и добитую тобой? Я знаю, какая Лия — я с ней работала. Надя знает свою дочь, Крис и Зара — знают. А ты — нет. И твоя привязанность к ней — это опасность. И для тебя, и для нее. Подумай об этом, Резник! — женщина резко встала с кровати, и не давая ему времени, вышла из комнаты.

Андрей глухо выругался.

Стоя на краю обрыва, Лия бездумно глядела вниз — туда, где река, широкая и полноводная, несла свои тёмно-зелёные воды меж прибрежных зарослей. Поток шёл стремительно, но без шума, уверенно, как будто зная свой путь и не нуждаясь в свидетелях. Чуть дальше, она знала это, река выходила на отмель, а после — убегала в горы, теряясь в высоких отрогах.

Она стояла неподвижно, чувствуя, как под ногами осыпается кромка земли, крошится в мелкую пыль, осыпаясь в реку. Внизу бурлила жизнь, а внутри — пустота. Ни страха, ни отчаяния, ни даже боли. Только тихая, ровная усталость. Она часто приходила сюда, на берег обрыва, пока Ахмат работал в своем кабинете. Здесь она могла дышать.

Позади послышались тяжелые шаги, Ахмат подошел к ней и обнял со спины, прижимая к себе, касаясь губами уха.

— Не замерзла?

— Нет, — отозвалась она, отводя взгляд от воды и поднимая его к небу, туда, где что-то прокричала горная птица.

— Не хочешь проехаться верхом? — не переставая обнимать, прошептал он, целуя уже в шею. — Ты уже гораздо лучше держишься в седле.

— Хороший учитель, — отозвалась девушка, касаясь обнимающей ее руки.

— Талантливая ученица, — он развернул ее к себе, целуя жадно, как в первый раз.

Лия не сопротивлялась, не отбивалась. Она привыкала к покорности — в интиме Ахмат сопротивления не терпел.

Первые три дня по приезду он ее не трогал, они даже спали в разных комнатах большого, но довольно уютного дома. По вечерам ужинали вместе — за большим дубовым столом перед камином, где огонь тихо потрескивал, отбрасывая на стены золотистые отблески. Ахмат сам приносил дрова, ловко разжигал пламя, словно в этих действиях находил особое умиротворение. В такие минуты он напоминал не делового человека, каким она знала его в городе, а мужчину, выросшего среди этих гор — уверенного, молчаливого, спокойно сильного.

Разговоры за ужином были короткими, без напряжения. Он не задавал лишних вопросов, не пытался ломать её молчание. Говорил только, когда было нужно, рассказывая о доме, о здешних местах, о горах, о своём детстве. И Лия, к собственному удивлению, ловила себя на том, что слушает. Её настороженность не исчезла, но между ними возникала странная, зыбкая тишина — не враждебная, но и не мирная.

Днём они гуляли по окрестностям или спускались к конюшне. Ахмат, как оказалось, любил лошадей с детства и сам ухаживал за ними — не из необходимости, а из искреннего удовольствия. Он знал каждую по имени, знал, какая боится грома, какая любит, когда её чешут за ухом, а какая ревниво не подпускает других. Его руки, сильные и спокойные, двигались по шее животного уверенно, с такой мягкостью, что даже самые беспокойные жеребцы замирали под его прикосновением. Умные, красивые животные косились на них огромными, влажными глазами, а Лия не могла поверить, что может гладить и кормить с руки настолько совершенных созданий.

Потом он молча оседлал для себя вороного красавца-араба, для Лии — белую в яблоках смирную кобылку, и легко подхватив жену за талию, посадил верхом. Девушка даже не испугалась, только ощутила невероятный восторг, когда животное перешло с шага на быструю рысь, повинуясь приказам хозяина и ее тела.

Ночью Ахмат пришел к ней. Его рука легла ей на живот — тёплая, тяжёлая, словно хотела успокоить, но каждое его прикосновение напоминало, кто здесь хозяин.

Лия стиснула зубы, напрягаясь всем телом, инстинктивно хотела оттолкнуть его, но он не позволил, второй рукой до боли сжав хрупкое запястье.

— Не бойся, — прошептали губы, — не будет боли.

Рука гладила живот, спускалась ниже, едва касаясь сокровенных мест, потом отступая. Лия крепко зажмурилась, повинуясь невысказанному приказу, а Ахмат продолжал свою игру, иногда спускаясь все ниже, иногда, едва касаясь. По тяжёлому дыханию, она поняла, что он возбужден. И очень сильно. У уголка глаз скопилась слеза, которую он выпил губами, покрывая лицо поцелуями.

А после взял ее руку и заставил коснуться его, направляя, обучая. Лия повиновалась, чувствуя, как он хрипло дышит, как дрожит от ее прикосновений. А после застонал, содрогнулся и по руке девушки потекло его горячее удовольствие.

Он обнял ее, прижал к себе, пригвоздил к кровати своей тяжестью, не давая встать. И по ровном выровнявшемуся дыханию, она поняла, что он уснул.

Лежала, позволяя слезам катиться по щекам, пока не уснула сама, измотанная и опустошенная.

Это повторилось и на следующую ночь, и на следующую.

Днем Ахмат был ласков и предупредителен, ночью — заставлял ее ласкать себя, применяя все более и более настойчивые ласки.

Через несколько дней рук ему стало мало.

Его рука легла ей на затылок, заставляя опустить голову. Лия поняла, что он хочет, дернулась, и тут же жесткие пальцы впились в затылок, не позволяя отстраниться. Она едва слышно всхлипнула, принимая его, позволяя делать то, что он хотел.

А после, когда уснул, долго стояла под обжигающими струями воды, замерев, точно раненое животное и прижимаясь горячим, лихорадочным лбом к холодной плитке душевой. Чувствовала себя грязной.

Но боли не было — в этом он не солгал.

Утром она проснулась от его взгляда — теплого, горячего.

— Все еще боишься? — спросил он, глядя ей прямо в глаза.

Она не ответила, ощущая, как он снова ласкает ее живот. И вдруг отчетливо поняла — ждать он больше не будет.

Прикрыла глаза, вспоминая советы врача, постаралась расслабиться, чувствуя, как он заходит все дальше и дальше в ласках. Сначала рукой, после — ощутила тяжесть его тела на себе.

Он не торопился, подготавливая, дразня. Касался и отступал, касался и отступал, пока девушка не расслабилась полностью. А потом она ощутила давление и толчки внутри. Слегка вскрикнула, скорее от дискомфорта, хотела отстраниться, но тут же поняла — бесполезно. Лежала, сжав руками простынь, чувствуя, как горячее дыхание обжигает лицо. Не двигалась, не знала, что делать.